Павел Симонов - Темперамент. Характер. Личность

По-видимому, наиболее обоснованным в настоящее время является представление о гипнозе как о частном случае подражательного поведения, адресующегося непосредственно к подсознанию. Человек в гипнозе (ведомый) отказывается от самостоятельности и переносит ответственность за ситуацию на гипнотизера (лидера), сохраняя ответственность перед ним за выполнение внушения. Отдаваясь гипнозу, субъект переходит из ситуации информационного дефицита к полноте информации о том, что и как ему следует делать, поскольку источником такой информации становится не противоречивая действительность, а всезнающий лидер — гипнотизер. Естественно, что такой переход сопровождается возникновением весьма положительных эмоций.

Итак, самостоятельные по происхождению, но вместе с тем «обслуживающие» удовлетворение других побуждений, потребности вооружения и преодоления препятствий наряду с индивидуально варьирующей потребностью в экономии сил в значительной (если не решающей) степени определяют индивидуальные черты характера, делают его сильным, слабым, решительным, медлительным и т. д.

Индивидуально разнообразен и склад мышления людей. Идея К. Маркса и Ф. Энгельса о происхождении мышления из внешней предметной деятельности путем ее интериоризации — «свертывания» этой деятельности и «перенесения» ее внутрь мозга получила конкретную физиологическую разработку в трудах Сеченова, Павлова, Ухтомского, их многочисленных последователей. В психологическом плане эта идея наиболее последовательно развивалась Л. С. Выготским и его школой, прежде всего А. Н. Леонтьевым и А. Р. Лурия. Совершенно очевиден тот гигантский выигрыш, который получает живой организм благодаря способности оперировать внутримозговыми моделями внешне нереализуемых действий. Такое моделирование означает не только экономию энергетических ресурсов, не только избавляет живое существо от разрушительных последствий неудачных проб, но открывает недоступные для внешних действий возможности творческой комбинаторики.

Но, оперируя моделями внешнего мира — чувственно-конкретными впечатлениями или абстрактно-обобщенными понятиями, мышление остается деятельностью со всеми присущими ей чертами. На это обстоятельство указал сам Выготский. «Мысль — не последняя инстанция. Сама мысль рождается не из другой мысли, а из мотивирующей сферы нашего сознания, которая охватывает наши влечения и потребности, наши интересы и побуждения, наши аффекты и эмоции. За мыслью стоит аффективная и волевая тенденция. Только она может дать ответ на последнее „почему“ в анализе мышления»[40]. «Мотивирующей сферой нашего сознания», по Л. С. Выготскому, мы считаем исходные основные и вспомогательные потребности. Поэтому, как и всякая ршая деятельность человека, мышление побуждается наличием актуальной потребности и служит ее удовлетворению более или менее успешно. В ходе мыслительной деятельности в зависимости от падения или возрастания вероятности решения стоящей перед субъектом задачи возникают отрицательные или положительные эмоции, которые принято называть «интеллектуальными». Продуктивность мышления, его способность вооружить предстоящую внешнюю деятельность программой, наиболее надежно ведущей к удовлетворению соответствующей потребности, зависит от вооруженности самого мышления запасом необходимых знаний, от волевых качеств субъекта, «терпения думать об одном и том же», как сказал Ньютон, от механизмов творчества, о котором речь пойдет ниже.

Мы уже упоминали о том, что по типу присущего им мышления Павлов разделил всех людей на «художников», «мыслителей» и представителей наиболее многочисленного среднего типа, в равной мере использующих как мышление образами (первая сигнальная система по Павлову), так и понятиями (вторая, речевая сигнальная система). Вряд ли И. П. Павлов, выдвигая свою идею о наличии «специально человеческих типов», мог предполагать, что в ближайшем будущем эта идея получит подтверждение в анатомическом материале. После пионерских опытов Р. Сперри на пациентах с перерезанным мозолистым телом, связывающим правое и левое полушария головного мозга, количество работ, посвященных функциональной асимметрии мозга, стало нарастать лавинообразно.

Сегодня мы знаем, что левое полушарие (у правшей) связано с речью, абстрактно-понятийным мышлением, математическими способностями, в то время как правое оперирует чувственно-непосредственными (зрительными, слуховыми, осязательными и т. д.) образами, пространственными представлениями, связано с музыкальными способностями и комбинаторной одаренностью. При поражении правого полушария нарушается восприятие пространства и времени. Это становится понятным, если учесть, что оперирование абстрактными понятиями не требует временных «меток» (стол был столом во времена Пушкина и останется им еще через сто лет). Конкретные впечатления о том или ином событии, предмете, встреченном нами человеке и т. д. должны быть упорядочены во времени, иначе мы потеряем возможность ориентироваться в последовательности событий. По образному выражению авторов этой концепции Т. А. Доброхотовой и Н. Н. Брагиной[41], правое полушарие связано с прошлым и настоящим, а левое обращено к будущему, прогнозирование которого носит вероятностный характер, а само будущее может быть в значительной мере изменено активными действиями субъекта.

