Максим Кантор - Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия

Реальность войны оказалась более привлекательной нежели то, что мог предложить людям мир.

Как следствие неизбежно произойдет переход власти к армиям — логика сопротивления Украины потребует отставки рыхлых капиталистов, и к власти придут вооруженные люди; придут на том основании, что надо сражаться. Сходный процесс произойдет и в России. И это случится по логике войны, вне логики мирной жизни, о которой забыли.

Главным сегодня является не победа над врагом, а мир любой ценой; в этой войне победить нельзя, потому что враги все — всем и никто — никому.

То что я скажу, не понравится никому, поскольку всякий агитатор уверен, что его цели истинно важны: когда разделят Украину, когда зачистят Донбасс от сепаратистов, когда свалят клику Путина, когда развалят Россию, когда повергнут в прах Америку, — вот тогда настанет мир и покой, а любое соглашательство ведет к худшему. Нет, это не так. Хуже, чем убийство в бессмысленной войне с братьями — ничего нет вообще. Особенно потому, что это убийство происходит ради развлечения партера.

Безразлично, чей Крым — что там находится: база НАТО (которой не было), российские службы, украинская территория или татарская земля. Это абсолютно все равно. Хоть марсиане.

И безразлично, чей Донбасс — он, вообще говоря, мало кому нужен, угольная промышленность давно почила в бозе.

Имеет значение каждая человеческая жизнь.

Когда неимущих натравливают на неимущих, им стоит задуматься, нравятся ли им гладиаторские бои.

3 ноября. Зачем закон

Закон — это то, что отличает республику от тирании.

Иначе говоря, закон — делает людей равными.

Закон един для всех. Если президент, депутаты или король не соблюдают закона — значит, общество производит неравенство; значит, это автократия, олигархия, тирания.

Закон — как и вообще любое правило — нарушают. Закон могут нарушить из-за непонимания или по злому умыслу.

Но такое нарушение закона — не отменяет сам закон, нарушение просто выявляет злонамеренных людей, которые закон извратили.

Чиновники демократических государств могут извратить закон, лжесвидетельствовать, совершить ошибку. Ротационная система власти в демократическом государстве дает возможность пересмотреть эту ошибку — но в случае тирании будет сложнее; произвол тирана гнет закон в любую сторону.

Ложь Блера и Буша в иракской войне хорошо известна; репутация этих деятелей упала предельно низко; есть надежда, что подобную ошибку больше не повторят. Это было дурно сделано — закон использовали в целях, несовместимых с моральным статусом закона; политики прибегли ко лжи. Те, кто использовал закон в своих целях — были дурными людьми.

Но сам закон от этого хуже не стал.

Нарушение закона не означает, что отныне говорить правду не обязательно.

Закон остался прежним, и закон требуется соблюдать.

Сделать вывод на основании нарушения закона, что плох сам закон — нелепо.

Множить нарушения закона из-за того, что закон однажды был нарушен — безобразно.

Любое нарушение закона должно вести только к его неукоснительному соблюдению впредь.

Международные законы следует соблюдать особенно тщательно

5 ноября. Ремарк

Сапожник Самвел, армянин из Баку, позвал в подсобку выпить.

Он в Берлине восьмой год, до того помотался по бывшему Союзу.

Разлили; зашел украинец Серега, беженец с востока Украины, он в Берлине пятый месяц.

Самвел рассказал про Сумгаит, Сергей про Донбасс — личные наблюдения, на объективность не претендуют; приводить их не стану.

Самвел говорит: сейчас главное солидарность; вот как армяне к украинцам относятся — так и ведь и к армянам будут относиться, правильно?

Серега кивает.

Самвел говорит: допустим, сейчас опять Карабах заберут…и что возразишь?

Сергей спрашивает: если отсюда надо будет уехать, ты куда советуешь?

Было такое чувство, что этот роман я уже читал.

5 ноября. Разговоры беженцев

Есть пьеса с таким названием у Брехта; это на мой взгляд лучшая из его пьес — то есть, наиболее полно воплощающая принцип его документальной драматургии. Посмотрите, если есть время: она даже сильнее чем «Страх и нищета Третьей империи», а уж эта пьеса сейчас читается взахлеб.

Так вот, «Разговоры беженцев» точнее, проще, суше.

Когда много ездишь по Европе (а я много), то разговоры и судьбы случайных собеседников собираются примерно вот в такой бесконечный диалог. Ниже писал про Самвела из Баку и Серегу из Макеевки.

