Арнхильд Лаувенг - Бесполезен как роза

У меня были романтические представления о выздоровлении, я представляла себе это как яркое переживание катарсиса. Мне казалось, что я достигну нулевой точки, и на меня снизойдет внезапное озарение, это будет как откровение, в моей жизни наступит драматический перелом, и тогда все вдруг изменится и мгновенно все станет очень хорошо. Ничего подобного не случилось. Были долгие будни, которые нужно было как-то прожить, и нужно было принимать решения, делая обыкновенный надоевший выбор. Сопротивление, грозившее сломить меня, не принимало вид огнедышащего чудища, а воплощалась в скучной, серой повседневности. Писатель Салман Рушди[21], более всего известный своими «Сатанинскими стихами», написал также чудесную маленькую книжечку под названием «Гарун и море историй». Однажды молодой герой встречает ужасного злодея, который грозится отравить все истории, какие только есть на свете. И Гарун с удивлением обнаруживает, что злодей этот, оказывается, не мрачный и страшный великан, а тощий, щуплый, худосочный, жалкий и хитроватый, шмыгающий носом ловкач из породы канцелярских работников, ничем не отличающийся от остальных. Опасность таится не в том, что мрачно, злобно и полно жизни. Настоящая опасность заключена в обыденном, мелком и будничном. И главная его опасность состоит в том, что на вид оно кажется настолько неопасным, что мы забываем с ним бороться.

Не было ничего захватывающего или мрачного, было просто трудно и утомительно. Трудности состояли в том, чтобы каждое угро вставать, делать все необходимое, и снова возвращаться домой в пустую квартиру. Чтобы в одиночестве есть, в одиночестве убираться, укладываться в скудные средства и жить, не имея друзей, которым можно было бы позвонить, чтобы поделиться своими радостями и горестями. Трудностью были ненавистные походы в парикмахерскую, потому что парикмахерша всегда задавала множество затруднительных вопросов, на которые я не знала, как ответить. Устаешь на работе? А чем ты занимаешься? У тебя будет в этом году отпуск? Я пыталась спрятаться за газетой, выставив ее перед собой как щит, но тогда я чувствовала себя асоциальной и невежливой. Дело не в том, что я не хотела разговаривать, но в моей жизни было так мало живого опыта, о котором можно было бы поговорить. Доктора говорили, как важно выстроить сеть социальных связей, но почти ничего о том, как я могу это сделать. И все же я старалась. Я записывалась в добровольные общества, в Красный Крест, в Общество трезвости. В IOGT[22] я встретила общество взрослых людей, у которых хватало душевной щедрости, чтобы принять в свой круг новенькую. Они заезжали за мной домой и отвозили назад после собраний. Собрания проходили всегда по одному и тому же плану: обсуждение повестки дня, обсуждение актуальной темы, затем перерыв и закуска, а после этого развлечения, музыка, культурная программа или лекция. Не очень, может быть, увлекательно, но зато предсказуемо и надежно.

Это была моя, светская жизнь, мы собирались два раза в месяц, и долгое время эти люди заменяли мне все остальные социальные связи. Они отличались душевной щедростью и широтой, и с ними я чувствовала себя в безопасности. Очень легко сказать, что «общество должно брать на себя ответственность» за людей с психическими заболеваниями, и при этом очень легко забывается, что общество — это мы. Они об этом не забывали. Один раз у меня случился небольшой рецидив, и я ненадолго попала в больницу, всего на несколько дней, но из-за этого я не могла пойти на очередное собрание и предупредила, чтобы за мной не заезжали. Когда меня выписали, они навестили меня дома с букетом цветов и пожеланием скорейшего выздоровления. За прошедшие годы я научилась спокойно переносить многое, и меня нелегко было вывести из равновесия недоброжелательным отношением, критическими высказываниями или унижениями. Но в этом букете цветов была какая-то такая фантастическая нормальность, в нем было столько доброжелательности и заботы, что я не выдержала и расплакалась. Я поняла, что у них принято так поступать, когда кто-нибудь из членов общества болеет. Я начала ходить на собрания сравнительно недавно, всего несколько месяцев назад, но они вели себя так, как будто считали меня «своей». Это придало мне сил, чтобы еще побороться за себя.

