Эрнест Цветков - Досье на человека

Папа вскоре умер по причине несчастного случая, приключившегося в автомобильной катастрофе.

Мама ушла к другому мужчине.

А Верочку взяла к себе добрая интеллигентная бабушка, окружившая бедняжку внученьку теплыми заботами, в том числе связанными и с хлопотами по устройству в психиатрическую больницу.

Врач, внимательно выслушав эту историю, долго качал головой, затем вымолвил:

– Однажды Гомер сказал: «Мстят боги тем, кто их видит». Ну да ладно, постараемся что-нибудь сделать.

После небезуспешного пребывания в клинике, где она провела немногим меньше четырех месяцев, Верочка забыла о своем происшествии в родительской спальне, только стала замкнутой и задумчивой. Окружающие говорили, что у нее глаза стали совсем взрослыми. А бабушка лелеет ее и всячески оберегает от зеркал, потому что навязчивый страх перед зеркалами все еще остается.

– Ну а коли уж взял грех на душу – покайся. И легче тебе и светлее от этого станет. Спокойствие ощутишь.

– Не хочу спокойствия! Н-не хочу! – заорал, разевая громадный рот, Буга. Зрачки его расширились, глаза увлажнились.

– А чего же ты хочешь? – участливо спросил Бугу тоненький голосок.

– Страдать хочу! – ударяя кулаком в грудь, прогудел здоровенный жилистый детина.

– Это верно, – смиренно согласился попик. Он считал себя неортодоксалом и искал своего Бога. Главной идеей через все его искания проходила красной нитью одна: и ад и рай существуют на земле. Но чтобы попасть в рай, необходимо пройти через ад, ощутив все его ужасы и кошмары.

– Это верно, – повторил кивая, попик, – страдание очищает и душу делает легчайшей, способной к полету. А потому, Буга, страдай. Выжги страданием свой грех.

Буга сидел, понурившись и тупо уставившись в свой стакан, в котором на поблескивающем от водки донышке обреченно жужжала отравленная алкоголем оса.

Буга сидел и припоминал свои грехи.

К полудню небо завалило серой пеленой, и откуда-то вырвался ветер, взметая пыль на опустевших дорогах.

Буга почувствовал смутное томление.

Впрочем, вскоре блеснуло солнышко, лаская глянцевые от дождя крыши. Крыши вспыхнули ослепительно и потухли – высохли. На улице сделалось весело и оживленно. Но томящее беспокойствие Буги не ушло. Что-то ноет, ноет внутри, а что – непонятно. И стало Буге страшно. Мир показался огромным чудовищем, затаившим в себе угрозу.

Некоторые говорят про Бугу, что он – падший ангел. Иные толкуют – и таких большинство – что он с луны свалился.

А был Буга и есть не от мира сего. А потому от мира сего и страдает. Тяжко страдает. И страдания свои топит в тяжелых, утомительных запоях. А когда выходит из запоя, идет в церковь, переполненный собственной душевной горечью, и подолгу стоит в задумчивости у какой-нибудь иконки, потом ставит свечечку, смущенно, неловко, словно украдкой, кланяется и покидает храм с тайной надеждой на просветление. Вот так и живет Буга.

Как-то черной безлунной ночью гадали у зеркала.

Ветер визжал и в окна ломился так, что стекла потрескивали. И то ли плач ребеночка доносился порой, то ли птицы неведомой стон, но хотя и натоплено было в комнате, морозец пробегал по коже, и огонек свечи трепыхался так, что вот-вот потухнет.

Наши образы туманно расплывались в зеркале, и колеблющиеся тени словно о чем-то тайном перемигивались между собой.

Но – полночь. Хрипло отстучали часы. И Кирога, затаив дыхание, шепнул:

– Гляди в зеркало. Но только не оборачивайся назад. Блестящая гладь зеркальная подернулась серой дымкой. Свечечка зашипела и стала светиться тусклее. И на нас глянул образ: лицо лиловое, губы оттопыренные, веки без ресниц, тяжелые, выпуклые, чуть прикрыты.

– Это мой прапрадед, – прошептал Кирога. – Чего ему надо?

Тут я почувствовал на плече своем что-то теплое и мохнатое. Захотел обернуться, но вспомнил предостережение Кироги. Не стал оборачиваться. Только напрягся и как бы сжался внутренне.

А мохнатая лапка шебуршит по плечу, щекочет затылок. А прапрадед Кироги спереди, из зеркала очи страшные свои выставляет и что-то шамкает губищами.

– На шабаш зовет, – пояснил Кирога.

– Что за шабаш?

– С ведьмами и прочей нечистью.

– А зачем он нас зовет?

– Чтобы душами насытиться нашими. Он душу у каждого из нас выпьет и мертвяками сделает. И будем такими же, как он.

– Не хочу быть мертвя ком.

