Между психотерапевтом и клиентом. Новые взаимоотношения - Майкл Кан

Вторая, считали они, — заключается в том, что перенос может развиваться более полно, если аналитик останется «чистым экраном», на который пациент мог бы спроецировать свой феномен. Быть «пустым экраном» — значит оставаться спокойным и отстраненным как можно дольше, то есть произносить минимум реплик, актуализирующих личность самого аналитика.

Третья, по мнению психоаналитиков, — для продвижения терапии; при этом аналитический процесс требует «оптимальной фрустрации». Поэтому аналитик редко отвечает пациенту напрямую. Фактически идеал — никогда не реагировать на пациента непосредственно. Вопросы не находят ответа, благодарности не возвращаются, комплименты остаются незамеченными и обвинения не опровергаются. Таково правило: «Аналитик не дает пациенту ничего, кроме интерпретации». Аналитики с готовностью сознаются, что это — фрустрирующая ситуация для пациента. Сказать: «Доброе утро», — и не получить в ответ ничего, кроме молчания. Задать вопрос о том, что значила последняя интерпретация, и услышать только тишину. Сказать своему аналитику, что ты по-настоящему рассержен, и не найти никакой реакции. Ранние аналитики считали, что фрустрация, вызванная таким образом в пациенте, является зарядом энергии, который пробуждает внутренние конфликты и заставляет их выплывать из глубин психического.

По мере того как аналитики получали подобный опыт работы, наиболее восприимчивым из них становилось ясно, что если они собираются практиковать этот строго упорядоченный терапевтический подход, им следовало бы использовать его в обстановке любви и сочувствия. В другом случае отношения могли бы ощущаться пациентом как садистское господствование. Нелегко передавать любящее сочувствие, когда твои правила не позволяют тебе давать ничего, кроме интерпретации. Вероятно, это могло бы быть сделано, но только личностью с необыкновенно большим сердцем и необыкновенно хорошо развитыми коммуникативными навыками. Фрейд сам редко делал подобные попытки. Он позволял себе быть активным с пациентами вне зависимости от степени своего согласия с их убеждениями.

Таким образом, теоретически существуют два возможных по-настоящему терапевтических пути: один — это значительно сильнее, чем предписывают правила, быть вовлеченным в общение со своими пациентами, другой — быть достаточно теплой и сострадательной личностью с повышенной способностью выражать свое сочувствие. На самом деле, мне кажется, аналитики были пойманы в сети неразрешимого противоречия. С одной стороны, от них требуется сохранять достаточно строгий нейтралитет, с другой стороны, им необходимо создавать терапевтическую атмосферу доверия, безопасности и конфиденциальности.

Слишком часто аналитики становятся невозмутимыми, молчащими во что бы то ни стало современными «профи», готовыми для пародии. В своей книге «Невозможная профессия» Джанет Малколм описывает известную историю пациента, пришедшего на сессию на костылях и перебинтованным. Аналитик, настоящий профессионал, ничего не сказал, только сидел как каменный и ждал, когда же начнутся ассоциации.

Здесь важно упомянуть, что когда психоаналитики говорят: «Быть нейтральным», — это не означает «быть холодным и негуманным». Нейтралитет подразумевает соблюдение приемлемой дистанции, такого «расстояния», чтобы пациент смог найти собственный путь, а идеи аналитика ему не навязывались. Последнее подчеркивает уважение к самостоятельности пациента. Это означает, что пациент сам устанавливает и выбирает эмоциональный тон общения, а также подразумевается уверенность пациента в понимании вами его действий. Эта честная позиция ведет некоторых аналитиков к проявлению холодности по отношению к своим пациентам, но она не должна быть причиной для уменьшения ее силы и полезности.

Вот уже несколько лет подчеркнутая безотносительность критикуется со всех сторон, и эта критика усиливается. Современные аналитики находят ее антитерапевтической. И многим терапевтам, выходящим из аналитических институтов (или других alma mater), она кажется этически и гуманистически неприемлемой.

В худшем случае безотносительность рассматривается клиентом как враждебность. Даже в лучшем случае, за исключением того, когда аналитик по-настоящему человечен, трудно представить, чтобы дело личностного роста человека обслуживалось такими холодными и внешне не гуманными отношениями. Ранние аналитики могут научить нас многому в области клинических взаимоотношений (в конце концов, это они разработали данный предмет), но правильнее будет тщательно обдумывать их открытия. Все меньше и меньше аналитиков продолжают следовать холодной, безотносительной позиции.

Карл Роджерс и гуманистическая революция

Психоанализ доминировал в области терапии вплоть до 1940-х годов, когда американский психолог по имени Карл Роджерс бросил решительный («американский») вызов этой европейской традиции[7]. Как мы увидим далее в главе 3, его взгляд на клинические взаимоотношения весьма отличался от аналитического подхода и в последующие тридцать лет сделался весьма популярным, особенно в Соединенных Штатах Америки. Однако сегодня число последовательных практиков-роджерианцев гораздо меньше, чем двадцать лет назад, хотя авторитет Роджерса все еще широко распространен и оказывает большое влияние на современных американских мыслителей в области психотерапии.

Клинические взаимоотношения, которые предлагал Роджерс, радикально отличались от нейтралитета, преобладавшего в американском психоанализе. Он учил, что терапевтическая позиция требует от терапевта эмпатии, безоценочного позитивного отношения к клиенту и искренности. И хотя психоаналитическое влияние в американских клиниках оставалось еще сильным, клиенты возраставшего числа психологов и различных консультантов стали проходить лечение в более гуманистической атмосфере, чем пациенты многих аналитиков.

Революция 60-х

Шестидесятые годы в жизни Америки оказали глубокое влияние на психотерапию, впрочем, как и на многие другие социальные аспекты. Согласно ряду фактов, роджерсовское влияние в значительной степени определялось двумя обстоятельствами, характерными для шестидесятых годов. Первое — это политический климат. Радикальное сознание шестидесятников предало анафеме недемократический психоаналитический подход за его директивное (авторитарное) отношение, складывавшееся между терапевтом и клиентом по инициативе первого. Два из основных принципов Роджерса — доверие клиенту и жесткий отказ от навязывания ему интерпретаций, — сделали его подход более приемлемым для тогдашнего политического сознания. Тем не менее, даже в роджерсовском методе оставалось некоторое силовое несоответствие: от клиента ожидалось самораскрытие, тогда как терапевт, каким бы дружелюбным и доверяющим он ни был, оставался закрытым. Терапевты, подверженные влиянию радикальных политиков, занимались поисками более демократичных путей клинических взаимоотношений, в большей степени, чем это предлагал Роджерс.

Второе значительное влияние шестидесятых годов выразилось в массовом появлении так называемых групп встреч, или энкаунтера[8], представителей популярной недавно гуманистической психологии[9]. Эта новая традиция придавала особое значение подлинности отношений и их соразмерности. Подлинность, или аутентичность, предполагала, что терапевт должен быть таким же честным и эмоционально открытым, как и клиент, а соразмерность требовала от терапевта готовности сделать все, о чем его попросит клиент. Неясно, понимал ли Роджерс под искренностью то же самое, что психологи групп встреч понимали под аутентичностью, но нет сомнения в том, что на практике эти понятия редко различались. Роджерс и его ученики применяли искренность в контексте мягкости и позитивного отношения. Психологи групп встреч рассматривали аутентичность в контексте несдерживаемой конфронтации; для них терапевтическим было участие в аутентичных отношениях, «аутентичные» означало, что терапевт должен был открыто