Арнхильд Лаувенг - Завтра я всегда была львом

Кроме того, даже при правильном истолковании для него может быть выбран неподходящий момент.

И если предложить человеку разжеванное толкование, оно не принесет ему радости. Честно говоря, мне бы, наверное, мало помогло, если бы в начале болезни кто-нибудь мне заявил: «Капитан - это всего лишь искаженное выражение твоих собственных непомерных требований к самой себе>. Если бы воспринять и вместить истину было так просто, мне, наверное, и вообще не пришлось бы расщеплять ее, отдав какую-то часть Капитану. Для восприятия истины требуется место и время. Место для нее подготавливается, когда ты в течение какого-то времени имеешь возможность заняться исследованием собственной жизни и собственных истин при поддержке заинтересованного, надежного спутника, который готов тебе в этом помочь и поддержать. Который притом и сам задумывался над тем, представителем чего мог быть Капитан, так что, исходя из своих мыслей, он может поставить нужные вопросы, не забывая однако, что право на окончательный вывод принадлежит не ему, а той личности, о которой здесь идет речь.

Я побывала у нескольких психотерапевтов, которые придерживались совершенно различных методов и подходов. Первые, с которыми я столкнулась, придерживались классического подхода, выражающегося в том, что «я следую за тобой в том направлении, которое ты выбираешь». Во время сеансов они держались пассивно, предоставляя мне роль ведущего, который выбирает дорогу. Но проблема заключалась в том, что я блуждала в непроходимой чаще, так что нередко дело заканчивалось тем, что мы застревали в непролазных дебрях. Кроме того, они после сеанса уходили домой, а я оставалась одна в этих дебрях, по меньшей мере, до следующей встречи. Меня не устраивал такой терапевт, который следовал за мной в моих блужданиях, а потом заявлял, что плохой результат объясняется тем, что я тяжело больна и у меня слишком серьезный диагноз. Я мечтала о таком терапевте, который активно помогал бы мне разглядеть, что я делаю, и который мог бы указать мне альтернативный и более эффективный путь.

Но балансировать между двумя возможными способами очень трудно. Можно выбрать слишком пассивную роль, переложив большую часть ответственности на еще не готового к такой ответственности пациента, а можно перестараться, слишком активно подталкивая развитие процесса, к чему сам пациент может быть еще не готов. Можно повредить налаживанию контакта, проявив чрезмерную сдержанность, которая не дает пациенту разобраться в том, с кем он имеет дело, но можно и отпугнуть пациента излишней активностью. Я сама далека от того, чтобы утверждать, будто я всегда знаю, как нужно решать такую дилемму, и наверняка часто делаю ошибки. Но я стараюсь проявлять интерес к тем, с кем я встречаюсь, стараюсь, помимо диагноза, внимательно присмотреться вместе с пациентом, какова его жизнь сейчас, о какой жизни он мечтает, потому что я хорошо помню, как мне самой хотелось, чтобы психотерапевт увидел меня.

Когда прошло время, и я уже хорошо знала свою историю, узнала, какие требования я предъявляла к себе, чем они были вызваны, и какие еще существуют решения и способь! с ними справиться, расставание с символами и предупредительной лампочкой Капитана далось мне уже сравнительно просто. Нужно было порвать с прежними привычками и ожиданиями и самой определиться в своем отношении к собственной роли и ответственности, отпустив Капитана.

Если бы персонал подросткового отделения разобрался в том, что моя потребность в поедании обоев связана с переживаемым мною ощущением пустоты, это не решило бы мою проблему в целом. Даже если бы они понимали, почему я так делаю, и, опираясь на это знание, постарались бы сделать мою повседневную жизнь более содержательной, это еще не сделало бы меня здоровой. Но в моей жизни появился бы какой-то просвет. Но, узнав по себе, каково это - сидеть в полумраке без лампочки, без надежды, без мечты о будущем, без какого-нибудь рукоделья изо дня в день неделю за неделей и месяц за месяцем, без всяких занятий, кроме нескольких часов в неделю, я не могу не сказать, что для человека очень важно, чтобы жизнь не была беспросветной. Какой-то просвет в жизни - это было бы чудесно! И, возможно, небольшие просветы дали бы толчок для общего улучшения жизни.