– И я не хочу. Потому и не оглядывайся.

Сзади что-то захихикало и потянуло к себе. Упираюсь. Не даю уволочь. Не хочу быть мертвяком. И душу хочу сохранить. А прапрадед из зеркала руки свои тянет. И тут могильным холодом потянуло. Свечечка, пошатнувшись, упала. И затопило комнату мраком. Кирога исчез. Я остался один. Глаза покойного старика жадным огнем горели у самого лица моего. Воздух наполнился запахом плесени. Неужели Кирогу на шабаш уволокли?

Дверца скрипнула. Не могу теперь пошевелиться. Застыл, как изваяние. Прощай жизнь. Прощайте все. И не поминайте лихом. Сейчас я сгину. По душу мою грешную явились посланники темного мира.

Но… нет, не может быть! Неужели спасение? Оно! Оно! – дворник заскрежетал лопатой. Утро, стало быть, на подходе. И от радости закукарекал я петухом. Ку-ка-ре-ку! У-у-у…

Наваждение исчезло. И Кирога лежал рядом и похрапывал.

Во время то ли одной из медитаций, то ли сна я открыл новую страну.

В ней живут человоки. Они мало чем отличаются от людей нашей цивилизации, а тамошние порядки, хотя и кажутся на первый взгляд несколько необычными, все-таки…

Передо мной лежал город. Он лежал на склоне холма и был похож на муравейник. Множество двухэтажных домиков, розовых, голубых, желтых, зеленых, тонущих в экзотических зарослях, взбегало вверх по склону. От меня врассыпную разбежались улицы, улочки, переулки. Они оборачивались, дразнились и ныряли в живописные чащи акаций, где и исчезали бесследно. Я направился по одной из них. Но через несколько десятков метров полоска из серого булыжника круто завернула, потом еще несколько раз – наподобие пружины от часов. В конце концов я дошел до конца и понял, что попал в тупик.

Надо возвращаться. Но как?

… ибо в замешательство меня привела табличка, прибитая к дереву в стороне от дороги:

И я попятился назад. И вышел совсем не туда, откуда начал свой путь.

«Начинается», – подумал я.

– Чинается – ся – ся, – кто-то повторил гулко. «Что такое»? – я оглянулся с опаской.

– Такое… кое… кое…

Слева от себя, шагах в пяти, я увидел колодец. Краснокирпичный цилиндр с черепичной крышей.

«Ну что ж, попью водички прохладной», – обрадовался я.

– Дички… ички… чки… ки… ки-ки-ки… ладной. – Эхом отозвалось рядом.

– Что такое?! – уже воскликнул я.

А вокруг не было ни души. Лишь колодец, пальма да я.

Взглянул я на пальму – может попугай там сидит и дразнит меня? Но нет… вместо птицы увидел прибитую табличку: «Эхо-колодец, чудо природы и рук человеческих. Улавливает мысли и отражает».

«Так вот и вся разгадка», – подумал я.

– гадко, гадко, гадко, – отозвался колодец. Я обиделся.

– А зачем же мысли-то перевирать?

– ать-ать-ать.

– Надо убираться отсюда поскорей.

– ей-ей.

– Но куда?

– Да!

Тут я приметил тропинку и решился пойти по ней, и пошел. Мы вместе с нею петляли, крутились. Словно веселили друг друга. Но недолго веселье наше длилось. Первым загрустил я, уставший и раздраженный.

Я присел возле кустика. Рядом камень лежал. Я задрал на него ноги, сам же улегся под кустиком. Но и тут я табличку увидел:

Я решил последовать совету, но тут же встал перед проблемой. И проблема стояла передо мной, насупившись, упершись руками в бока и, словно безмолвно о чем-то меня вопрошала. И вот о чем вопрошала: «Ежели уносить ноги, то как самому-то идти?»

Проблема грозно надвигалась на меня, и я рисковал быть ею опрокинутым. Чтобы этого не допустить, я принялся активно соображать. И тут осенило меня… «Чтобы унести ноги, надо сделать их в руки, или – руки в ноги». Так я и поступил. И успешно. И снова оказался у колодца. «Ну вот и хорошо», – мысленно воскликнул я.

– шо… – отозвался колодец.

– О, опять этот колодец!

– ц…ц…ц…

– Надоедливая бестолочь.

– Сам такой! – вдруг рявкнул колодец.

Я подошел к нему и заглянул внутрь, надеясь увидеть там оскорбителя, но только ведерко на цепочке постукивало о темные стены, да чернела где-то в глубине, поблескивая, вода. На меня повеяло холодом. Дрожь пробежала по телу. Надо убираться из этого места. Но по тропинке идти я больше не захотел.

Внезапно послышались голоса.

Человоки рядом! Я крикнул, но никто не отозвался. Может, это вовсе не человеки, а обман слуха?