Лада Лузина - Лада, не грусти, не надо! Пособие для начинающей эгоистки – 2

Сутки спустя, прояснилось: главный разозлился на артиста оттого, что пригласил «на его имя» спонсоров, надеясь с их помощью профинансировать его же следующий спектакль. И, как и я в случае с моей подружкой, был разобижен прежде всего тем, что хотел сделать как лучше! А в результате человек, которому он пытался оказать услугу, его и подвел. Но не обидно ли? Ужасно! Обиднее вдвойне, что, обидевшись, режиссер даже не произнес истинную причину конфликта вслух. А друг мой, как и большинство из нас, телепатией не страдал, и совершенно не понимал, отчего тот так разлютовался? «Он пробубнил нечто абстрактное, мол, это очень важный вечер», — пожаловался друг. — «Неужели нельзя было произнести все прямым текстом? Естественно, я изменил бы решение. И проблемы бы не было!».

Приятель прав. «Очень важный вечер» — столь же мало говорящая непосвященному абстракция, как и «очень важный проект». И кабы я открыла рот не семнадцать, а семьдесят один раз, и не поленилась объяснить родной маме, насколько проект важен для меня, в чем заключается и как долго я к нему шла, котлеты автоматически слетели б с повестки дня. Если б моя соседка сказала супругу не обтекаемое: «Мне что-то нехорошо. Сбегай за лекарством», а растолковала, ей и впрямь ОЧЕНЬ ПЛОХО, и она боится сорвать завтрашнюю сделку, он бы молча кивнул и взял зонтик. Зонтик, кстати, он все равно взял. Но только после того, как она ему это прокричала! Он, понятно, тоже не промолчал. Пустяковая недосказанность вылилась в болезненный конфликт, слезы, разом припомненные прошлые обиды и горький осадок: «Я совершенно одинока. Муж мне даже воды не подаст!»

Но с годами я стала понимать: люди, плачущие о пресловутом «стакане воды», зачастую просто забывают его попросить! Причем, чем сильнее мы хотим пить, тем упрямее молчим, проглотив от обиды язык. И чем дольше наше молчание, тем больше вероятность, что непроговоренная конфликтная ситуация станет необратимой…

Наверное, во всей моей пестрой биографии был только один мужчина, о котором и годы спустя я могу сказать: я действительно любила его. И наш разрыв произошел в стиле самых низкопробных мыльных опер. Мы расстались на конфликтной ноте. Он заподозрил меня в измене. Я надулась («Ты еще поймешь, как ты не прав!») и сочла оправдания ниже своего достоинства. В тот же день я слегла с гриппом и провалялась в постели три недели, страдая от сорокоградусной температуры, оглушающих антибиотиков и обиды, что за все это время он не позвонил мне ни разу. Конечно, он о моей насущной потребности в «стакане» знать не знал, мы разъехались на нейтральном: «Кажется, я заболеваю». Но разве трудно было набрать номер и поинтересоваться: так это или нет?

А разве трудно это было сделать мне? Но я молча ждала, злорадно представляя, как он будет каяться, узнав, насколько виноват передо мной! А пока я болела, кто-то наплел ему, будто видел меня с другим в ночном клубе. И подлый поклеп, вместе с фактом «Он поверил в него!», разобидели меня еще больше. Я так и не позвонила. Он так и не позвонил мне. И когда больше месяца спустя я спохватилась, осознав: моя огромная обида — невероятно крохотная в сравнении с кошмарным страхом потерять его навсегда, было уже поздно. Он успел смириться с моей несуществующей изменой, переплакать и перестрадать мое «предательство». Начал встречаться с другой… И мой запоздалый лепет про вирусный грипп выглядел глупой, притянутой за уши и до смешного мелодраматической ложью. А ведь стоило сказать ему все с самого начала! Правда, я могу до пенсии утешать себя мыслью: он был не прав.

«Он был не прав!» — хнычет телефонная трубка голосом друга-артиста. Но «поезд ушел». Спектакль состоялся, спонсоры сорвались, и непонятно помирится ли он с главным. И это уже не мелодрама, а драма. А в моем случае — трагедия. «С тех пор», — призналась я приятелю, — «я перестала измерять конфликты чьей-то правотой. Пусть не прав не ты, а другой. Но если ты понимаешь: он не прав, — ты не прав уже в том, что не сказал ему это! Предпочел стать в красивую позу… Да пусть даже ты ни черта не понимаешь! Когда дорогой тебе человек вдруг обижается из-за, казалось бы, «сущей ерунды», стоит подойти к нему и спросить: «Что случилось, милый? Ты случайно не хочешь пить, мой родной? Знай, что я всегда готова поднести тебе стакан воды!» 