Всему приходилось учиться заново, и даже самым простым вещам научиться было нелегко: начиная от приготовления коричневого соуса и разговоров с соседями и кончая составлением налоговой декларации. С семнадцати лет я находилась в больницах, теперь мне уже шло к тридцати, и люди относились ко мне как к совершенно взрослой женщине, которой давно известно, что и как делается. Я же этого часто не знала. У Вергеланда сказано: «Рангом выше то для нас, что случилось в первый раз». В начальной школе я немножко не так понимала эти слова, вместо «rang» мне слышалось «vrang», то есть «неправильно»[23], и думала, здесь говорится о том, что в первый раз все дается трудно и не сразу получается. Даже узнав настоящий смысл этой цитаты, я не отказалась окончательно от своего толкования, ведь делая что-то в первый раз, ты часто ошибаешься, и дело дается тебе с трудом. Что и говорить о таких вещах, которые тебе бы давно уже полагалось уметь!

Несколько лет тому назад мне выпала честь учить мою племянницу ездить на велосипеде. До этого у нее уже были с велосипедом какие-то неудачные приключения, после которых она относилась к этому занятию с опаской. Поэтому мы начали с велосипедных азов и взяли велосипед, у которого по бокам были приделаны для устойчивости добавочные колесики. Сначала это было сплошное мучение и для нее, и для меня. Мы договорились использовать для нашего проекта пасхальные каникулы, и всю свободную неделю провели в бесконечных повторениях одного и того же. На ровных участках и на склонах. С добавочными опорными колесиками и с теткой, которая для надежности бежала рядом с велосипедом. Племянница отбила себе то место, на котором сидят, я до боли натрудила себе спину, она крутила педали, я толкала, но мы никак не могли войти в нужный ритм. Но девочка не сдавалась. Упорно и настойчиво она продолжала трудиться. Мы попробовали отказаться от дополнительных колесиков, но для этого было еще рано, и она упала. Она ушиблась, испугалась и обиделась, она плакала и бранилась. Но не сдавалась. Мы пробовали снова и снова. И вот, наконец, в первый день Пасхи, первый по-настоящему солнечный день этой весны, у нее вдруг получилось! Мы были на пустой парковке, и, пытаясь помочь ей войти в нужный ритм и забыть о страхе, я запела ей мелодию из Пера Спелльмана. Я так немузыкальна, что меня могла бы посрамить даже ворона, зато моя племянница очень музыкальна. Она подхватила и запела сама в такт движению ног, крутивших педали. И тут вдруг ее точно отпустило. Только что она неуклюже двигалась неровными и мучительными толчками, а тут вдруг поймала такт и ритм, плечи ее расправились, спина выпрямилась, она забыла, что добавочные колесики были подняты так высоко, что уже не могли ей помочь, на лице ее появилась радостная улыбка во весь рот. Она покатила!

Так было и со мной. Скучные, бессмысленные каждодневные труды, час за часом, от которых, кажется, не было ни малейшего прока, причем я даже сама не понимала, что и для чего я делаю. И затем в один прекрасный день меня вдруг озарило, и я поняла, ради чего я старалась. Я нашла баланс. Поймала ритм. Я почувствовала свободу.

Во время своей болезни я узнала, что окружающим трудно бывает помнить о том, что люди с психическими заболеваниями иногда могут болеть и физическими недугами. Мне приходилось сталкиваться с тем, что боль в ухе или воспаление сухожилия принимали за искаженное представление и соматизацию психических симптомов и применяли к ним соответствующие способы лечения. Но психотерапия и нейролептики не помогают от воспаления среднего уха. И вот снова произошло нечто подобное. Пообедав в кафе блюдом из курятины, я почувствовала рези в желудке, тошноту, затем началась диарея. Все это никак не проходило, а так как дело было на Пасху, то к своему лечащему врачу я не могла попасть. Прекрасно зная, что этого бы лучше не делать, я все же отправилась в дежурную амбулаторию, хотя и догадывалась, какой диагноз мне поставят, просмотрев мою карточку. Моя догадка подтвердилась. Я не была в унылом настроении, не была подавлена, у меня не было ни искаженных представлений, ни галлюцинаций. Единственное, что меня мучило, это мой желудок. Тем не менее, мне тут же поставили диагноз — «шизофрения», и тут уж спорить было бесполезно. Ведь первым признаком психоза является как раз непонимание пациентом собственного болезненного состояния, и только этим могло объясняться мое упорное несогласие с диагнозом, который поставил врач. Его улыбка ясно показала мне, что спорить с ним не имеет смысла, тем более что я была не в том состоянии, чтобы затевать такие споры. Я отправилась домой, махнула рукой на его совет начать прием медикаментов, побольше спать и избегать стрессов. Вместо этого я стала пить «Фаррис» и яблочный сок, держалась поближе к ванной и так продержалась несколько дней, остававшихся до конца пасхальных каникул, после чего я попала к своему лечащему врачу.