Анатолий Гончаров - Всякой тяжести имя - крест

- У меня был друг, русский генерал- десантник, - говорил Джексон, - так он считал, что нам следовало славить «холодную войну», слагать в ее честь оды и совместными усилиями создавать мощную философскую базу вечного противостояния. Десять лет назад я бы ему руки не подал за такие суждения, а сейчас понимаю, что он был прав. История мира вновь разменяла свою великую сущность на хронику феодальных войн, межэтнических и расовых конфликтов, религиозных распрей и глобального международного терроризма как способа самоутверждения биологическим порядком. Согласитесь, в эпоху «холодной войны» тоже существовали маньяки, в убийстве находившие приятность, но никогда эти явления не играли такой зловещей роли, как в наше время. Почему-то сегодня в Европе, не говоря уже про Америку, возобладало презрительное отношение ко всему правильному, к прописным истинам и общим местам. Это не значит, что с ними обязательно спорят, не значит даже, что с ними всякий раз не соглашаются по сути.

Но, заслышав их, скучают. Это чисто эмоциональное состояние скуки как расхожая реакция на все заведомо правильное очень показательно. Я бы сказал, что разумность как следствие наличия разума утратила авторитет в обществе. Это именно то, что называется деградацией.

- Генерал, - возражали ему, - вы спорите с нашей военной доктриной и оборонными концепциями, но они существуют и действуют помимо ваших философских размышлений. К чему эти мудрствования, если мы обязаны подчиняться приказам?

- Все наши военные доктрины и оборонные концепции можно свести к одному парадоксальному призыву, и они, кажется, уже сошлись в этом неизреченном лозунге наших дней: «Давайте бесстрашно: заведем самих себя в тупик, честно создадим себе невыносимые условия существования - и откровенно признаем, что выхода нет и не может быть». Коллизия разрешится с нами или без нас, но разрешится она катастрофически, потому что НАТО страдает суицидальным синдромом.

Незнакомый молодой полковник из штаба миротворческих сил, слышавший, наверно, еще хуже генерала Джексона, бодро вскочил с места и предложил тост за будущее НАТО, связывая блестящие перспективы альянса с дальнейшим продвижением на Восток. Полковник, видимо, прожевал и выплюнул весь свой небогатый жизненный опыт, прежде чем ляпнул такое в присутствии «Князя тьмы».

- Сынок, - сказал на это сэр Майкл, - ты насмотрелся кино про молчащих ягнят и тебе захотелось говорить. Ты все неправильно понял. У нас не праздник, а поминки. Похоронная хандра. И ностальгия наша не беспредметна. Мы прощаемся с альянсом, который изжил себя раньше, чем изжили себя мы, его ветераны. Пойми очень простую вещь. Чертовы янки продали душу, и мы стали для них вспомогательным персоналом, способным лишь наблюдать, как в Белом доме сменяют один другого баловни дурной судьбы с топором за поясом, розовой жвачкой за щекой и безумным блеском глаз. Им подавай все. А все есть только у всех. Считай, что я не слышал твоего тоста. Выпьем лучше за помин души моего русского друга - генерала Казанцева. Десантников в рай не пускают, так я слышал, но для него пусть Господь сделает исключение...

15-16 июля 2015 года

Минздрав не о том предупреждает. И народ не о том безмолвствует. Дума у народа не государственная. Скорее, окаянная. Когда идет показ высокой моды, дума наезжает, к примеру, с ехидным вопросом: почему убили одного Версаче, а не всех портняжек, вплоть до Юдашкина?

Еще вопрос. Почему президент Обама никогда не использует в своих выступлениях библейские цитаты? Например, такую, из псалома 101: «Я уподобился пеликану в пустыне, я стал, как филин на развалинах». О себе взмолившись, можно перейти к ближнему, то есть к вице-президенту Джо Байдену по прозвищу Тормоз... Подходящую цитату можно найти в 31-м псаломе: «Не будьте, как конь, как лошак несмысленный, челюсти которых нужно обуздывать уздою и удилами...»

Если американцы способны испохабить всякую Олимпиаду, любой ценой покупая себе медали, это значит, что для них уже не существует нравственной разницы между олимпийским золотом и фальшивыми баксами. Только рыночная.

Если Вилору Струганову, именуемому Пашей-Цветомузыкой, в очередной раз арестованному в июне 2015-го, предложили умереть понарошку в пятницу, чтобы взаправду не умереть в субботу, если его трижды сажали и трижды выпускали, значит и в России не осталось, наверно, никакой разницы между теми, кто сидит, и теми, кто сажает.

Ладно - цветомузыка Что стало с музыкой, когда произошла попсовая модернизация эстрады? Синтезатор возвысился над скрипкой и живым голосом. Культурным акцентом вокала сделали фанеру. С нею явилась ушлая присказка: все по барабану. Музыканты превратились в артиллеристов и теперь вообще мало что значат как таковые. Главное - аппаратура, напоминающая «диспетчерский пульт РАО «ЕЭС» времен Чубайса, по которому уже лет двадцать скучает шконка в Бутырке.

