Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера

Свой первый психологический эксперимент я провела, когда мне было четырнадцать. В стене нашего старого дома в Мэне, куда мы выезжали летом, устроили гнездо еноты, и я однажды сунула руку в дыру в осыпающейся штукатурке и вытащила еще слепого пищащего детеныша с измазанной молоком мордочкой, который отчаянно махал в воздухе крошечными лапками. Через несколько дней глазки открылись; я читала об опытах Конрада Лоренца по импринтингу[1] и его утятах и теперь позаботилась о том, чтобы в поле зрения слезящихся глаз маленького млекопитающего первой оказалась я — мои руки, ноги и лицо. Все получилось совсем как у Лоренца: Амелия Эрхарт, как я назвала малышку, немедленно принялась всюду следовать за мной, забираться мне на колени или карабкаться по бедрам, если ее что-то пугало. Она отправлялась следом за мной, не боясь уличного движения, в городской книжный магазин, в школу, забиралась в постель, и, по правде сказать, ее поведение начало в большей мере определять мое, чем наоборот. Хотя благодаря импринтингу Амелия должна была бы подражать мне, получилось так, что это я научилась ловить рыбу в пруду руками и лазить на сухие деревья, оценила прелесть ночного образа жизни и красоту серебристой росы на траве, пусть утром мои усталые глаза и оказывались окружены черными тенями. В результате в своем научном дневнике я записала: «Импринтинг распространяется и на мать». Кто, интересно, гадала я, оказывает на кого влияние в этой паре симбионтов? Могут ли представители определенного вида изменить свое специфическое поведение и благодаря общению с существом другой породы превратиться в нечто совершенно иное? Существовал ли мальчик, воспитанный волками, или умеющая расписываться шимпанзе? Эти вопросы ужасно интересовали меня тогда; интересуют они меня и теперь. Еще более увлекательными, по мере того как я взрослела, становились для меня способы, с помощью которых можно было найти на них ответы: выдвигать гипотезы, планировать эксперимент, детально фиксировать его ход, — а потом со скукой или затаив дыхание ожидать результатов. Сначала меня поймала на крючок Амелия, а потом — сама интрига, намеренная или нет, лежащая в основе почти любого психологического эксперимента.

Хотя сказать, что основу замысла этой книги заложил енот, было бы неточно, все же образ Амелии возникает сразу же, когда я думаю о том, что этот замысел породило. Кроме того, я уже давно пришла к выводу, что психологические эксперименты увлекательны, поскольку лучшие из них представляют собой сконцентрированный жизненный опыт, головокружительную и элегантную квинтэссенцию жизни, метафорическую пробирку, в которой разделяются обыкновенно смешанные элементы, так что вы можете наблюдать, какие роли играют любовь, страх, конформизм или трусость в определенных, строго заданных условиях. Великие психологические эксперименты крупным планом показывают те сферы поведения или функционирования, которые обычно скрыты суматохой нашей торопливой жизни. Глядя в этот микроскоп, мы узнаем кое-что о самих себе.

Изучая психологию в магистратуре, я снова получила возможность экспериментировать и наблюдать за самыми разными животными. Я видела, как несколько зародышевых клеток всего за сорок восемь часов превращаются в полностью развившегося малька рыбы-ангела — природа у меня на глазах соединяла элементы мозаики жизни. Я видела, как перенесшие инсульт пациенты не замечают правых частей своего тела, а слепорожденные — загадочным образом различают буквы, несмотря на отсутствие зрения. Наблюдения за ожидающими лифта привели меня к бросающемуся в глаза вопросу, на который я и попыталась найти ответ: почему люди снова и снова нажимают на кнопку, хотя знают (и признают это при интервьюировании), что от этого кабина быстрее не придет? Что «лифтовое поведение» говорит о человеческой природе? Я, конечно, читала о классических психологических экспериментах в академических журналах, по большей части заполненных бесконечными численными данными и черно-белыми диаграммами, и это казалось мне довольно грустным. Мне было грустно, что эти изобретательные и драматические открытия сводятся к сухим фразам, типичным для большинства научных сообщений, и тем самым совершенно лишаются того, чем должно захватывать настоящее изложение, — лейтмотива, сюжета, страсти, истории. Эксперименты, описанные в этой книге, как и многие другие, заслуживают того, чтобы не только отразиться в научных отчетах, но и получить признание как произведение искусства; это я и попыталась сделать своей книгой.