Множество фактов свидетельствует о преимущественной «эмоциональности» правого полушария. На большую эмоциональность конкретных чувственных образов по сравнению с отвлеченными понятиями указывал еще И. П. Павлов. Остроумный эксперимент поставили Сакейм и Гур. Фотографии лиц, находившихся в различном эмоциональном состоянии, были склеены из одних левых или одних правых половин. Большая группа наблюдателей оценила выражение эмоций как более интенсивное в случае предъявления левосторонних фотографий. Если вспомнить, что мышцы левой половины лица управляются командами из правого полушария головного мозга, станет очевидной преимущественная зависимость эмоциональной экспрессии от правого полушария. Более того, факты показывают, что левое полушарие теснее связано с положительными эмоциями, а правое — с отрицательными.

Разумеется, было бы наивно представлять себе, что «центры» положительных эмоций находятся в левом полушарии, а «центры» отрицательных эмоций — в правом. Дело обстоит сложнее. Одно из самых убедительных объяснений принадлежит Л. Р. Зенкову. Выключение левого полушария затрудняет вербализацию окружающей обстановки (ее описание словами), делает эту ситуацию непонятной для больного и потому пугающей, неприятной, эмоционально отрицательной. Выключение правого полушария, напротив, упрощает ситуацию, проясняет ее, что ведет к положительным эмоциям. Здесь следует остановиться и уточнить: почему упрощает окружающий субъекта мир выключение правого полушария? Очевидно, не за счет лучшего понимания всей реальной сложности ситуации, а за счет сужения и обеднения сферы потребностей и мотивов, упрощения тех требований, которые субъект предъявляет к среде.

С подобным предположением хорошо согласуются клинические наблюдения, свидетельствующие о том, что больные с поражением. левого полушария озабочены своим состоянием, тревожатся о нем, в то время как больные с поражением правого полушария беспечны и легкомысленны. Возникает парадоксальная ситуация: сохранность словесного логического мышления сочетается с совершенно неадекватной оценкой своего состояния. Больные, утратившие «высший» (абстрактно-понятийный, словесный) аппарат, ведут себя более разумно и адекватно, чем сохранившие его.

Дело в том, что правое полушарие, особенно его лобные отделы, больше, чем левое, связано с потребностно-мотивационной сферой, которой принадлежит инициирующая роль в процессах целеобразования. Образно говоря, правое полушарие больше связано с порождением целей, а левое — с их конкретизацией и с уточнением средств достижения этих целей. Человек без левого полушария сохраняет цели, но остается без средств. Отсюда низкая вероятность достижения целей и как следствие отрицательные эмоции, растерянность, тревога, депрессия. Человек без правого полушария обладает набором средств, явно превосходящих его сузившиеся и упрощенные цели. Отсюда избыток положительных эмоций, эйфория, ощущение мнимого благополучия. Таким образом, анализ эмоциональных последствий поражения правого и левого полушарий, во-первых, еще раз убеждает нас в информационной природе этих эмоциональных сдвигов, а во-вторых, указывает на оценку вероятности достижения цели (удовлетворения потребности) как на важнейшую функцию новой коры, специально — лобных ее отделов.

Оперируя конкретными и обобщенными образами действительности, мышление содержит в себе потенциальную опасность «отрыва» от этой действительности, перевода действий из реального в исключительно воображаемый, мыслимый план. В результате естественная последовательность событий по схеме: потребность — «проигрывание» способов ее удовлетворения в мышлении — реализация внешних действий — удовлетворение потребности деформируется таким образом, что потребность частично удовлетворяется самим процессом мышления. Речь идет о мечтательности в ее пассивно-созерцательном, маниловском варианте. Замещение реального удовлетворения потребности ее воображаемым удовлетворением нередко встречается тогда, когда субъект недостаточно вооружен и настойчив для достижения реального результата. Вспомним «сны наяву» поручика Ромашова из повести А. И. Куприна «Поединок», рисующего себе увлекательные картины своих подвигов, служебных успехов, блестящей карьеры вместо прозябания в заштатном пехотном полку.