Потом вышел в соседний ресторанчик — хозяин (Штефан, немец) подсел. Говорит:

— Заходи на неделе, прощальный ужин будет; гусь, бургундское.

— А почему прощальный? — говорю.

— В Аргентину уезжаю.

Для меня Аргентина родная, я сам аргентинец; заинтересовался.

— Что ты там делать будешь? Там же кризис.

— Кризис — время, когда надо ловить удачу.

— Послушай, — говорю — в Аргентине лучшее мясо в мире. А ты только мясо жарить и умеешь. Там и без тебя поваров хватает.

— А моего соуса они не знают!

И смотрит с надеждой.

Соус у него, прямо скажем, не выдающийся.

— Надо же ловить удачу! А то тревожно — Путин, война…а я — умнее: раз, и в Аргентину, у них в Аргентине такого соуса нет.

Из кухни жена вышла, глаза безумные. Почему-то им страшно; впрочем, у них шестеро детей.

Это ведь не только Донбасс ударило; когда в мире появляется дурак, страшно всем.

10 ноября. Интеллигенция и народ

Интеллигенция мимикрировала; про это в России писали начиная с 19ого века; наш фрагмент истории ничем не лучше предыдущих — интеллигенция в очередной раз спряталась, а возможно и поредела.

Я это много раз повторял, находил обидные слова. Хотя у журналистов на полке остались собрания сочинений Анатоля Франса и Чарльза Диккенса, которые покупала по подписке бабушка, однако журналисты — это журналисты, их роль в мировой истории преувеличена. Журнальные коллективчики и обслуга предвыборных штабов олигархов — это не интеллигенция.

Я часто использовал (давно это было, в пору торжества нео-либеральной доктрины) фразу Шульгина, сказанную в отношении дворянства «Был класс, да съездился». Интеллигенция (в том виде, в каком она существовала в поздние советские годы, с кодексом поведения и критерием чести) перестала существовать: ее купили.

Наблюдение это не отличается прозорливостью, мысль невеликая; говоря это, я замечал, что моя фраза ранит иных журналистов, но находит отклик в сердцах российского чиновничества и патриотических купцов. Им, чиновникам, отрадно было узнать, что работники рекламы и менеджеры среднего звена, сотрудники глянцевых журналов и сетевые администраторы, которые требуют честных выборов — не интеллигенция. Чиновники радовались моей аргументации: ах, так, стало быть, они — не интеллигенция? А мы это подозревали… С народом надо быть! Вот народ у нас — соль земли! А сетевые администраторы и журнальные комментаторы — это грязь, говно нации!

И в словах чиновников было много правды. Они сами прикормили этот городской планктон и с тем большим правом его презирали. Потом эту аргументацию подхватили и патриоты, им требовалось сознание нравственной правоты, а интеллигентское нытье мешало; вставая с колен, чтобы душить соседнюю страну, они задались вопросом: А судьи кто? Интеллигенции-то нет — и судить нас, стало быть, некому.

Мы — с народом, а народ — соль земли.

И это, отчасти, правда.

Незначительная поправка к моему предыдущему утверждению (касательно отсутствия интеллигенции) состоит в том, что и народа тоже нет.

В первую очередь мимикрировал сам народ — а интеллигенция уже потом.

Нет никакой народной культуры — Бахтин бы растерялся, стараясь найти применение своей теории. Была прежде, а больше нет.

Нет уже ни крестьянства, ни пролетариата, а разнорабочий на подхвате, капслужащий на побегушках, униженный и оскорбленный секретарь в офисе, — не является ни крестьянином, ни пролетариатом. Заводы угробили, промышленность убили, деревни вымерли, промзоны пугают, и рабочая окраина не вдохновляет.

Общество разрушено, общественные страты рухнули, дом сгнил; интеллигенции нет ровно на том основании, что нет взаимной ответственности страт; тем самым — народа нет; есть рассеянные единицы; население. Представляет ли боевик Моторола — пролетариат? Является ли Захарченко выразителем интересов рабочего класса? Разумеется, нет. Это люмпены, и они могут защищать интересы люмпенов — более ничьи.

Впрочем, до известной степени, интересы люмпенов сегодня соответствуют интересам всего населения: население люмпенизировано. Профсоюзов нет, рабочего класса нет, и нет даже обиды на тех, кто уничтожил рабочий класс — осознания собственного бытия нет.