Глупые обижаются, умные — делают выводы! — этот постулат я сформулировала еще много лет назад. Все последующие годы мне пришлось потратить на то, чтоб научиться следовать своему собственному мудрому совету.

Говорят, мужчины прощают, но не забывают. Женщины не прощают, но забывают… Я представляю дивный гибрид: не прощаю и не забываю. Спросите — и я сходу по пальцам перечислю вам все ситуации, которые я никогда не прощу своим близким. На каждого из них в архивах моей памяти хранится отдельное «дело». Но есть важный нюанс — я на них не обижаюсь…

На днях, перечитав свой детский дневник, я поняла, что в те годы моя жизнь состояла из сплошных обид. Двадцать (!) страниц душещипательного текста посвящены непростительному поступку моей тогдашней приятельницы. Она «не так себя со мной повела» на вечеринке! И дело не в том, что бесчисленные обидки, большие и маленькие, и трагическое переживание оных, были тогда самыми бурными событиями моей биографии… И не только в том, что в юности мы так страшно ранимы: нас может оцарапать случайный взгляд, а некорректная реплика — стать причиной тотального комплекса… Дело в том, что скандальная, слезная или немая демонстрация позиции «Я обиделась!» — наше единственное оружие против непонятного и несовершенного мира.

К слову, о моей ужасной злопамятности. Я до сих пор помню гнусный поступок своей воспитательницы в яслях! Она забрала у меня красивую золотую бумажку-фольгу сделала из нее шляпу и одела ее на куклу стоявшую в общем шкафу. Но это была моя бумажка! Я ужасно обиделась… Как еще я, четырехлетняя, могла отреагировать на такую всемирную подлость? Устроить с тетей дискуссию и аргументировано доказать ей свое исключительное право на фантик от подаренной мне конфеты?

Впрочем, в четырнадцать лет я реагировала точно так же и в двадцать четыре ситуация изменилась не сильно. А аккурат когда мне исполнилось двадцать семь, моя двадцатичетырехлетняя подруга устроила бунт. Она была младше, и я всегда относилась к ней свысока. В юности разница в три-четыре года столь же огромна, как дистанция между абитуриентом и выпускником института. А принятую единожды схему трудно менять. На пятом году нашей дружбы я по-прежнему относилась к ней как к ребенку до тех пор, пока, держа в руках гордый стяг «Я обиделась!», она не ушла восвояси.

Обида — нота протеста, направленная одной стране другой: «Меня не устраивает ваше поведение. Быстро исправляйтесь, иначе…» В нашем случае, это была уже революция. Низы не хотели жить по старому, верхи не могли управлять иначе. Тем паче, что любая революция — тоже обида, в глобальном ее проявлении, — люди выходят с транспарантами на площадь только тогда, когда не способны решить проблему в цивилизованной форме. Мы с подругой не общались несколько месяцев. А помирившись, перешли на новый этап взаимоотношений — полное равенство. С тех самых пор мои обиды на мир больше не сопровождались недельными забастовками и крикливыми лозунгами «Не подходи ко мне, я обиделась!». Впервые оказавшись на месте «жертвы революционных событий», я увидала себя со стороны и начала делать выводы…

Вывод первый — мы с моей лучшей подружкой могли разойтись навсегда, и разошлись бы, если бы на ее большую обиду я ответила еще большей. Вывод второй (помянутый в предыдущей статье) — кабы, сидя у меня дома на кухне, она изложила мне все свои претензии спокойно, четко и ясно, в революции не было б ни малейшей нужды. Но в том то и суть, что все ее, предшествующие бунту, обидки мало чем отличались от страшных трагедий, описанных в моем дневнике… Она могла поссориться со мной из-за рецепта приготовленья омлета (я не хотела добавлять в него майонез!) и разругаться насмерть из-за наших диаметрально противоположных взглядов на развитие украинской культуры. На третьем часу споров о национальном и интернациональном искусстве моя оппонентка хлопала дверью и в три часа ночи демонстративно уходила домой пешком. У нее было оправданье — в основе всех ее истерик лежала одна причина: мое желанье доминировать во всем. Но как я могла догадаться, в чем камень преткновения, если вместо этой вполне конкретной проблемы мы с криком обсуждали, как готовить омлет? Вывод третий — когда обиды становятся вашей повседневностью, отличить глупый каприз от серьезного конфликта почти невозможно… Протестовать против несовершенства мира с помощью надутых щек и обиженных выкриков «Я с тобой больше не дружу!» — можно лишь в детстве. Детсадовские и школьные дружки и подружки редко остаются с нами. А та часть мира, которая именуется мама, папа, дедушка, бабушка — никуда от нас не денутся. Родственники, скорее всего, примут ультиматум ребенка, постараются разобраться в его подоплеке и сделают первый шаг.