Ирениус Эйбл-Эйбесфельдт - Зачарованные острова Галапагосы

Каждый летчик познал в своей практике чудодейственную силу ветра. Самолет, движущийся равномерно, попадая в более сильный встречный поток, испытывает на себе одновременно торможение, вызванное сопротивлением воздуха, и его подъемную силу, увлекающую машину вверх до тех пор, пока не восстановится ее первоначальная скорость. Но стоит встречному ветру ослабеть — скорость самолета уменьшается и он теряет высоту. То же происходит и с планером: встречный ветер гонит его вверх, где он попадает во все более убыстряющиеся потоки воздуха.

Итак, альбатрос, повернувшись против ветра, поднимается ввысь. Но вот он достиг наивысшей точки своего полета. Теперь он подставляет бок или спину ветру и отдается в его власть. Он несется вниз, пересекая на своем пути замедляющиеся по мере приближения к земле слои воздуха и приобретая все большую скорость. Внизу птица повторяет весь маневр сначала: поворачивается против ветра, и ветер услужливо подталкивает ее кверху, где его дуновения сильнее. Достигнув уровня, выше которого скорость воздушных потоков не нарастает, альбатрос снова ныряет вниз. И так при ничтожной затрате энергии он часами летает над морем, вылавливая каракатиц и других морских животных.

В своих странствиях галапагосский альбатрос достигает берегов Чили и Перу, но со свойственным этому виду птиц постоянством гнездится только на Галапагосских островах. Он единственный из семейства альбатросов, — а их известно 13 видов, — живет исключительно в тропиках. Из остальных видов девять обитает в умеренной и субантарктической зоне южного полушария. Они тысячами гнездятся на отдаленных необитаемых островах, где им не угрожают отсутствующие здесь наземные хищные млекопитающие. Альбатросы на редкость привержены к насиженным местам и изгнать их оттуда почти невозможно. Недавно американцы попытались очистить авиабазу от альбатросов, мешавших взлету и посадке самолетов[13]. Птиц вывозили на судах, но они неизменно возвращались обратно, хотя, по сообщениям газет, гибли тысячами. В отличие от своих сородичей, которые гнездятся в период южной весны — между сентябрем и январем, — галапагосский альбатрос предпочитает для этой цели май и июнь. Его своеобразие и в том, что он не строит гнезд, а кладет яйца прямо на голую землю.

Галапагосский альбатрос, имеющий в размахе очень узких крыльев 2,5 метра, принадлежит к «меньшим» видам (странствующий альбатрос — Diomedea exulans — превосходит его на целый метр).

Для строения тела альбатроса (а также буревестника) характерна одна важная особенность: его ноздри заканчиваются трубочками. Прежде считали, что они служат для ориентации в воздушном пространстве, на самом деле их назначение — выводить наружу выделения так называемых соляных желез (стр. 50). Без этих трубочек встречный поток воздуха препятствовал бы выделению секрета железы при длительных полетах над открытым морем. Трубочки, действующие наподобие водяного пистолета, нейтрализуют воздействие ветра.

Насколько известно, галапагосский альбатрос гнездится только в юго-восточной части Худа[14] и именно там в годы войны потребовалось построить радарную станцию. Ранее мне уже приходилось наблюдать последствия пребывания войск на юге Сэймура, и потому я был настроен весьма пессимистично, когда мы бросили якорь в бухте Гарднер, на северном берегу Худа.

Желтые холмы и заманчивый белый пляж Худа лежали перед нами. Слева, на западе от него, находился островок Осборн — на его приветливых берегах три года назад я познакомился с морскими львами. Время от времени ветер доносил до меня их отдаленный рев. Властвует ли еще старый самец в своем гареме?

Высадка в бухте Гарднер оказалась вопреки ожиданиям нелегким предприятием. Когда я приблизился к берегу, мой проводник-эквадорианец, прибывший на своей лодке раньше меня, развешивал на кустах штаны, рубашку и носки. Его лодку повернуло поперек мертвой зыби, и волна опрокинула ее. Пока проводник, слегка омраченный происшествием, обсыхал на солнце, я отправился на поиски раковин. Впрочем, едва ли мои действия можно назвать поисками. Казалось, что кто-то разложил перед нами все драгоценности Востока. Между тысячами улиток с желто-коричневыми пятнами, желтых каури и ярких конусообразных улиток, перемежавшихся красными и синими клешнями больших лангустов, лежали нежные зеленые и розовые сифонарии. Уже в первое мое посещение острова я не без удовольствия ворошил эту россыпь. На сей раз я имел задание — непременно привезти раковин на ожерелье моей трехлетней дочурке.

