Павел Волков - Разнообразие человеческих миров

Имея в виду работу, описанную в статье, вспомним чеховский рассказ «Черный монах». По всей видимости, главный герой рассказа магистр Коврин заболевает парафренией (см. часть 2, глава 4.7). Его посещает видение черного монаха, с которым он ведет философические беседы. Монах глубоко понимает магистра, «как будто подсмотрел и подслушал его сокровенные мысли». Монах убеждает Коврина, что тот является избранным человеком, служащим вечной правде, разумному, прекрасному, божественному. Коврин счастлив вдвойне: беседам с монахом и женитьбе на духовно близкой ему девушке. У него сложились теплые отношения со своим тестем, садоводом Егором Семенычем. Садовод уповает на то, что передаст Коврину свой удивительный сад, и тот будет его беречь. Однако Коврин в своем философическом подъеме несколько выше, чем земные дела. И вот, наконец, жена догадывается, что он болен, он и сам как будто это понимает, и за дело берутся доктора. После лечения явления монаха прекращаются, Коврин живет тусклее, в нем нарастает раздражение и апатия к жизни. Умирает тесть, и погибает его роскошный сад, так как в нем хозяйничают чужие люди. Конец рассказа трагически пронзителен и просветлен: Коврин умирает, но к нему возвращается черный монах, светлая память о молодости и любовь к девушке.

Какой же видится гипотетическая психотерапевтическая помощь магистру Коврину? Примерно такой, как и Свете. Необходимо было бы войти в психотические переживания Коврина. Во-первых, для того, чтобы поддержать его праздничные встречи с монахом, помочь ему творчески выразить содержание их бесед. Во-вторых, помочь Коврину более совершенно жить в двух планах — психотическом и реальном — так, чтобы окружающие не догадывались об этом, и чтобы его поведение в жизни носило адекватный и рассудительный характер, что в случае парафрении вполне возможно. И самое главное, как это было в случае со Светой, нужно было бы постараться стать «доверенным лицом» Коврина в его беседах с монахом, быть может, даже участвуя через Коврина в разговорах с его галлюцинаторным образом — что возможно, если тонко действовать в духе гештальт-терапии. И вот тогда могла бы открыться возможность «соавторства» в его бреде. Я попытался бы вывести философские беседы с монахом на обсуждение необходимости беречь и сохранять удивительный сад, как часть высокой земной миссии Коврина, неотделимой от его божественной избранности. Тогда Коврин мог бы совместить философическое творчество с заботой о саде, и не было бы еще одной трагедии: чужие люди не сгубили бы сад тестя. Дело в том, что практичный синтонный Егор Семеныч любил сад больше самого себя, и его садоводство — также достойное творчество, которое несправедливо принижать перед творчеством магистра. Свои надежды на успех в этой психотерапии основываю на том, что перед смертью сам Коврин «звал сад с роскошными цветами» как символ своей прекрасной молодости и счастья.

Вот и конец книги. Я положил тщательные и подробные «мазки», но осталась тончайшая нюансировка, которая требует уже новой книги. Хочется предупредить об опасности схематизма. Я неоднократно бывал свидетелем тому, как люди, познакомившись с основами характерологии и психиатрии, самоуверенно считая себя специалистами, навешивали ярлыки. Схематизм дает иллюзию овладения окружающим миром, но платить за эту иллюзию приходится потерей прежней интуиции и «усеченным» видением человека. Соприкосновение с живой тайной себя и бесконечностью другого человека становится беднее.

Творческая характерология, как и психиатрия, предполагает не схематизацию, а сохранение открытого восприятия людей и интуитивного их понимания. Характеролог смотрит на людей как «бывалый», непредвзятый и наблюдательный человек. В этом он похож на писателя, но отличается от последнего наличием клинического знания, которое не застилает ему глаза, а делает его восприятие богаче. Сила характеролога заключается в умении видеть больше и глубже обычного человека и способности выразить и обосновать это видение простым и ясным русским языком, и лишь потом терминами.

Нельзя забывать о том, что характер и личность не только разные слова, но и разные пласты психической реальности. Характер — сфера детерминизма, личность — свободы, которая, говоря словами Ясперса, «является не объектом, а границей, по ту сторону которой никакое исследование невозможно». Автономия, свобода, тайна — ключевые слова, соотносимые с понятием «личность». Личность — это не некая окончательная определенность, а сотворение человеком самого себя. Мы на практике признаем свободу личности, когда осуждаем или хвалим человека. Именно личность изучает свой характер, работает над ним, принимает его или не принимает (вплоть до самоубийства).

