Джин Болен - Психология и Дао. Синхроничность: случайны ли совпадения в нашей жизни

Всякий раз, когда я осознавала существование синхронических событий в своей жизни, этому соответствовало чувство благосклонности. Когда такое событие разделял со! мной другой человек, я благодарила за привилегию участия в этом. Возможность хотя бы эфемерно ощутить Дао при помощи синхронических событий вызывает полное уважения смирение, которому сопутствует глубочайшее волнение.

Конечно, невозможно увидеть звезды в полдень, тем не менее западное сознание сформировано так, что лишь дополнительно осложняет восприятие единства, лежащее в основе бытия. Неспособность увидеть эту сферу вероятно смогут объяснить новейшие исследования функционирования левого и правого полушарий мозга. По всей видимости мы принимаем один тип восприятия более важным нежели второй. Исследования, касающиеся работы мозга показывают что мы обладаем двумя сознаниями, сильно отличающимися друг от друга.

Левое полушарие отвечает за речь и контролирует правую половину нашего тела, а его мышление, имеющее линейный характер, опирается на логику. Оно концентрируется на конкретном и измеряемом. Мышление «левого мозга» является основой всех научных наблюдений и экспериментов, это с его помощью мы видим общую связь в целом. Мир рассматривается как объект доминирования и использования. Такой вид мышления можно назвать активным и «мужским».

Правое полушарие мозга отлично: оно создает образы вместо слов используя их интуитивно, различая целостность картины, а также испытывает чувство понимания источников из которых возникает то или иное явление. «Правый мозг» хорошо справляется с амбивалентностью и противоположностями, понимая целостность событий, не останавливаясь на их частях и деталях, замечает и одновременно чувствует. Правое полушарие делает сравнения при помощи метафор, а не при помощи измерений. Его способ можно назвать чувственным и «женским».

«Мужская» культура Запада заставила девальвировать ценность правого полушария мозга, из-за чего наш коллективный и индивидуальный опыт меркнет. Интуиция часто презрительно называется чисто женским качеством, а маленьких мальчиков стараются отучить реагировать на уровне чувств, требуя от них постоянного логического контроля. И лишь культура художников, поэтов, музыкантов, артистов и женщин позволяет на такое «ущербное» функционирование, которое однако не должно быть присуще «настоящим мужчинам». В результате, то что не воспринимается ни одним из пяти органов чувств и не понимается логически, оценивается очень низко, отчего многие люди не способны испытывать чувства, которые может дать музыка и символика, не в состоянии интуитивно воспринимать то что кроется за поверхностью их реальности. Западная цивилизация позволила одному полушарию мозга девальвировать, вытесняя и доминируя интуитивное восприятие. А ведь именно благодаря интуиции мы можем испытать чувство единения и связи, недоступные органам чувств — то что занимает центральное место в мышлении Востока. Нет необходимости отправляться на Восток чтобы осознать его мудрость, поскольку мы все носим внутри себя достаточный потенциал способности видеть, необходимо лишь пробудить его. Путешествие на Восток является по существу путешествием внутрь себя.

Хотя интеллект и играет огромную роль, по отношению к вопросу о «целом и частях» у него имеются ограничения. Р. X. Блис, знаток хайку, описывает его так:

Интеллект способен попять каждую часть целого, как часть но не как целое. Он может понять все чем Бог не является.

Для того чтобы было возможным испытать опыт вечного Дао необходимо, чтобы сознание могло воспринимать при помощи правого полушария и отключило воздействие левого, аналитического и скептического. Как метко заметил Гете, детальный анализ это убийство. Требуя чтобы все наши выводы проходили логический, почти компьютерный анализ левого полушария, мы убиваем живость чувств, уродуем дух, противоречим душе.

Настаивая на том, что научный метод является единственным путём познания, мы закрываем двери восприятия, отрезая себе доступ к мудрости Востока, а наш внутренний мир становится плоским. Восток и Запад это два полушария одного целого, которые представляют два внутренние аспекты, имеющиеся в каждом человеке. Этот психологический раскол требует заживления при помощи внутреннего объединения, которое позволит сотрудничать обоим сторонам — научной и духовной, мужского и женского аспектов, инь и ян.

Если нашему западно-ориентированому сознанию удастся разглядеть духовную реальность, окажется, в этом случае, что можно также осознать свою личную исключительность, но по отношению к большему целому; жить в линейном времени но с возможностью ощущать вневременную вечную реальность, частью которой мы все являемся; видеть в сиянии дня и при свете звезд. Сознание будет восприниматься как нечто именчивое и подвижное, а не как целенаправленное и постоянное.

