Чезаре Ломброзо - Анархисты

Во Франции режим орлеанской династии, считающийся лишь с интересами привилегированного сословия, увеличил количество бунтов и политических преступлений; в то время как монархо-демократическое правление Наполеона III, успокаивающее народ блеском и попытками социальных реформ, наоборот, уменьшило число восстаний и преступлений. Статистические данные наполеоновского периода (1851–1870) ясно указывают, что в это время количество политических преступлений (включая и преступления печати) дошло до минимума.

Среднее годовое количество

восстаний преступлений

1826–1830 13 284

1831–1836 90 406

1836–1840 13 63

1841–1845 4 41

1846–1850 9 271

1851–1855 4

1856–1860 1

1861–1865 1

1866–1870 1

1871–1875 10 64

1876–1880 — 6

_________________________________

146 1135

Чтобы перечислить все те факторы, которые могут вызвать восстание, потребовалось бы написать целый том. Здесь же я хочу указать лишь на участие подобных причин в последних беспорядках в Сицилии; причина их лежит в очень смешанной и гениальной расе, во влиянии времени года и более жаркого климата и в плохом правлении. Страна должна бороться не только с печальной путаницей центрального правительства, но вдобавок еще с коммунальными и провинциальными нуждами; таким путем эти беспорядки объясняются гораздо естественнее, чем заговоры, имеющие место в России или Франции, так как здесь ясно, что общее недовольство вызывается указанными обстоятельствами.

Гениальность и склонность к возмущениям жителей Романьи (Romanga tua non fu mai senza guerra (ит.) — Романья всегда была занята войной), история Ливорно и происхождение населения могут объяснить развитие там анархизма[22].

Говорят, что с анархизмом можно бороться только огнем и мечом. И вполне согласен с тем, что против анархизма должны быть предприняты энергичные меры; но я настаиваю, что меры эти не должны быть похожи на те крайности, в которые впали в последнее время Франция и Италия, ибо там они почти так же импульсивны и так же рассчитаны на действие лишь в данный момент, как и причины, породившие их. Наконец, такие меры должны, несомненно, вызывать новые насилия.

Я вовсе не противник смертной казни в тех случаях, когда дело идет о прирожденных преступниках, жизнь которых может быть во вред многим честным людям; поэтому я не колеблясь произнес бы смертный приговор Пини и Равашолю. Если же существуют вообще тяжелые преступления, против которых не следует применять тяжелых и в особенности унизительных наказаний, то это преступления анархистов. Во-первых, потому, что многие из них душевнобольные люди, а для душевнобольных существуют лечебницы, а не эшафоты и не галеры; а во-вторых, хоть они и бывают преступны, их альтруизм заслуживает особого внимания. Будучи направлены в другую сторону, они могли бы быть чрезвычайно полезны тому самому обществу, которому принесли вред (истерическая природа Вальяна, Генри несомненно была способна на это). Луиза Мишель сумела приобрести такую любовь больными несчастных, что ее повсюду называли "красным ангелом". В тех же случаях, когда преступник сам ищет для себя смерти, совершая преступление, смертный приговор лишь помогает врагу общества достичь своей цели.

Когда же преступление совершено без политической подкладки неуравновешенною натурою, получившей скудное образование, под влиянием случайности или из чувства возмущения против собственной нищеты и нищеты других, то в подобных случаях смертная казнь является совершенно излишней, так как такие преступники не опасны. Заметьте, что все они молоды: Лангсу 20 лет, Швабе — 23, Казерио — 21, и т. д.: это как раз самый спелый возраст и самый склонный к крайнему фанатизму; позже чувства становятся менее страстными; говорят же ведь, что в России все — революционеры в 20 лет и умеренные в 40.

Сверх того, ведь смерть приверженца какой-нибудь идеи не убивает самой идеи; часто даже наоборот, она выигрывает от окружающего ее ореола мученичества, тогда как бесплодная идя все равно погибла бы сама собой. Дай невозможно в течение жизни одного поколения с уверенностью судить о ложности или правдивости какой-нибудь мысли; точно так же как нельзя дать правильный отзыв о жизни какого-нибудь отдельного лица до его смерти. Тем более нелепо носителей этой идеи приговаривать к смерти только за то, что они ее носители.

