Юрий Жуков - Сталин: тайны власти.

Радикальные изменения в руководстве советского внешне-политического ведомства не оказались неожиданностью для дипломатического корпуса в Москве. Во всяком случае, еще 22 февраля поверенный в делах США А. Кирк сообщил в Вашингтон: «Влияние Литвинова упало настолько, что это может означать смену народного комиссара иностранных дел»[10]. Но не эти перемены, а все усиливавшаяся критика в парламенте позиции Чемберлена вынудила британский МИД 8 мая дать наконец ответ Москве — ответ более чем уклончивый и неопределенный. Советскому Союзу любезно предоставлялось право «оказать немедленное содействие» Великобритании, Франции, а также и получившей 31 марта с их стороны односторонние гарантии Польше, но только в том случае, «если оно будет желательным». В то же время ни о какой поддержке СССР, в случае если он подвергнется агрессии, речи просто не было. Британскую ноту можно было рассматривать как откровенную отписку еще и потому, что Польша и Румыния к этому времени уже категорически отклонили любые гарантии со стороны своего восточного соседа, полностью исключили саму их возможность.

Такой поворот в заочных, пока еще только в виде обмена посланиями «переговорах», точнее — отсутствие новизны в позиции западных демократий, вынудил Молотова предпринять более решительные действия. 14 мая Лондону и Парижу была направлена новая нота, содержание которой Вячеславу Михайловичу пришлось почти дословно повторить 31 мая на заседании третьей сессии Верховного Совета СССР, той самой сессии, которая утвердила и преобразование ряда наркоматов, в том числе оборонной промышленности, и увеличение военных расходов до 50 процентов годового бюджета.

Выступая в Кремле перед депутатами, зная, что его речь транслируется по радио, а на следующий день будет опубликована всеми газетами страны, и потому обращаясь скорее к мировой общественности, Молотов сделал достоянием гласности содержание последней советской ноты западным странам. Для того, заявил он, чтобы создать дееспособный «фронт миролюбивых государств против наступающей агрессии», «необходимо, как минимум, три условия: заключение между Англией, Францией и СССР эффективного пакта взаимопомощи против агрессии, имеющего исключительно оборонительный характер; гарантирование со стороны Англии, Франции и СССР безопасности государствам Центральной и Восточной Европы, включая в их число все без исключения пограничные с СССР европейские страны, защиту от нападения агрессоров; заключение конкретного соглашения между Англией, Францией и СССР о формах и размерах немедленной и эффективной помощи»[11].

Речь Молотова вместе с тем явилась и ответом на выступление Чемберлена 19 мая в палате общин во время острых дебатов по все тому же вопросу — заключать или нет с Советским Союзом договор о сотрудничестве. Британский премьер так сформулировал свою позицию: «Если нам удастся разработать метод, с помощью которого мы сможем заручиться сотрудничеством и помощью Советского Союза в деле создания такого фронта мира, мы будем это приветствовать, мы хотим этого, мы считаем это ценным. Утверждение, будто мы презираем помощь Советского Союза, ни на чем не основано».

Но оправдание Невилла Чемберлена не смогло убедить ни его противников, лейбористов, ни сторонников, консерваторов. Легко уличил коллегу по партии в абсолютном нежелании действовать даже Черчилль. «Если вы, — сказал он, — готовы стать союзниками России во время войны, во время величайшего испытания, великого случая проявить себя для всех, если вы готовы объединиться с Россией в защите Польши, которую вы гарантировали, а также в защите Румынии, то почему вы не хотите стать союзниками России сейчас, когда этим самым вы, может быть, предотвратите войну? Мне непонятны все эти тонкости дипломатии и проволочки. Если случится самое худшее, вы все равно окажетесь вместе с ними… Если правительство Его Величества… отклонит и отбросит необходимую помощь России и таким образом вовлечет нас наихудшим путем в наихудшую из всех войн, оно плохо оправдает доверие…»[12]

Прозорливо обрисовывая будущее и потому настаивая на союзе с СССР, Черчилль даже не мог предположить, что произойдет в самые ближайшие дни и вынудит, помимо всего прочего, Молотова столь настойчиво, вновь и вновь взывать к Западу. 22 мая министры иностранных дел Германии и Италии, Риббентроп и Чиано, подписали так называемый Стальной пакт — договор, в соответствии с которым обязались «совместными усилиями выступать за обеспечение своего жизненного пространства». Ну а какими будут методы такого «обеспечения», они только что продемонстрировали в Чехословакии и Албании. Лишь после официального оформления агрессивного пакта Берлин — Рим Чемберлену пришлось дать положительный ответ на предложение Москвы и согласиться начать прямые переговоры об оказании сопротивления Германии и Италии в Европе, но лишь на основе старых, явно не отвечающих реальным условиям процедур, когда-то выработанных Лигой Наций. И вновь Молотову пришлось на встрече с британским послом и французским поверенным в делах 27 мая категорически заявлять: «Участвовать только в переговорах о пакте, целей которого СССР не знает, Советское правительство не намерено»[13].