Про песенные тексты и сказать нечего. Это не псалмы. Содержат, как правило, всего три слова: «Ты меня покинула». Возможен встречный вариант: «Я тебя покинула». Всех покинул смысл, что и предрекал псалом 13-й: «Все уклонились, сделались равно непотребными...»

В литературе остались текстовые рефлексии по поводу личной ущербности авторов вроде Пелевина и Сорокина, а творческий процесс подчинен ловле гламурных блох.

Вот и Вознесенский до самой своей кончины был скромненько озабочен попсовой рефлексией: «С кем тусуетесь, что курите? Ко-но-плю?..»

Ее, мэтр, ее! А вы благостно щурили слипающиеся глазки: «Дай мне, Боже, вдохновенья - ай-си-кью...»

Нате. Но помните: Минздрав предупреждает, что всякой тяжести имя - крест. Нести его дано только достойным. Чубайса просят не беспокоиться.

В романе молодого прозаика Антона Уткина «Самоучки» вскользь затронута судьба русского летчика, попавшего в переплет грузино-абхазского конфликта. Двадцать лет Алексей Савинов летал из Сухуми через высокогорное селение Псху на Гудауту, а когда началась война, к нему пришли грузины и мобилизовали бомбить Гагры. Дальше - короткая и жутковатая история про то, как он не стал бомбить Гагры. Думалось, романный вымысел. Оказалось, правда.

Жительница селения Санчар Зоя Чигуа, ставшая случайной свидетельницей эпизода, рассказывает: «Зимой у нас снегу наметает - метра четыре, а бывает и десять. Всего семьдесят километров от побережья, но даже и летом - ни туда, ни оттуда. Грунтовка проложена серпантином, так ее речка Бавю двадцать восемь раз пересекает, после дождя «Уралы» захлебывались. Раньше вертолет летал раз в неделю - мужчин на рынок в Гудауту, женщин в роддом, у нас часто рожали - а как война началась, так и не летает больше. В Псху ополчение собиралось, на помощь абхазам. Горцы пришли из Карачаево-Черкесии. Басаев со своим отрядом пришел, тогда он еще был похож на человека, после уж стал от крови звереть. Вот это ополчение Гагры и захватило. Пришли грузины, летчика Алексея взяли, чтобы он летел на своем вертолете бомбить Гагры. Сказали: «Собирайся, Мимино, ты умрешь понарошку. Но могилу, если хочешь, мы тебе настоящую выроем». Алексей один только и оставался из всего сухумского отряда, остальные уехали сразу, как война началась. С закрытыми глазами летать мог в горах, в любую погоду. Повели его грузины по взлетной полосе, а там бочка с гудроном стояла. Швы заливали, что ли. Так Алексей, чтобы не лететь, вырвался - и руки в кипящий гудрон. Обварил чуть не до костей. Как туг полетишь?.. Нет, его не убили. Слишком уважаемым был человеком для тех и для этих. Но измордовали до ужаса...»

Война потом еще целый год длилась, пока Савинов встал на ноги. Летать больше не мог, жить в Сухуми - тоже. А в Псху, как ни прекрасны здесь горы и звезды, делать ему стало нечего. Уехал к сестре в Минеральные Воды, хотя и жаль было покидать это удивительное на земле место - селение Псху, к Богу близкое. В 1924-м, сразу после закрытия Ново-Афонского монастыря, именно сюда перекочевала большая часть иноческой братии. Здесь укрывались офицеры разбитой красными Донской армии, а задолго до них селились молокане, сами же красные пришли только в 1930 году. Отсюда горная альпийская дивизия вермахта «Эдельвейс» начала отступать с Бзыбского хребта, так и не пробившись к побережью. Спустя десятилетия, в одно небывало жаркое лето, из ледника на Санчарском перевале вдруг оттаяли тела людей - двенадцать вооруженных винтовками курсантов Тбилисского пехотного училища и с ними младший лейтенант. Сидели в тех позах, в каких застигла их стылая смерть.

Под серо-голубыми, рваными зубцами гор, чуть тронутых снежной пудрой, никогда не гаснут иконные лампадки, и выше этих гор ничего нет в Абхазии, только звезды - такие же лампадки. Вдоль Папоротниковой поляны ровной чередой лежат могильные холмики - курганная память прошедшей войны. А в отдалении - притоптанный, оголенный пятачок, отчужденный забытьем, словно бы и нет там никакого праха. Есть он вообще-то, но так, не сговариваясь, решили считать, что нету. Ополченцы расстреляли у магазина отставшего от басаевского войска турецкого наемника: на поясе у него нашли холщовый мешочек, туго набитый золотыми коронками. Говорят, схимники со Святой горы наслали проклятье на алчного турка, хотя кто их когда там видел, схимников? Но так говорят.