Дмитрий соколов - Виткины байки

Вот почти что и все. Егор скоро уехал к себе в Киев, Витка еще ездила к нему туда, а он еще два раза за лето приезжал в Крым, но "чары" постепенно спали, и в их отношениях уже не было ничего ТАКОГО. Они хорошо поездили по Крыму. Витка один раз, рассказывая об этом, на полном серьезе сказала: "Я – тот человек в жизни Егора, который показал ему Крым".

С Костей все это время происходило долгое сближение обратно. Еще один раз через четыре месяца они умудрились сыграть короткое повторение драмы – в хорошее время с Костей вдруг приехал Егор, и Витка занималась с ним любовью в доме у друзей, когда внезапно зашел Костя. Опять драма, расстройство. Кстати, в этот вечер, уже когда расстроенный Костя ушел, Витка пережила, как она рассказывает, совершенно замечательное состояние. Потом, когда она попробовала ЛСД, она говорила, что это было то же самое: удивительная свобода при полном сознании. Они с Егором пошли в клуб, и там она шикарно танцевала, а особо получила удовольствие, делая минет своему любимому за клубным столиком почти не прячась.

С этого дня до новой волны нашего с ней романа оставалось меньше месяца. Их Вита прожила с милым Костей.

«Я не знаю, как у вас, а нас в Японии…» – так вот у нас, среди моих типа знакомых эта история не то чтобы очень редкая. Я вот думаю: а что если в школах профилактически разыгрывать такие истории на уроках психодрамы? В этой истории есть Он, Она и Запретный Плод, который если не запретный, то никому особенно не нужен. Или в этой истории есть Он, Она и Жалобная Зануда, который орет: а как же на меня одеяла не хватает? Или в этой истории есть Страсть и Долг, которые бешено дерутся, из них страсть расплачивается удовольствием, а долг – виною («А ты мне что подаришь на восьмое марта? – А я тебя бить не буду»).

Когда мы только начали жить с Митей, мне снились сны, что на меня нападает собака, и я пытаюсь ее убить. В одном сне я катаюсь на детских качелях, а собака на меня нападает, и потом я достаю ее когти из своей матки.

Когда-то подруга рассказал мне свой сон, в котором она едет в гору на санках, которые тащит собака. Причем снега нет, и собака надрывается. Тогда она сказала, что собака, наверное, обозначает ее маму. А я знала ее маму, она надрывалась на двух работах и платила за дорогую учебу дочери – это точно было про них. С тех пор мне кажется, что собака в моем сне означает мою маму.

Таких снов с собаками было еще несколько. В одном сне меня хочет кто-то убить, а я в ответ начинаю мило с ним беседовать, предлагать прогулку – все вместо того, чтобы кричать, бежать или защищаться. Опять появляется собака – мне кажется, как образ моей наивности, тупости, дурацкой невинности.

Мама меня воспитывала так, чтобы я как можно дольше оставалась беспомощной и неумелой, чтобы я не могла без нее обойтись. Даже посуду в доме по сей день моет только она одна. Она может сколько угодно обвинять меня, что я этого не делаю и вообще ей не помогаю, но стоит мне только прикоснуться к посуде в раковине – начинается скандал; в лучшем случае она просто заберет тарелки и скажет: «Уйди». Моя мама очень добрая, хорошая и НАИВНАЯ. Про ее наивность я много думала с детства. У папы была вторая семья лет семь, а она ничего не замечала. Я тоже, кстати, этого не замечала – даже когда жила год с папой отдельно уже в 17 лет. Такая очень крепкая защитная реакция, полное незамечание реальной жизни, а вместо этого сплошное купание в фантазиях и надуманных проблемах. Черт его знает, наверное, с надуманными легче справляться. Важно, что получается вроде бы спокойствие.

Детские качели – образ этой наивности, ухода в детство, типа все легко и прекрасно. Ради этого жертвуется что угодно – сама женственность. Мама, по-моему, не реализовалась как женщина, она разрушила свое женское счастье. Когти в матке – это и есть загубленная женственность, которую я должна была унаследовать.

