Николай Добрюха - Как убивали Сталина

Наверняка это же он говорил и Крупской, поэтому при таком положении втягивание Ленина в свой конфликт со Сталиным не делало ей чести. Ведь как узнавал Ленин о «телефонном конфликте»? С подачи Крупской, которая логически совершалась примерно так (слова, естественно, были другие): «22-го звонил Сталин; ругался, что я способствую продолжению твоей работы вместо того, чтобы не допускать никакой твоей деятельности согласно режиму врачей… (Здесь, возможно, она умолчала, что Сталин, кстати, тогда еще не имевший всей полноты власти, контролировал соблюдение Лениным больничного режима не по личной инициативе, а выполняя установку пленума о персональной ответственности Сталина за здоровье Ленина.)»

24 декабря, после комиссии, ужесточившей лечебный режим для Ленина, Крупская могла высказаться уже откровеннее: дескать, не кажется ли тебе, что Сталин слишком спешит демонстрировать свою необъятную власть — уже даже внутри нашей семьи устанавливает свои порядки?

К 31 декабря Ленину преподносится новая информация, информация о том, что во время того телефонного звонка 22 декабря Сталин допустил еще и грубость… и тут, пока что в общих чертах, сообщается, что Сталин пытался тогда вмешиваться в личную жизнь их семьи, а поскольку тогда ему сделать этого не удалось… поскольку сделать это тогда она ему не позволила — он все-таки через 2 дня добился своего, демонстрируя свою власть, в виде решения комиссии…

А к 4 января 1923 года Ленин посвящается уже во все подробности «телефонного конфликта», за исключением факта о ее письменной жалобе Зиновьеву и Каменеву. Тут же говорится, что «я тогда сумела поставить Сталина на место так, что он вынужден был просить меня забыть сказанное… и я в конце концов дала на это согласие». И далее: «Ты еще не знаешь — какой Сталин! Вот ты его называешь одним из «двух выдающихся вождей современного ЦК», а он ведь заслуживает совсем другой характеристики, потому что…» И здесь Крупская передает телефонный разговор со всеми выгодными для себя подробностями. Однако о письменной жалобе Зиновьеву и Каменеву умалчивает, ибо понимает, что Ленину это не то, что не понравится: как бы ему после такой новости вообще не стало хуже или даже совсем плохо…

Подобные условия существования и лечения, подобное нагнетание односторонней информации не могли не сказаться на последних письмах и статьях Ленина.

Подогреваемый день за днем, ночь за ночью все новыми и новыми подробностями о «телефонном конфликте» Ленин, находясь под постоянным угнетающим воздействием головных болей и паралича руки и ноги, каждый раз весьма активно и болезненно реагировал на них и, как известно, соответствующим образом (путем диктовки) выражал это на бумаге. Особенно в «Письме к съезду», где наряду с давно наметившейся и потому достаточно обоснованной политической линией систематически находила отражение и сугубо личная линия, т. е. реакция на «телефонный конфликт» Сталина и Крупской.

Неслучайно в те дни среди лидеров партии, хорошо знавших состояние Ленина, господствовало мнение: дескать, вряд ли можно все записанные под диктовку мысли тяжело больного вождя воспринимать как равноценные его здоровому состоянию. Был даже разослан по крупным партактивам соответствующий комментарий из ЦК. В нем рекомендовалось при чтении последних писем и статей В. И. Ленина учитывать сложности его положения…

В свою очередь Ленин, как натура очень жизнелюбивая и весьма подвижная, воспринимал даже вполне обоснованное ограничение свободы действий и режим, установленные для него врачами и ЦК, не столько как заботу, сколько как чрезмерное ущемление прав своей личности. В Дневнике дежурных секретарей Фотиева однажды запишет: «12 февраля… Владимиру Ильичу хуже. Сильная головная боль. Вызвал меня на несколько минут. По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы. Ферстер накануне сказал, что ему категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация. На вопрос, что он понимает под последним, Ферстер ответил: «Ну вот, например, Вас интересует вопрос о переписи советских служащих…» По-видимому, эта осведомленность врачей расстроила Владимира Ильича. По-видимому, кроме того, у Владимира Ильича создалось впечатление, что не врачи дают указания Центральному Комитету, а Центральный Комитет дал инструкции врачам».