Пересмешники и вьюрки суетились вокруг меня, по-видимому, надеясь чем-нибудь поживиться.

Набив полные карманы ракушек, мы пошли в восточном направлении. Вначале мы держались берега, и там, на скалистых участках, я увидел моих старых знакомых — пестрых морских игуан. Зона прилива кишела наземными змеями.

То и дело мы пересекали следы морских черепах, которые по ночам выползают на берег, чтобы отложить в песок яйца. Не распознать эти следы было невозможно: по обеим сторонам широкой борозды, оставляемой брюшным панцирем, тянулись глубокие отпечатки плавникообразных лап, на которые опираются животные. На Галапагосах эти животные еще многочисленны, но поселенцы усердно собирают их яйца и тем самым уничтожают потомство.

Высокий утес преградил путь вдоль берега, и нам пришлось свернуть в глубь острова, на юго-восток. Мы шли к мысу Севаллос, юго-восточной окраине острова, и, пересекая остров, сильно сокращали себе дорогу. Идти было нетрудно. Козы — а они водились здесь в несметном количестве — протоптали тропки во всех направлениях. Их запах стоял в воздухе, вновь и вновь мы встречали и самих животных. Они производили впечатление здоровых крепких созданий. Козлов, темно-коричневых с красноватым оттенком, с черной полосой на спине, отличали большие выступающие вперед рога, слегка загнутые в спираль, пышные бороды и гривы. Среди коз также преобладала красновато-коричневая масть, изредка встречалась черная. Пятнистые животные попадались редко.

Козам и в самом деле жилось здесь на удивление привольно. Они, очевидно, как нельзя лучше приспособились к существованию в безводной пустыне. Жажду они утоляли, поедая стволы кактуса, а кроме того, по свидетельству многих наблюдателей, научились пить морскую воду. Как я писал выше, ее в состоянии усваивать только морские млекопитающие, птицы и пресмыкающиеся, обладающие соляными железами. У коз их функцию выполняют почки, о деятельности которых известно пока мало.

Эти безвредные как будто создания наносили большой ущерб растительности. Со всех кустов кротона были обломаны сучья и объедены концы веток, повсюду проступали явственные следы начинающейся эрозии. Многие козьи тропы превратились в русла для ручьев, правда, в это время года в них не было ни капли воды. В противоположность большинству галапагосских животных, которые ведут себя как ручные, козы проявляют боязливость.

Через час мы снова услышали шум моря, но теперь он доносился с другой стороны. Выйдя из кустов, я увидел огромную колонию морских птиц. На черных скалах камню негде было упасть. Насколько хватало глаз, повсюду сидели ласточкохвостые чайки, фрегаты и синеногие олуши. Хриплые крики взлетающих и садящихся на скалы птиц наполняли воздух и заглушали даже рев прибоя. Небо было закрыто низко нависшими над землей облаками, и тонкая сетка дождя серой пеленой затянула и без того мрачную картину.

Отчетливее всего мне врезались в память три больших альбатроса. Они были так заняты общением между собой, что меня просто не заметили, хотя стояли передо мной, так сказать, лицом к лицу. Быстро поворачивая голову из стороны в сторону, они каждый раз сталкивались клювами. Немного погодя все трое склонились в низком поклоне, затем выпрямились и принялись расхаживать рядом по кругу. Каждая птица была больше взрослого индюка. Серо-коричневое оперение оживляли легкий белый налет на спине и серые крапинки на брюхе. Голова и шея были желтовато-белые, крепкий клюв — желтый, лапы — голубоватые.

Я обошел всю колонию, следя за каждым своим шагом, чтобы не наступить на яйца. Иной раз мне приходилось перешагивать через головы сидевших на яйцах фрегатов или олушей — так тесно здесь было. Ни одна не пожелала уйти с моего пути, а наиболее задиристые старались ущипнуть меня. Дважды я натыкался на молодых альбатросов. Бесформенные толстые птенцы, покрытые коричневым пухом, буквально сливались с неровной поверхностью. По величине они почти не уступали взрослым фрегатам. При моем приближении смешные детеныши-великаны в страхе отбегали на полметра за камень и оттуда грозились раскрытым клювом.

Альбатросов было немного. Я насчитал всего четырнадцать взрослых птиц и пять птенцов. Стоял октябрь, а в этом месяце альбатросы не спариваются. В марте птенцов было бы больше. Большинство альбатросов токовало. Это выглядело очень забавно, я сел около одной пары и принялся наблюдать.