Ораторское искусство: смотрите, как надо выступать. Психология в кино. Часть 2 - Анатолий Верчинский

— Нельсон…

— Я видел вашу статистику продаж. Вы на спаде!

— Ну, уж нет. Мы любимые хот-доги Америки.

— Были. В прошлом. Вы динозавры. Полный отстой. Ваша песня спета!

— Ты зашел слишком далеко, щенок. Хочешь знать, что я думаю о твоих идеях? Это дешевка, дрянь, просто срам!

— Неужели? Да, забавно, как и Ваш продукт!

— Нельсон, прекрати.

— Я торгую достойными сосисками.

— Да там и мяса-то нет.

— Прекрати, Нельсон!

— Одна отрава в оболочке!

— Вы меня убиваете! Вы нас убиваете! Вы нас всех убиваете!

— Мистер Лич! Подождите!

* * *

— Ну, как, отвел душу, ты рад?

— Да, уж. Ты слышали этого кретина? «Бейкер и Бохэнон».

— Я всегда говорил, что ты талантище, фонтан идей. Но я знал, что однажды ты сорвешься, и мы все погорим.

— Что значит погорим?

— Ты знаешь, что было на кону? Сколько денег мы потеряли? Ты только что погубил репутацию моего агентства.

— Одну минуту. Погубил? Да я лучшее, что когда-либо было у этого агентства.

— Точно. И значит, можешь кидаться на моих клиентов? Не согласен. Нельсон. Ты просто неврастеник. Это была катастрофа! И ты явился ее причиной! Тебе нужен отпуск, срочно.

— К черту отпуск. Дайте мне другой заказ. Идет?

— Нельсон, ты меня слышишь? Нужно взять отпуск. На время или навсегда, выбирай.

— Угрожаешь? Мне? Это просто смешно. Посмотри, какой у нас уровень. Да я один стою их всех!

— Ты уволен.

— Я не расслышал. Повтори-ка, Рэй.

— Ты уволен!

 _{«Смерш», Сергей Лялин, 2007 (боевик, детектив, военный ¹⁶⁺)}

Лекция врача о вреде алкоголя перед бойцами Красной Армии во время Великой Отечественной войны.

— Ну, а теперь перед выступлением фронтовой бригады Галина Сергеевна прочитает вам лекцию. Галина Сергеевна, пожалуйста, прошу. Вот, товарищи бойцы, водка. Товарищ Думанский, попрошу на сцену.

— А чего я?

— А потому, что Вам это нужнее других.

— Михаил Дормидонтович, ну, давайте, давайте, не стесняйтесь. Пожалуйте сюда на сцену. Михаил Дормидонтович, Вы хоть и особо уважаемый, особый отдел возглавляете…

— Ну, да.

— Но позвольте мне, старику, по-дружески, замечание Вам сделать.

— Делайте.

— Очень уж Вы с водочкой дружите.

— А чё мне с ней ссорится?

— А ваш подчинённый, Коптелин, тоже очень с ней дружил. И где теперь Коптелин? Нет Коптелина. Где? Утонул. Да, вот так вот.

* * *

— Посмотрите. Посмотрите на эту печень.

— Чья печень?

— Свиная.

— У свиньи печень не тренированная. Кто же свинью водкой поить будет?

— Молодец. Ну даёт.

— Товарищ Думанский, на вас бойцы смотрят.

— У меня печень, будет надобность, вскроете, увидите, не печень, завод.

— Ну, всё, тихо, тихо. Разгалделись… Михаил Дормидонтыч, я, конечно, очень вас уважаю за трудную и ответственную службу…

— Правильно.

— Но! но превращать плановое мероприятие в балаган — не позволю. Не позволю. Это ж плановое мероприятие.

— Товарищ майор, водка у вас аптекой воняет. Беру на экспертизу. Беру на экспертизу.

— Отдайте водку. Товарищ Думанский. Отдайте водку.

— Ну, вот и вся лекция.

_{«Собачье сердце», Владимир Бортко, 1988, ^12+, 8,3}

Обеденная речь профессора в начале двадцатых годов прошлого века в Москве.

— Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть надо уметь. А представьте себе, что большинство людей есть вовсе не умеют. Нужно не только знать, что есть, но и когда, как и что при этом говорить. А если Вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Боже Вас сохрани, не читайте до обеда советских газет.

— Да ведь других нет.

— Вот никаких и не читайте. Я произвел тридцать наблюдений у себя в клинике. И что же Вы думаете? Те мои пациенты, которых я заставлял читать «Правду», теряли в весе. Мало этого, пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит и угнетенное состояние духа. Да.

— Зинуша, что это значит?

— Опять общее собрание сделали.

— Опять? Ну теперь, стало быть, пошло, пропал дом. Всё будет как по маслу: вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и так далее.

— Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович. Они теперь резко изменились.

— Голубчик, я уж не говорю о паровом отоплении. Пусть! Раз социальная революция — не надо топить. Но я спрашиваю, почему это, когда это началось, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице?

Вот это да…

И почему это нужно, чтобы до сих пор ещё запирать калоши и приставлять к ним солдата, чтобы их кто-либо не стащил?

Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать. Первоклассный деляга.

— Почему убрали ковер с парадной лестницы? Что, Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд дома на Пречистенке нужно забить досками, а ходить кругом, вокруг, через черный вход? Кому это нужно? И почему это пролетарий не может снять свои грязные калоши внизу, а пачкает мрамор? — Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош.

— Ничего похожего. На нем теперь есть калоши. И это калоши мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли с восемнадцатого года. Спрашивается, кто их попёр? Я? Не может быть.