Наши жизни, в конце концов, не сводятся к точкам на графике, средним арифметическим и медианам. Они представляют собой истории — осознанные, переформулированные, написанные заново. Мы в наибольшей мере воспринимаем то, что слышим в форме повествования. Я надеюсь, что некоторые психологические эксперименты окажутся лучше оценены читателями, когда им будет придана именно такая форма.

Психология и связанные с ней области представляют собой огромное разнородное поле, охватывающее изучение как единичных синапсов, так и больших групп людей. Данная книга ни в коем случае не претендует на то, чтобы представить весь спектр психологических опытов: на это потребовались бы многие тома. Я выбрала десять экспериментов, основываясь на мнениях коллеги своих собственных вкусах, — те, которые ставят самые главные вопросы и смело ищут на них ответ. Кто мы? Что делает нас людьми? Действительно ли мы сами — авторы собственной жизни? Что значит придерживаться моральных принципов? Что значит быть свободным? Рассказывая об экспериментах, я смотрю на них с собственной точки зрения, задаваясь вопросом: что делает их важными для нас теперь, в нашем новом мире? Имеет ли бихевиоризм[2] Скиннера значение для современных нейрофизиологов, получивших возможность исследовать нервные связи крыс, у которых выработаны определенные навыки? Выдержали ли проверку временем устрашающие и комичные эксперименты Розенхана с психическими заболеваниями, их восприятием и диагностикой, когда мы, как считается, руководствуемся более объективными диагностическими критериями? Можем ли мы даже назвать заболеваниями синдромы, не имеющие явной физиологической этиологии или патофизиологии? Является ли вообще психология, оперирующая наполовину метафорами, наполовину статистическими данными, наукой? Да и сама наука как таковая — разве не разновидность метафоры? Много лет назад, в XIX веке, Вильгельм Вундт[3], долгое время считавшийся отцом-основателем психологии, открыл одну из первых психологических лабораторий в мире — лабораторию, оснащенную аппаратурой и предназначенную для проведения измерений, — так и родилась наука психология. Однако, как показывает опыт, роды были неудачными, и на свет появилась химера с неуклюжими конечностями. Теперь, про прошествии более чем столетия, зверь вырос. Что он собой представляет? Данная книга не содержит ответа на этот вопрос, но пытается найти его с помощью шоковой машины Стэнли Милграма, крыс-аддиктов Брюса Александера, заполненных дымом комнат Дарли и Латана, лоботомии Мониша и других экспериментов.

Эта книга покажет, как психология неизбежно и неудержимо все глубже и глубже проникает за границы биологии. Мы увидим, как неуклюжие разрезы Мониша превратились (или выродились — в зависимости от вашей точки зрения) в стерильную бескровную процедуру, именуемую цингулотомией. Мы услышим о внутреннем функционировании нейрона, о том, как гены программируют формирование белков, определяющих голубой цвет глаз или хорошую память. И все же, хотя мы знаем кое-что о процессах и механизмах, которые определяют поведение и даже мышление, мы далеки оттого, чтобы объяснить, как у нас возникают мысли, почему мы стремимся к той или иной цели, почему мы храним в памяти одно и отбрасываем другое, что эти воспоминания для нас значат и как они формируют нашу жизнь. Кандел, Скиннер, Павлов, Уотсон могут демонстрировать нам условные рефлексы и способы их сохранения в мозгу, но то, как мы воспользуемся этой информацией, зависит от обстоятельств, выходящих за пределы науки. Другими словами, мы, может быть, и способны определить физиологические субстраты памяти, но в конце концов именно индивид перерабатывает сырой материал в окончательный продукт и придает ему смысл.

Таким образом, описание экспериментов является разговором о науке и искусстве. Оно предоставило мне шанс узнать об исходах экспериментов через изучение личностей ученых, которые по тем или иным причинам решили исследовать набор определенных событий, что и привело их к конечным результатам; я смогла следить затем, как полученные данные стали материалом, определившим прошлое и будущее творцов, как они сумели (или не сумели) ими воспользоваться. Данная книга прежде всего дала мне возможность углубиться в историю и подумать о будущем. Что ждет нас в XXI веке? У меня есть некоторые догадки… А тем временем колокольчик Павлова звенит, а хирурги в этот самый момент добывают информацию о нашем мозге… У нас вырабатываются условные рефлексы, нас объясняют, освобождают, делают предсказуемыми; кто-то отдает приказ, а мы подчиняемся или нет. А теперь переверните страницу.