Сципион Сигеле - Преступная толпа. Опыт коллективной психологии

Кроме постепенного и медленного падения, делающего честного ещё человека случайным преступником, а впоследствии и преступником по привычке, в толпе существует мгновенное падение, делающее честного человека преступником в состоянии аффекта.

Вот почему, по моему мнению, большая часть индивидов, находящихся в толпе, доходит до преступления.

Если это так, то какова должна быть самая подходящая социальная реакция?

Прежде чем ответить на этот вопрос, нам нужно будет заняться некоторым другим фактором преступлений толпы, самым важным с психологической точки зрения: я говорю о мотиве, благодаря которому совершается данное преступление.

В начале второй главы мы сказали уже несколько слов о том постоянном душевном состоянии большинства, которое даёт возможность заметить, что испытываемые им несправедливости и горе образуют отдалённое и неопределённое предрасположение к тем преступлениям, которые может совершить толпа. Здесь мы должны ближе изучить условия, определяющие коллективные преступления.

Толпа не образуется без причины. Отдельные личности не соединяются без всякой цели. Однако, эта всегда существующая цель является принадлежностью лишь немногих личностей; большая часть собирается вокруг первой группы только в силу внушения.

Не пробовали ли вы остановиться среди улицы, пристально смотря на какое-нибудь окно, вообще на какую-нибудь точку, или опереться на перила моста, чтобы посмотреть на протекающую под ним воду? В несколько мгновений около вас образуется маленькая кучка народа, и между зеваками вы слышите голоса: «Вот здесь!.. Где!.. вот на дне… его уже нет…»

Внушение бывает до того сильно, что подчас многие видят то, чего нет на самом деле.

Тоже самое происходит и в том случае, когда цель какого-нибудь собрания важная и серьёзная.

Демонстрации образуются всегда меньшим числом людей, чем то, которое в конце концов принимает в них участие. В этом случае подражательное внушение оказывает своё влияние не только непосредственно, в том смысле, что к первой группе демонстраторов присоединяются из любопытства уличные праздношатающиеся, но и косвенным образом, в том смысле, что большинство, узнав из газет или каким-либо иным образом, что такая то демонстрация будет в такой-то день и в таком то месте, скажет себе: — нужно будет пойти посмотреть! — и пойдёт туда на самом деле.

Таким образом, во всех сборищах — лиц, знающих истинную их цель, очень мало: большинство идёт, как оно само выражается, посмотреть.

В этом и заключается психологическое условие первых моментов образования толпы; не следует однако полагать, что так дело продолжается долго. Мало-помалу, по мере того, как демонстрация увеличивается и раздалось уже несколько криков или, если речь идёт о митинге, по мере того, как речи ораторов зажигают аудиторию, в разнородном агрегате толпы происходит довольно странное явление: разнородность заменяется почти совершенной однородностью. Более трусливые, видя, что дело становится серьёзным, удаляются при первом удобном случае; те же, которые остались, волей-неволей доходят до одной и той же степени возбуждённости: мотив, соединивший несколько первых индивидов, становится известным всем, проникает в ум каждого, и тогда толпа приобретает единодушие.

Итак, каковы бы ни были поступки, которые совершат впоследствии члены столь сплочённой с этого времени толпы, скреплённой, так сказать, одной общей идеей, — легко понять, что для определения величины требуемой против неё социальной реакции нужно прежде всего дать себе ясный отчёт в тех мотивах, которые обусловливали её поведение. Если народ, собравшись в 1750 г. в Париже перед полицейским домом с тем, чтобы протестовать против чудовищной жестокости, приписывавшейся Людовику ХV, и убил нескольких правительственных агентов, то можно ли считать это убийство более простительным, чем все те, которые были совершены во время Французской Революции, благодаря одной только непонятной жажде крови? Бороться против несправедливости и гнусности и даже дойти в это время до преступления — совершенно другое дело, чем грабить и убивать, благодаря какой-нибудь ничтожной причине или с чисто безнравственной целью.

