Исаак Дойчер - Сталин. Красный «царь» (сборник)

Собственность государства на землю не только препятствовала развитию феодализма, основанного на частной собственности, но также развитию любом общественной группы, проявляющей какие бы то ни было индивидуалистические устремления. Город представлял собой военный лагерь; большинство ремесленников не были свободны. Даже когда гильдии (хиреф) окрепли, они не играли почти никакой роли в городах и не стали сколько-нибудь значительной и независимой силой. Государство подчинило себе гильдии путем назначения многих старшин гильдий, превратив их в чиновников, а гильдии – в государственные организации.

То обстоятельство, что основное средство производства, земля, принадлежало не частным лицам, а государству, и что арабские дворяне и мамелюки были лишены юридических прав, а значит, и права наследования, нисколько не улучшило положение крестьян. Плебейское происхождение мамелюков тоже не приводило ни к каким изменениям. Концентрация правящего класса Арабского Востока в городах давала ему огромный военный перевес над крестьянами и, кроме того, сильно разжигала его аппетиты. В этом он также отличался от европейских средневековых феодалов. Продукт, отдаваемый европейским рабом в виде ренты своему феодальному сеньору, обычно не уходил на сторону – на продажу: поэтому рабы не должны были давать своим сеньорам больше того, что требовалось для удовлетворения повседневных нужд сеньора, его семьи и его слуг. «Стенки его (феодального сеньора. – Т. К. ) желудка определяют предел эксплуатации крестьян» (Маркс). У арабских феодалов вкусы были другие, и их точка зрения выражена в словах халифа Сулеймана о крестьянах: «Выдаивай им вымя досуха и спускай кровь до последней капли».

Способ производства, форма эксплуатации, отношение трудящихся к средствам производства на Арабском Востоке были те же, что и в средневековой Европе. Источники доходов правящего класса также были одни и те же. Единственная разница заключалась в способе правления и в юридическом выражении права на эксплуатацию.

Троцкий пишет, что подавление масс сталинским государством вызвано тем, что «современная переходная система все еще полна социальных противоречий, особенно остро ощущаемых в области потребления – где они сказываются на всех гораздо сильнее и постоянно грозят распространиться и на область производства».

Поэтому «основой бюрократического правления является нужда общества в предметах потребления, что влечет за собой борьбу каждого против всех. Если в магазине достаточно товаров, покупатели могут приходить, когда им вздумается. Недостаток товаров заставляет покупателей стоять в очереди, если очередь очень длинная, нужен полицейский, чтобы поддерживать порядок. Такова исходная позиция власти советской бюрократии. Она «знает», кому можно чего-нибудь дать и кто должен подождать».

Становится ли бюрократия «жандармом» только в сфере распределения, или же она является им в процессе воспроизводства в целом, включая и процесс распределения? Этот вопрос имеет первостепенное теоретическое и политическое значение.

Прежде чем попытаться на него ответить, обратимся к тому, что говорили Маркс и Энгельс о связи между производственными отношениями и распределением. Маркс пишет:

«По отношению к отдельному индивиду распределение выступает как общественный закон, определяющий его положение в сфере производства, внутри которой он производит, и, стало быть, предшествующий производству. Индивид не имеет с самого начала ни капитала, ни земельной собственности. От самого рождения общественным распределением ему предназначен наемный труд. Однако это предназначение само есть результат того, что капитал, земельная собственность существуют как самостоятельные агенты производства.

Если рассматривать целые общества, то представляется, будто распределение еще с одной стороны предшествует производству и определяет его в качестве как бы предэкономического факта. Народ-завоеватель разделяет землю между завоевавшими и устанавливает таким образом известное распределение и форму земельной собственности, а тем самым определяет и производство. Или он обращает побежденных в рабство и делает таким образом рабский труд основой производства. Или народ путем революции разбивает крупную земельную собственность на парцеллы и дает, следовательно, этим новым распределением новый характер производству. Или законодательство увековечивает земельную собственность в руках известных семей или распределяет труд как наследственную привилегию и фиксирует его таким путем в кастовом порядке. Во всех этих случаях, – а все они являются историческими, – кажется, что не распределение расчленяется и определяется в зависимости от производства, а, наоборот, производство расчленяется и определяется в зависимости от распределения.