Ну, и еще - волки. Как было с этим поступить окружающим? Надо ли было, чтобы они так и сказали мне: «Ты переживаешь волчье время»? Или лучше им было согласиться со мной: дескать, да, тут есть волк, и, вооружившись стулом, помогать мне от него защищаться? Не думаю. Как я уже говорила, давать непосредственное толкование, на мой взгляд, имеют право те, кто хорошо узнал личность пациента после того, как они прошли вместе какую-то часть пути, а не случайные прохожие. А сражаться с чужими галлюцинациями, возможно, иногда имеет какой-то смысл, но в моем случае это не действовало, лично я считала и считаю, что это все-таки глупо. Раза два или три кто-то пробовал со мной этот способ, но в этом не было никакого толку. Понятно, что они не могли попасть в цель, потому что не видели того, что видела я. Это был мой волк, и бороться с ним было моим делом, никто другой не мог заменить меня в этой борьбе. Зато чувства другого человека можно разделить, чувства - это то общее, что есть у всех нас. Я была благодарна тем, кто был готов разделить со мной мои чувства.

«Я не вижу твоих волков, но если бы я видел волков, я бы напугался до смерти. Тебе страшно?» Ужас, беззащитность, бессилие, горе, отчаяние и стыд - это мы все можем понять, это нас сближает. Туг мы забываем о диагнозах, симптомах и категориях, становясь просто людьми. А человек и человеческие чувства всегда узнаваемы для другого человека, и мы можем их разделить. Когда я видела волков, я чувствовала себя маленькой, беззащитной, испуганной и одинокой, я мечтала, чтобы кто-то понял, каково мне приходится, чтобы кто-то был рядом со мной, проявил интерес и, по возможности, успокоил бы меня, проявив заботу и внимание. Так что эти волки, в сущности, не представляли собой ничего особенно сложного. Это были просто чувства, узнаваемые и понятные для других людей человеческие чувства, хоть и замаскированные. Вот и все.

Мальчика в соседней палате очень изводили инопланетные существа. Они появлялись, когда им вздумается, в разное время и в разном обличьи, но особенно часто они заявлялись тогда, когда ему полагалось делать уборку. Это не так уж и странно. Мальчики-подростки не в восторге от такого занятия, как уборка собственной комнаты, и часто пользуются любым предлогом, чтобы увильнуть от этой обязанности.

Мальчик может заявить, что он не успел выучить уроки, или что он договорился с товарищем о чем-то чрезвычайно важном, или что ему пора на тренировку, или что нужно вывести собаку или просто посмотреть какую-то передачу по телевизору, а бывает, что они просто смываются из дома, «не расслышав», о чем его просят старшие. Это совершенно нормально. Но у моего соседа не было возможности воспользоваться ни одним из этих предлогов. У него не было ни уроков, ни тренировок, ни друзей, ни собаки. Телевизор стоял в специальной комнате, которая была под замком, и наружная дверь тоже была заперта. Зато у него была такая штука, какая найдется не у всякого мальчика: у него были космические пришельцы, и был диагноз, который подтверждал, что нападение инопланетных существ является в его случае вполне законной и основательной причиной, чтобы не убирать свою комнату.

Это отнюдь не значит, что он не видел космических пришельцев, не верил в них или что они для него не существовали на самом деле, я уверена, что все это было для него реальной действительностью. И это отнюдь не значит, что его космические пришельцы существовали только для того, чтобы он мог увиливать от неприятных занятий. Я жила в соседней палате и, по моему впечатлению, он действительно страдал и мучился от нашествий инопланетян и боялся их нападений. Но довольно скоро я на слух стала отличать нападения, порожденные его историей и внутренними конфликтами, от тех нападений, которые в моем понимании были в высшей степени релевантными попытками использования единственного предлога, позволявшего ему увильнуть от уборки. И этот способ действовал: как правило, убирать ему не приходилось.

Все получалось в точности, как у меня: когда подходила моя очередь стирать, в коридоре собиралась целая стая волков. Мы не могли отказаться от обязанностей раз и навсегда, дело только откладывалось до лучших времен, но если бы мы стали отпрашиваться, никто не дал бы нам отсрочки, и мы оба хорошо это знали.

Мы оба, так или иначе, лишились обычной человеческой речи и заменили ее чем-то другим. И этим другим были симптомы.

Один из возможных подходов к объяснению симптомов заключается в том, чтобы видеть в них ответ на определенную жизненную ситуацию, в которой пациент находится в данный конкретный момент. Этот ответ обусловлен предшествующим опытом, подсказывающим, что может быть действенным в данных обстоятельствах. Такой подход показывает, что симптомы могут выступать в роли своеобразного языка, но в этом контексте язык направлен в первую очередь на выражение потребностей или желаний личности, так что симптом становится способом удовлетворения этих потребности.