Об отношении Ленина к врачам стоит сказать особо. Дело в том, что когда он начинал выздоравливать, и, стало быть, его нервная система начинала приходить в нормальное состояние, он мог правильно оценивать необходимость врачебного режима. Это видно из следующей записи Фотиевой: «9 февраля. Утром вызывал Владимир Ильич… Настроение и вид прекрасные. Сказал, что Ферстер склоняется к тому, чтобы разрешить ему свидания раньше газет. На мое замечание, что это с врачебной точки зрения, кажется, действительно было бы лучше, он задумался и очень серьезно ответил, что, по его мнению, именно с врачебной точки зрения это было бы хуже, т. к. печатный материал прочел и кончено, а свидание вызывает обмен».

Читаешь «Дневник дежурных секретарей В. И. Ленина» и замечаешь, как постепенно через чередование то улучшений, то ухудшений организм Ленина вроде бы берет верх, и кажется — все будет хорошо. Но 5 марта Володичева запишет: «Владимир Ильич вызывал около 12-ти. Просил записать два письма: одно Троцкому, другое — Сталину; передать первое лично по телефону Троцкому и сообщить ему ответ как можно скорее. Второе пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит. Чувствовал себя нехорошо». А на следующий день, 6 марта, вдруг… неожиданно для всех… происходит еще большее ухудшение в состоянии здоровья Ленина. Неожиданно, но для всех ли?

Как говорят архивы, случившееся ухудшение опять связано с больными для Ленина вопросами («грузинским» и «телефонным»). Почему и с «телефонным» — тоже? Этот вопрос снимается сразу — стоит только познакомиться с тем письмом, которое адресовалось Сталину, и про которое Ленин сказал, «что сегодня у него что-то плохо выходит»; поэтому пока просил его отложить. Однако — по порядку!

Письмо по «грузинскому вопросу» Л. Д. Троцкому:

«Строго секретно. Лично. Уважаемый тов. Троцкий!

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия.

С наилучшим товарищеским приветом Ленин»

Продиктовано по телефону 5 марта 1923 года. Однако «Троцкий, ссылаясь на болезнь, ответил, что он не может взять на себя такого обязательства». Неизвестно, действительно ли Троцкий был настолько болен, чтобы отказаться из-за болезни(?), или же для этого были другие причины… Например, разоблачительная характеристика Троцкого в Завещании, которое Ленин настаивал держать в абсолютной секретности, но которое, если взять письмо Крупской Зиновьеву осенью 23-го года, вряд ли долго оставалось секретным. Кстати, и сам Ленин очень сомневался, что так требуемая им секретность соблюдается на деле. Об этом свидетельствует запись Фотиевой: «24 января Владимир Ильич сказал: «Прежде всего по нашему «конспиративному» делу: я знаю, что Вы меня обманываете». На мои уверения в противном он сказал: «Я имею об этом свое мнение». Короче говоря, как бы там ни было, но от Троцкого последовал отказ.

При встрече с Володичевой на следующий день, т. е. 6 марта, Ленин первым делом «спросил об ответе на первое (Троцкому, — НАД.) письмо (ответ по телефону застенографирован). Прочитал второе (Сталину) и просил передать лично и из рук в руки получить ответ. Продиктовал письмо группе Мдивани».

Даже эти сухие, очень краткие записи говорят: насколько напряженное тяжелейшее положение складывалось в эти часы у Ленина. Как эти записи отличаются от многих прежних — совсем не канцелярских, а сделанных в свободной, живой и яркой разговорной манере. Однако эти, очень концентрированные, строки стоят всех тех, вместе взятых, ибо в них — чувствуется: развязка близка!

Кстати. Что это за письмо группе Мдивани? Открываю 54 том. На странице 330 читаю: «Строго секретно тт. Мдивани, Махарадзе и др. Копия — тт. Троцкому и Каменеву.

Уважаемые товарищи!

Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин

6-го марта 23 г.»

Итак — опять терзающий Ленина «национальный вопрос», и опять он один против всех. Единственная надежда была на Троцкого, но Троцкий не поддержал… Может, и правда — болен? Тяжело. Жена подозрительно ушла в себя. Суетится чего-то. Полная изоляция и одиночество. Невыносимо тяжело. Но! Развязка близка. Развязка уже чувствуется…