Есть еще один важный образ, приходивший ко мне во снах: я уезжаю с перрона бабушкиной деревни. Бабушкин дом – центр и прообраз этой «тупости» (я жила с мамой у бабушки без папы последние классы школы). Когда дело касается бабушкиного дома, это обретает размах семейного проклятия. Вот оно: женщины рожают только женщин, как ведьмы рожают только себе подобных девочек. А нереализовавшаяся ведьма – это хуже некуда. Моя бабушка, моя мама и я – старшие из двух девочек. Всегда – две дочки, старшая девочка и младшая. И после замужества старшая как бы сходит с ума, разрушает свою жизнь, губит себя и окружающих. Не окончательно, не так уж страшно трагично, но очень глубоко. В частности потому, что не может построить хорошие, крепкие отношения с мужчиной. Мужчины всегда, изначально – не то.

Я почувствовала, что я третья в ряду, что я могу либо это прервать, либо продолжить. Я долго думала, как я могу это прервать (я ехала от бабушки в электричке тогда, когда это поняла; дело было зимой, и я специально села в неотапливаемом вагоне, где лежал снег, и решила, что не уйду оттуда в тепло, пока не додумаю мысль). Мысль, к которой я пришла, показалась мне элементарной: я прерву это, если рожу сына, а не дочь. А если у меня родится девочка, у меня с ней будут те же отношения, что у мамы со мной, и я загублю ее. Причем я сделаю это еще вернее, потому что мама сильнее бабушки, а я сильнее мамы.

Я понимала и понимаю, что я могла просто выдумать все это «проклятие» и все остальное, что на каком-то реальном глубоком уровне этого, может быть, нет. Но это моя история, в ней – у меня, в моей жизни – это есть, хочу я этого или нет. В моей жизни это единственная правда.

Я рассказала об этом Митьке. Важно, что он был первым человеком, с которым я реально хотела жить после нескольких лет неудач. Он был (и есть) не «очередной» вариант, это – моя судьба. Без подробностей, просто поверьте. Он испугался – во всяком случае, он отнесся к этому очень серьезно вместе со мной. Я думаю, потому, что и я в его жизни значила и значу очень много, что и он был «заведен» на жизнь со мной. И еще потому, что мы с ним похоже думаем и чувствуем в таком символическом мире.

Я рассказала ему, что мне кажется, что собака, которая мне снится – это образ моей матери. Он согласился. Мы говорили про это, говорили о том, что это не надо оставлять просто так, что по этому поводу надо что-то сделать. Я не помню точно, кому в голову пришла идея, что мне надо убить собаку – мне кажется, ему. В любом случае, он эту идею стал очень развивать.

Еще я помню, что мне нравилась как бы красота и величие этой истории. Мне было тогда не важно, убью я собаку или нет, но это вносило в мою жизнь что-то запрещенное, необычное. Мне нравилось, что мы сидим и разговариваем не о покупке нового дивана, а на такие важные и необычные, мистические темы.

Мы оба сошлись на том, что если я убью собаку, не во сне, а в реальности, то это будет серьезный поступок против «детскости» и наивности, против «проклятия», шаг к освобождению и пробуждению от сна. И еще это будет жертвоприношением природным силам дикости, решительности, мудрости – тому, что я в себе давлю.

Помню, что тогда меня это возбудило. Митя сразу сказал, что обычно такие разговоры остаются только разговорами, и предложил назначить срок, до которого я это сделаю. Через два месяца в Вороне должна была произойти мистерия «Пробуждение Спящей Красавицы». Вот это он и предложил считать «сроком исполнения».

Но постепенно эта история как бы забылась. Сначала я очень активно об этом думала, а потом все само собой улеглось. Где-то за пару недель до мистерии разговоры об этом опять разгорелись. В них Митя очень сильно давил на меня. По его словам, если я этого не сделала бы, то я – трусиха, я не отвечаю за свои слова, никогда не вырвусь из плена своих комплексов, и – самое главное – я его не достойна. У нас получался такой расклад, что он – сильный, умный, авторитетный (он же еще и прилично старше меня), а я вот такая… У этих разговоров, как мне казалось, был подтекст: если я этого не делаю, не убиваю собаку, то постепенно могу потерять своего любимого, потому что нам как бы оказывается не по пути; я как бы получалась тогда не достойна его, не составляла ему пару, оказывалась бы и вправду спящей красавицей, а не «амазонкой». Пару раз я рассказывала ему о своих сомнениях, что, может, вовсе и не надо убивать живое существо, все можно было бы решить иначе. Но он был непреклонен. Мне кажется, что ему очень хотелось шоу, захватывающего действа на мистерии. Он вообще западает на нестандартные, запретные, асоциальные расклады.