Таким образом, как для коллективного, так и для индивидуального преступления, мотив, по которому оно совершается, является одним из самых важных пунктов, которыми измеряется степень личной ответственности. Это тем более важно, что мотив, существуя в нескольких индивидах ещё до возбуждения толпы и распространяясь понемногу на всех, раньше даже, чем внушение достигнет самой большей степени, является ощущением, которое с большей справедливостью можно приписать каждой отдельной личности, и в котором от неё можно потребовать почти полного отчёта.

То, что мы сказали здесь относительно непредвиденных преступлений толпы, ещё более приложимо к предумышленным преступлениям большого числа лиц.

Толпа не всегда собирается с тем, чтобы чего-нибудь требовать или против чего-нибудь протестовать; преступление не всегда появляется вдруг, благодаря возбуждению или вследствие психологического брожения, о котором мы говорили выше. Иногда бывает так, что несколько индивидов соединяются с определённой целью произвести в толпе смятение и совершить преступления.

Такого рода пример нам представляет собрание не имевших занятий рабочих в Риме 1-го мая 1891 года. Нет сомнения в том, что несколько анархистов отправились, вооружённые, на площадь св. Иерусалимского креста, думая пустить в ход своё оружие. Один городской сержант был убит ударом кинжала в позвоночный столб, и много лиц ранено. Необходимо конечно допустить, что влияние численности, замечательные речи, которые были произнесены, и все другие обстоятельства, увеличивающие интенсивность душевных движений толпы, могли бы увлечь виновных даже к ещё большему, толкнуть их на такие крайности, которых они не хотели бы и сами; но ясно, что всё-таки в подобных случаях социальная реакция должна быть гораздо строже, чем в других, так как здесь дело идёт не о неожиданных преступлениях: толпа не произвела преступления, она только дала удобный случай, чтобы его можно было совершить.

Понятно, что эти юридические выводы могут быть приложимы только к тем, у которых существовала идея преступления до начала смятения; что же касается других, не имевших определённого плана, то для них имеют силу заключения, сделанные относительно не предумышленного преступления.

Тоже самое рассуждение можно приложить ещё к одной форме коллективного преступления, по счастью неизвестной в Европе, но весьма распространённой во многих странах Америки: я говорю о законе Линча. Можно составить себе идею об увеличении в последние годы числа казнённых по закону Линча, посмотрев на прилагаемую таблицу:

Судьи Линча ещё до совершения преступления знают, что они его совершат: они соединяются даже исключительно с этой целью. Поэтому безразлично, перейдут ли они впоследствии, благодаря вышеотмеченному явлению коллективной психологии, за пределы своего желания, или нет: они хотели, и хотели совершенно сознательно, если не подробностей, то по крайней мере сущности совершенного ими преступления. Поэтому они могут привести с своей стороны только весьма слабое оправдание.

Однако, повторяю, даже и в том случае, когда преступление предумышленно, не следует забывать его мотивов. Суд Линча (перед которым я вовсе не чувствую ужаса, проявляющегося у многих, хотя я первый признаю, что это — варварская форма сокращённого судопроизводства, не дающая никакой гарантии в справедливости приговора суда Линча), повторяю я, может быть вызван взрывом негодования против какого-нибудь ужасного преступления; в этом случае виновники хотя и должны быть осуждены, но заслуживают большого снисхождения. В наше время самосуд запрещён законом: но в некоторых случаях последний осуждает и всепрощающую кротость. Сын, убивший того, кто оскорбил его мать, есть человек, которого закон может наказать, но которому весь мир протянет руку. Конечно для суда Линча нет достаточно веских извинений, но нельзя отрицать и того, что часто чувства, из которых исходят судьи Линча, высоконравственны; варварство проявляется только в форме.

Наоборот, бывают варварские расправы Линча, облечённые в варварскую форму и исходящие из низких чувств, против них закон должен направить самое строгое преследование.

Оставим однако в стороне эти виды предумышленного коллективного преступления, заслуживающего подробного изучения, но не входящего в нашу задачу, и вернёмся к неожиданным преступлениям толпы. Посмотрим, каково будет наказание, или лучше, социальная реакция для уничтожения этих преступлений, не забывая в то же время дать себе отчёт в мотивах, вызвавших эти преступления.