Если исходить из того, что характер является устойчивой определенностью, то не следует ее понимать в качестве фатальной неизменности. Поясню. Даже позвоночник, являющийся стержнем тела, можно совершенствовать, делать гибче, стройнее (йога, шейпинг) — так же и над характером возможна серьезная работа по усовершенствованию, гармонизации. В идеале такая работа начинается с осознавания личностью своего характера, а заканчивается личностным принятием своего правильно понятого и усовершенствованного характера, быть может, даже с благодарностью, что жизнь дала именно такой характер.

Примечательно, что характерологическая терминология приложима и к сфере самосознания — исконно личностной сфере. Благодаря этому можно описать личностные феномены, отличающиеся от феноменов, которые описывает теми же терминами клиническая характерология. Иногда на этой почве происходит путаница, поэтому дам некоторые примеры и разъяснения.

Например, личностная истероидность будет заключаться в том, что человек живет на сцене, но не для окружающих реальных зрителей, а для значимых внутренних. Почти любое действие, совершаемое им, получает свой комментарий и оценку со стороны внутренних зрителей, и человек всецело ориентируется на производимое на них впечатление. Так некоторые взрослые всю жизнь живут во внутреннем диалоге-отчете со своими родителями или иными значимыми лицами. С одной стороны, через этот механизм реализуется то, что Э. Берн называл сценарием жизни, с другой стороны, осуществляется один из способов личностного роста через непрестанное собеседование со своим внутренним Учителем. Такие люди редко бывают наедине с самими собой в тишине и одиночестве своей души. Психолог А. Ф. Копьев касается данного вопроса, разбирая защиты клиентов, имитирующие серьезную психологическую работу. А. Ф. Копьев пишет об эстетическом оправдании собственных проблем. Человек как бы «носит в себе двойника, стремящегося в любом моменте оправдать его, отметить уникальность его переживаний, безусловную ценность его «комплексов» и готового с презрением отнестись ко всякому, кто не способен это понять и оценить. Особенно следует подчеркнуть, что в большинстве этих случаев речь не идет о проявлениях истероидного типа акцентуации характера…» /157, с. 45/. Действительно, речь не идет о психофизиологическом инфантилизме с ярким эгоцентризмом. Как раз чаще к полифонисту, шизоиду, психастенику подходят слова П. Б. Ганнушкина: «Собственная психика является для него как бы театром, где разыгрываются сцены какой-то идеологической комедии, на представлении которой он сам присутствует в качестве далеко не безучастного зрителя» /4, с. 25/. По-своему эту тему развивал М. М. Бахтин, говоря об одержимости другим /158, с. 133/.

Под личностной психастенией может пониматься неспособность человека к самостоятельному духовному развитию, рождению творческой уникальности из глубин собственного существа. Именно только в этом смысле корректны высказывания ряда психологов, что А. Гитлер был психастеником. Ему, как и другим духовно «немощным», были нужны враги, разрушение, кумиры, фанатические идеи, суррогаты власти. Отмечу, что психастеник, как он понимается в клинической характерологии, нередко способен на духовное рождение самого себя и испытывает антипатию к разрушению и властвованию. У Гитлера же, скорее всего, отмечалась психопатоподобная шизофрения.

Личностная естественность характеризуется умением человека, отказываясь от ролей и масок, оставаться самим собой. Она свойственна не только циклоидам.

Личностная авторитарность проявляется у людей с фрустрированным авторитетом, старающихся вызвать уважение к себе насильственным способом. Подобное может проявляться у человека любого характера и кардинально отличается от эпилептоидной авторитарности, укорененной в дисфорической прямолинейности психики.

Личностная детскость (инфантилизм) имеет, по крайней мере, два значения. Первое — стать ребенком, как это понимается в Евангелии, когда говорится о детской чистоте и смиренности, к которой призываются взрослые. Второе — возврат к детской легкости души, способности удивляться, спонтанности, умению откликаться на новое и интересное, воспринимать мир первозданно, ясно, живо, свежо, не путая это восприятие с дискретно-логическим знанием о мире (дзен-буддистская составляющая многих психотерапевтических методик). Хочется отметить, что в обыденном словоупотреблении под инфантильностью обычно разумеют малую способность делать карьеру, деньги, ориентироваться в «рычагах» достижения социального успеха, который становится идолом современной жизни. Это обывательское представление об инфантилизме лежит в социальной плоскости и не является идентичным как личностному, так и характерологическому инфантилизму.