Распределение в самом поверхностном понимании выступает как распределение продуктов и, таким образом, дальше отстоящим от производства и по отношению к нему якобы самостоятельным. Однако прежде чем распределение есть распределение продуктов, оно есть:

1) распределение орудий производства;

2) – что представляет собою дальнейшее определение того же отношения – распределение членов общества по различным родам производства (подчинение индивидов определенным производственным отношениям).

Распределение продуктов есть, очевидно, лишь результат этого распределения, которое заключено внутри самого процесса производства и которое определяет строение производства».

Этой выдержки из Маркса, суть которой неоднократно повторяется в его работах, достаточно, чтобы служить отправной точкой при определении того, какое место занимает сталинская бюрократия в экономике.

В этом же аспекте рассмотрим вопрос и о русской бюрократии.

Управляет ли бюрократия только распределением предметов потребления среди народа, или управляет также распределением населения в процессе производства? Контролирует ли она монопольно только распределение или также и средства производства?

Нормирует ли она только предметы потребления или также распределяет весь бюджет рабочего времени общества между накоплением и потреблением, между производством средств производства и производством предметов потребления?

Не создает ли бюрократия недостаток предметов потребления и этим обеспечивает известные соотношения в распределении? Не определяют ли существующие в России производственные отношения отношения распределения, которые входят в них составной частью?

Признать справедливым утверждение Троцкого, что революция рабочего класса против бюрократии в России не будет социальной революцией, значит вступить в противоречие с марксистской социологией.

Маркс считал гражданскую войну в США социальной революцией.

Освобождение рабов и превращение их в наемных рабочих было социальной революцией: один общественный класс исчез и его место занял другой.

Почему же ниспровержение сталинской бюрократии и освобождение миллионов рабов из трудовых лагерей – это не социальная, а лишь политическая революция? Аграрная резолюция, передавшая феодальные поместья в руки крестьян, сделавшая крепостных свободными, была революцией социальной.

Почему же прекращение государственного грабежа, «обязательных поставок», превращение колхозов в подлинную собственность колхозников, которой они владеют и сами управляют, это не социальная революция?

Политическая революция предполагает, что со сменой правительства меняются лишь отдельные лица, группы или правящие круги, но власть остается в руках того же класса. Исходя из этого бюрократ и рабочий, охранник из НКВД и заключенный принадлежат к одному классу. Можно ли это допустить, если в производственном процессе они резко противостоят друг другу, если их отношения к средствам производства не только не одни и те же, но фактически прямо противоположны?

Допустив, что рабочие и бюрократы принадлежат к одному классу, мы должны прийти к заключению, что в России происходит не борьба между классами, а борьба внутри одного класса, то есть что там нет классовой борьбы. Не делает ли это безосновательными нападки Троцкого на утверждение Сталина, будто в России нет классовой борьбы?

Поскольку русский рабочий класс был единственным рабочим классом, которому удалось удержать власть в течение некоторого промежутка времени, поскольку его низвержение приняло при чрезвычайно сложных экономических и политических обстоятельствах, существовавших в России, форму, которую невозможно было предвидеть, – нельзя удивляться, что даже Троцкому с его блестящими аналитическими способностями пришлось время от времени пересматривать основные положения его анализа сталинского режима. В позиции Троцкого произошел огромный сдвиг, даже если взять период от времени, когда принятие теории перерождения рабочего государства считалось необходимым для члена левой оппозиции, и кончая тем временем, когда Троцкий снял свое предложение об исключении антиоборонцев из Интернационала, хотя и не соглашался с их позицией. Не случайно в своей полемике с Шахтманом в конце 1939 г. и в 1940 г. он заявил, что, даже оставшись в меньшинстве против Шахтмана и Бернхэма, он все же высказывается против раскола и будет продолжать отстаивать свои взгляды внутри единой партии.