Смерть приверженцев учения может вызвать только реакцию, в смысле повторения того же преступления, потому что фанатиков не успокаивает, а раздражает смерть их единомышленников еще не успел умереть Равашоль, как уже был создан его культ и вместо Марсельезы стали петь гимн Равашоля. Дюбуа указывает, что анархистское движение достигало наибольших размеров там, где были процессы и преследования анархистов, служившие прекрасной пропагандой учения. Например, в Руане, Вене, Грене, Сент-Этьене, Ниме, Бурге. В Фурмис анархизм появился после кровавой расправы со стачечниками. Барселона и Париж могут служить для нас примером, как приговоры анархистам, бросавшим бомбы в театрах, вызывали тотчас же подобные или еще худшие преступления. Все еще помнят печальную судьбу Карно, одного из самых честных и популярных государственных людей. Но если до того факта мы не могли упрекнуть Францию в снисходительном отношении к анархистам, то с этого момента вместе с возрастающими репрессиями увеличивается и количество преступлений. В это самое время Швейцария и Англия ничем не выделяют анархистов из среды преступников, и мы видим, что в этих государствах анархистское движение совершенно парализовано. Прекрасное доказательство всей бесполезности исключительных законов мы имеем в России, где страшнейшие репрессии (медленная смерть в рудниках и россыпях Сибири) вызывают лишь новые, более отчаянные попытки.

"Для разжигания революционных стремлений нет лучшего средства, как эти легенды о мучениях, — пишет один из лучших наших мыслителей, Ферреро. — Они возбуждают фантазию мечтателей и фанатиков, которыми богато современное общество и которые всегда составляют существенный элемент в революционных движениях. Во всяком обществе существует элемент, который испытывает потребность в преклонении перед жертвой, в восхищении ею и даже иногда в принесении себя в жертву. Им доставляет удовольствие чувствовать, что их преследуют, думать, что они — жертвы насилия и человеческой злобы; и они выбирают ту партию, в которой опасность наиболее велика, совсем как те альпинисты, которые выбирают для восхождений места с самыми глубокими пропастями и с самыми неприступными скалами. Для таких людей преследования, которые ведутся против анархизма, гораздо существеннее, чем сама идея. Нет ничего опаснее возбуждения фантазии этих людей смертью преступника. Осужденный Вальян становится мучеником; его могила становится целью бесконечных паломничеств; пролитая кровь, всегда дающая почву для создания легенд, питает начавшуюся легенду, и она растет и приносит плоды.

…Надеялись, что убив семь голов, убьют и гидру — анархизм. Однако на деле получалось как раз обратное: анархия не только не кончила своего существования под ударами закона и позора, но почерпнула в них еще новую силу и значительно улучшила тип своих героев. Это как бы очищение анархии есть один из наиболее неожиданных, но и наиболее опасных фактов последнего времени. Первым героем анархистов в последние годы был Равашоль, тип жестокого прирожденного преступника, кровожадный убийца ради грабежа, человек-зверь, скрывавший под видом политики свои свирепые наклонности. Рядом с ним стоит Вальян, хотя и не беспорочный, но сначала значительно лучше Равашоля, занимавшийся воровством и мошенничеством, но не убийством. За ним следует Генри, странный и неуравновешенный юноша, безупречного поведения, успевший расположить в свою пользу самых злых своих врагов своей искренностью и глубокой убежденностью. Последним был Казерио, без всякого сомнения честный (фанатик, не совершивший ни разу ни одного обыкновенного преступления и неспособный на преступление, который, конечно, не сделал бы того, что он сделал, если бы не ослепление политической страстью. После года и месяца энергичных репрессий Франция, так же как и другие государства, очутилась перед удивительным и действительно утешительным результатом: в то время как раньше в ряды анархистов шли кандидаты на галеры, теперь эта партия рекрутирует в свои кадры честных людей; фанатизм и крайний дух жертвы делает их способными идти даже на смерть, придает им решимость, которой характеризуются все мученики религиозных движений.

Но это еще не все: анархизм не только очистился, он стал еще отважнее. Законодатели хотели запугать анархистов последним средством, которое стало, кажется, талисманом общества, — топором палача. Но им приходится с ужасом констатировать, что анархисты все смелее и более открыто наступают на общество уже с тыла, не прячась больше и не обращая внимания на разность сил. От Равашоля, который кладет свои две бомбы тайком и тотчас же обращается в бегство, стараясь скрыться, мы переходим к Вальяну и Генри, бросающим бомбы в кафе или парламент среди толпы, где их наверно увидят и арестуют. Наконец, мы видим Казерио, который наносит свой удар кинжалом публично, в условиях, которые исключают всякую возможность бегства. Таким образом, от анонимного убийцы мы доходим до человека, хладнокровно отдающего свою жизнь за смерть ненавистного ему лица, и который, идя на преступление, заранее знает, что его голова погибла.