Т. С. Элиот посвятил фрагмент поэмы «Брант Нортон» отношениям недвижимой точки и танца. Существо этих отношений подобно Дао, присущему каждому движению или статичности Бога в сердце любого действия:

В недвижимой точке, кружащегося мира. Ни телесной ни бестелесной.

Ни от, ни в. В недвижной точке, где происходит танец,

Ни бездвижье, ни движенье. Не говорите мне что это постоянство.

Что остывает и что будет и что было. Ни движенье от чего-то, Ни к чему-то,

Ни вверх ни вниз. Если бы не точка, недвижимая точка.

Не было бы танца, а ведь все лишь танец.

Продолжая метафору Элиота — мы являемся частью танца, в котором ничто из того что с нами происходит не повторяется и все же общий для всего принцип, охватывающий также нас, остается вечно неизменным.

Путешествие в страну психиатрии и аналитического тренинга Юнга. Введение в юнгианскую концепщю архетипов, коллективного бессознательного, синхроничности и Self.

Благодаря серии различных событий и встреч я стала юнгианским аналитиком. Однако на это потребовалось время. На последнем курсе мединститута я начала задумываться о специализации в психиатрии, поскольку считала что контакт со взрослыми пациентами психиатрической клиники и психиатрической консультации необычайно интересен, а работа очень благодарная. И хотя я не имела опыта, пациенты считали что мои беседы им сильно помогают. Я отправила заявление в Институт Нейропсихиатрии отделения Медицинского Центра в Сан Франциско при Калифорнийском Университете, где я закончила обучение, однако мне не удалось собрать соответствующих рекомендаций. Поэтому я выбрала специализацию терапевта и начала работу в областной больнице Лос Анджелеса. Когда я соскучилась по Сан Франциско и получила определенный опыт в лечении заболеваний, связанных с алкоголизмом таких как цирроз печени, расстройства желудка, начальные стадии delirium tremens и т. д., совершенно неожиданно мне пришла телеграмма из Института Нейропсихиатрии Ланглея Портера, уведомляющая меня о том, что я принята на стационарную практику. Вероятно вместо рекомендательных писем взяли во внимание результаты моей учебы. Меня просили поспешить и ответить телеграммой. Необходимость быстрого принятия решения заставила меня согласиться с этим предложением. У меня не было уверенности должна ли я стать психиатром. Однако я решила, по крайней мере начать с этой специализации. Если бы оказалось что психиатрия меня не устраивает, то все таки такой опыт мог бы мне пригодиться, независимо от того чем бы мне пришлось заниматься в будущем.

Я начала работу в больнице, где лечили страдающих психозами. Пациенты временами были не в состоянии действовать самостоятельно или же проявляли тенденции к самоубийству. Пребывание в больнице должно было помочь им выжить в периоды глубоких депрессий. Под моей опекой находилось шесть пациентов. Это были так называемые «первичные пациенты», не подвергавшиеся ранее госпитализации. Они не казались мне чуждыми или странными. Я понимала, что они стараются, насколько у них хватает сил. В каждом из них была вполне здоровая, сотрудничающая со мной часть личности и больная деструктивная часть, без надежды, мучимая галлюцинациями. Я могла прочувствовать их ситуацию и заняться ими. Я старалась работать с личностью как с целым не концентрируясь на самом лечении болезни или лечении «случаев». От контактов с этими пациентами я получила уверенность, что это и будет работой моей жизни.

У каждого из нас был супервизор, который три года контролировал нашу работу. Большинство из них были фрейдистами или эклектическими психоаналитиками, поскольку эту ориентацию в тот период представлял институт. Там также оказалась небольшая группа юнгианских психиатров. Мне снова повезло, поскольку моими опекунами стали Джон Перри и Дональд Санднер. В этот период Джосеф Уилрайт вел юнгианские семинары, позже я познакомилась еще с одним приверженцем Юнга, это был Джон Таллей. Он был консультантом одного из хронических случаев. Потом я узнала, что Институт Ланглея Портера был тогда единственным местом в Соединенных Штатах, где работали юнгианские супервизоры и проводились юнгианские семинары и что мой опыт в этой области был довольно нетипичен. Если бы не эти, кажущиеся случайными встречи, я бы не смогла познакомиться с концепцией Юнга.