Сергей Кара-Мурза - Россия не Запад, или Что нас ждет

10

В апреле 1942 г. Геббельс писал: «Если бы в восточном походе мы имели дело с цивилизованным народом, он бы уже давно потерпел крах. Но русские в этом и других отношениях совершенно не поддаются расчету. Они показывают такую способность переносить страдания, какая у других народов была бы совершенно невозможной» [21, с. 98].

Это соединение «Европы и Азии» — один из главных мотивов русофобии. Задолго до Маркса Кюстин писал: «Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии» [17, с. 464].

Вот наглядный пример нашей отсталости. В известном анекдоте московский западник упрекает ветерана в том, что тот слишком хорошо воевал, иначе бы в Москве пили баварское пиво. А немцам баварского пива было не надо— если бы русские не так хорошо воевали, то немцы получили бы «французское законодательство».

Как вспоминает меньшевичка Лидия Дан, сестра Мартова, в 90-е годы XIX в. для студента стало «почти неприличным» не стать марксистом. Л. Хеймсон подчеркивает особую роль, которую сыграли в формировании мировоззрения меньшевистской молодежи марксистские произведения Г.В. Плеханова: «В этих работах молодежь, пришедшая в социал-демократию, нашла опору для своего бескомпромиссного отождествления с Западом и для своего не менее бескомпромиссного отвержения любых форм российской самобытности» [37].

Эти установки порождали ответную ненависть. М.О. Гершензон, идеолог либеральной интеллигенции, которая после революции 1905–1907 гг. все больше и больше сдвигалась к противопоставлению себя народу как иной, враждебной расе, писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [43, с. 101].

В январе 1918 г. он пишет: «Разгон Учредительного собрания — прошел, или, вернее, проходит. Теперь уже несомненно, что революция убита; остаются борьба с анархией и реставрация… Все это такие удары социализму и революции, от которых в России они не оправятся».

И.Л. Солоневич пишет: «Бунинские «Окаянные дни», вышедшие уже в эмиграции, полны поистине лютой злобы — злобы против русского народа» [44, с. 193].

в 20-е годы западническая линия в советских идеологических службах еще была сильна. Кутузов и Багратион обвинялись в бездарности и трусости, они получали в советской публицистике оценку ниже той, что содержалась во французских школьных учебниках. Главный репертуарный комитет в 1927 г. запретил публичное исполнение увертюры Чайковского «1812 год». Свернуть всю эту кампанию удалось только после того, как была разгромлена, самыми жестокими методами, «оппозиция» в ВКП(б) [48].

Это идеологическое суждение А. Безансона интересно для нас именно своей установкой. С точки зрения рациональности оно некогерентно. Развитие Запада потребовало мобилизации почти «всего богатства мира» (как выразился Леви-Стросс, «Запад построил себя из материала колоний»), Россия тем и отличается от Запада, что для своей модернизации, индустриапизации, разгрома Наполеона или Гитлера, выхода в космос и пр. она всегда обходилась своими ресурсами и не грабила полмира. «Преобразовать Россию» в Запад невозможно не потому, что «денег не хватит», а потому, что она сопротивляется.

Заметим, что Западная Европа сдвигается к принятию принципов мультикультурализма, которые уже введены в действие в США и Канаде. Они предполагают, что в обществе складываются замкнутые инокультурные (иноэтнические) общины, которые могут не интегрироваться в общий цивилизационный контекст страны. Это вынужденная мера в странах, принявших большие контингенты иммигрантов как дешевой рабочей силы. Их концентрация в составе населения в конце XX века превысила тот пороговый уровень, до которого была возможна культурная ассимиляция (в США — «плавильный этнический тигель»). Но это — совсем иная проблема, нежели объявить Россию частью западной цивилизации. Здесь невозможно ни «сплавление», ни практика мультикультурализма.

В конце 70-х годов XIX века в крестьянско-общинное производство на надельных и арендованных у помещиков землях было вовлечено почти 90 % земли России, и лишь 10 % использовалось в рамках капиталистического производства. Сегодня проект народников иногда называют «общинно-государственным социализмом».

«Человек не был зверем» в общинах охотников и собирателей. В Европе времен рабства не наблюдался «экономический прогресс» по сравнению с общинными цивилизациями Китая и Индии. В чем вообще измерялся тогда «экономический прогресс» и какими данными располагает Энгельс, чтобы сравнивать по этому показателю древние цивилизации? В России не было восточного деспотизма «в течение тысячелетий». По каким критериям вообще можно оценить Индию или Россию как «самую грубую государственную форму»? Все это — мифы — евроцентристского мышления.

Вспомним формулу «Манифеста Коммунистической партии» (1848): «Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории» [65, с. 436].

Руководитель партии эсеров В.М. Чернов в своих воспоминаниях пишет о либералах, социал-демократах и эсерах, собравшихся в коалиционном Временном правительстве: «Над всеми над ними тяготела, часто обеспложивая их работу, одна старая и, на мой взгляд, устаревшая догма. Она гласила, что русская революция обречена быть революцией чисто буржуазной и что всякая попытка выйти за эти естественные и неизбежные рамки будет вредной авантюрой… Соглашались на все, только бы не переобременить плеч трудовой социалистической демократии противоестественной ответственностью за власть, которой догма велит оставаться чужой, буржуазной» [72]. Но это Чернов написал через много лет после революции. А в 1917 г. принятие марксистской догмы привело к краху российской социал-демократии.

Привести верхушку США в чувство удалось благодаря труду советских ученых, инженеров, рабочих и управленцев, которые совершили подвиг, быстро создав ядерное оружие, а затем и надежные средства доставки — баллистические ракеты. Но это — другая тема.

Надо уточнить, что войну «за умы» Запад выиграл прежде всего у себя в тылу — левая интеллигенция перешла на антисоветские позиции и отказалась от социалистических идеалов. Начался большой откат (неолиберальная волна), стерлись различия между левыми и правыми. На партийную номенклатуру СССР нового поколения установки западной левой элиты оказывали сильное воздействие. Интеллектуальная команда перестройки прямо следовала идеям еврокоммунизма и, с отставанием в 10 лет, тоже стала «пятой колонной» Запада в холодной войне против СССР-России.

Буквально Ю.В. Андропов сказал в 1983 г. следующее: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок».

Можно привести неприятную, но уместную аналогию. Есть такая аномалия — гермафродитизм. Она поддается хирургическому лечению, но проблема в том, что во многих случаях по внешнему виду трудно определить, кто этот человек— мужчина или женщина, что «лишнее» у него надо удалить. Но вот возникла генетика, и проблема разрешилась — анализ хромосом давал точный ответ. В СССР была создана сеть лабораторий хромосомного анализа, и дело шло на лад. Но входе войны с хромосомами эти лаборатории разогнали. Хирурги стали определять действительный пол пациента на глазок. Покалечили немало людей. Потом, когда Лысенко утратил свое влияние, эту проблему предали гласности. Печальный урок.

Пияшева надеялась возродить в православной России протестантскую этику, которой здесь отродясь не могло возникнуть!