Между тем западные демократии все больше и больше утрачивали пока сохранявшуюся возможность как-то повлиять на развитие ситуации. В то время когда они невозмутимо обдумывали «методы» сотрудничества с СССР, Германия успела заключить собственные пакты о ненападении: с Данией — 31 мая, Эстонией и Латвией — 7 июня. А Лондон и Париж лишь к 15 июня сумели договориться о своих общих замечаниях на предложения Москвы и вновь свели их к тому, чтобы ни в коем случае не брать на себя никаких обязательств в случае агрессии против СССР, а также Финляндии, Эстонии и Латвии. Но при этом захотели обязать СССР оказывать нужную им помощь при нападении Германии на Польшу, Румынию, Грецию, Турцию и даже Бельгию. Ответ Кремля был единственно возможным в затянувшемся диалоге, которому не видно было конца, — правительство СССР «не может примириться с унизительным для Советского Союза неравным положением, в которое оно при этом попадает».

Столь же пренебрежительным оказалось и последующее решение Чемберлена. Получив приглашение Молотова министру иностранных дел Галифаксу приехать в Москву для выработки и подписания пакта о сотрудничестве, британский премьер фактически отклонил его. Отказал он и Антони Идену, который ранее уже вел переговоры со Сталиным и потому выразил настойчивое желание содействовать быстрейшему заключению трехстороннего договора[14]. В советскую столицу был направлен рядовой чиновник Форин оффис У. Стрэнг, что в очередной раз демонстрировало подлинное, негативное отношение британского правительства к совместному с СССР сдерживанию агрессоров.

Положение же Советского Союза тем временем оказалось как никогда тяжелым — не просто сложным, а чрезвычайно опасным, непосредственно угрожающим национальным интересам и требующим незамедлительного принятия окончательного решения. Еще в конце мая японские войска возобновили провокации, только на этот раз вторглись не в пределы СССР, а на территорию Монголии, где в соответствии с договором от 12 марта 1936 г. об оказании ей помощи от внешней угрозы располагались части Красной Армии. Отдельные, поначалу незначительные пограничные столкновения в районе реки Халхин-Гол к концу июня переросли уже в настоящий локальный конфликт, в котором с обеих сторон участвовали пехотные и кавалерийские дивизии, сотни самолетов и танков.

Памятуя о сути антикоминтерновского пакта Германии и Японии, к которому в 1937 г. присоединилась Италия, а в начале 1939 г. — Маньчжоу-го, Венгрия и Испания, советское руководство обязано было предполагать самое худшее — войну одновременно в Европе и на Дальнем Востоке. Только поэтому Кремлю пришлось пойти на крайнюю меру и попытаться оказать максимально возможное давление на западные демократии, с тем чтобы вынудить их ускорить заключение договора о совместном отражении агрессоров. 29 июня в «Правде» была опубликована статья А.А. Жданова, выражающая мнение всего узкого руководства СССР, под весьма красноречивым, категорическим заголовком: «Английское и французское правительства не хотят договора с Советским Союзом на основе равенства». По содержанию же статья повторяла все предложения Москвы при обмене посланиями с Лондоном и Парижем, которые должны были как-то отреагировать и сообщить наконец о своих истинных намерениях и планах.

В тот же день, но уже другой член узкого руководства, Молотов, направил в Берлин телеграмму поверенному в делах ГА. Астахову, ведшему вялотекущие переговоры о возобновлении советско-германского торгово-экономического соглашения, срок которого незадолго перед тем истек. Молотов предложил Астахову устно уведомить германский МИД о том, что «между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений могут улучшиться и политические отношения… Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений»[15]. Подобным традиционным для дипломатии способом зондажа Кремль пытался обезопасить себя на тот случай, если переговоры с Лондоном и Парижем закончатся ничем, а боевые действия на Халхин-Голе перерастут в настоящую войну. Руководство СССР пыталось найти выход из того тупика, в котором Советский Союз оказался по вине Чемберлена, обеспечить любым способом безопасность страны, не готовой еще, ибо Кремль знал это как никто другой, к серьезным вооруженным столкновениям, да к тому же на два фронта. Поскольку возможные переговоры в Берлине никто не собирался скрывать, да и не мог бы этого сделать, Великобритании и Франции было продемонстрировано, что у СССР есть не один, а два варианта решения, возможность выбора между ними. И Кремль добился искомого.