Робин Норвуд - Почему это произошло? Почему именно со мной? Почему именно сейчас?

И тем не менее перемены необходимы для жизни каждого из нас. Более того, в них заключена самая суть жизни. При их отсутствии слабеет поток жизненной энергии, что приводит либо к апатии застоя, либо к ледяному оцепенению кристаллизации. Невзгоды вынуждают нас изменяться, тем самым встряхивая, расшевеливая нас и избавляя от старых привычек, разминая нас и требуя, чтобы не используемые нами внутренние силы пробудились и развивались. Они наделяют нас жизненными силами.

Так какой из этих двух вариантов верен: перемены лишают нас жизненных сил или наделяют ими? Взбадривают нас или истощают? Перемены могут вызвать и первое, и второе. И порой – одновременно.

В колоде Таро есть карта «Башня» с изображением внезапной взрывной силы катастрофы. На ней нарисована башня, разрываемая двумя молниями, и два человека, падающие головами вниз. Совершенно очевидно, что эта карта символизирует внезапное бедствие, катастрофу, чрезвычайное происшествие – те самые события, которых мы боимся больше всего. Никто не рад видеть «Башню» в раскладе Таро. Но иногда она необходима, потому что она так же означает распад тяжелых условий жизни, конец застоя, внезапное событие, освобождающее связанную энергию. Любое чрезвычайное происшествие выявляет, и даже более того – требует от нас проявления высших, самых лучших качеств и способностей. В таких ситуациях в нас должно проявиться все самое лучшее. Люди часто говорят, что в моменты, когда возникала крайняя необходимость в действии, они чувствовали себя живыми, пребывали в гармонии со своей внутренней силой и сущностью, ощущали связь со всем живым. Они выходили далеко за рамки своей повседневной самоидентификации – той самой самоидентификации, за которую все мы обычно цепляемся изо всех сил. Перед лицом огромной опасности маска, которую мы обычно носим, падает, мы забываем об осторожности, и доселе неиспользованные лидерские способности и решительность неожиданно проявляются в самый критический момент жизни, который становится для нас моментом наивысшей целостности и честности, моментом истины. Когда мы наблюдаем такие моменты в кино или на сцене, мы аплодируем или плачем, потому что сознаем, что персонаж, о котором идет речь, изменился навсегда, неописуемым и таинственным образом расширил свое сознание, стал самим собой в большей степени, чем был раньше.

Серьезные события, которые вызывают перемены в нашей жизни, редко бывают кратковременными, но даже после непродолжительных катастроф их последствия длятся неделями, месяцами, годами, десятилетиями. И в отличие от невозмутимого крестьянина из истории о пропавшей корове, мы реагируем, адаптируемся, меняем собственное представление о самих себе.

В данном воплощении мы можем оказаться на грани исцеления недуга, который одолевал нас в течение многих жизней. Как показывает следующая история, перенесенная травма и катастрофические перемены могут стать необходимым катализатором глубокого исцеления.

Барбара, женщина тридцати с небольшим лет, излучает спокойную силу несмотря на заметную хромоту и «сухую» руку. Вокруг ее глаз заметны тонкие морщинки от смеха, морщинки, вызванные постоянной физической болью, и морщинки иного происхождения, намекающие на то, что она лично знакома с молниями, ударившими в «Башню». Вот история Барбары, рассказанная ее же словами:

«Мы с моей сестрой Пейдж совершенно друг на друга не похожи, но у нас настолько маленькая разница в возрасте – всего семь месяцев – что, когда мы были детьми, родителей постоянно спрашивали, не близнецы ли мы.

Каждый раз, когда я слышала их ответ, у меня внутри все сжималось. Они говорили: «Видите ли, Барбара – наша приемная дочь». Но стало еще хуже, когда я достаточно повзрослела, чтобы отвечать на этот вопрос самостоятельно. От слов «меня удочерили» у меня возникало чувство, будто я родилась на Луне, особенно потому, что вопрошающий переводил взгляд с моих светловолосых голубоглазых родителей и сестры на меня, смуглую и кареглазую брюнетку (по происхождению я наполовину латиноамериканка), и говорил: «А, ну тогда все понятно».

Мне казалось, что тот факт, что меня удочерили, действительно многое объясняет! С рождением Пейдж родители, наконец, получили то, чего всегда хотели, а я неким образом оказалась их счастливым талисманом (это я тоже слышала бесчисленное множество раз), который принес удачу и способствовал ее появлению на свет. Почему-то рождение Перри, нашего младшего брата, тоже стало моей заслугой. Грубо говоря, в детстве я чувствовала себя неким средним между заячьей лапкой, дворняжкой из приюта и пришельцем из космоса, но только не членом этой семьи.

Мне всегда было интересно, имеет ли этот постоянный акцент на том, что меня удочерили, а также тот факт, что внешне я не похожа на свою сестру и брата, какое-нибудь отношение к тому, что случилось между мной и дедушкой. Два раза в неделю с тех пор, как нам с Пейдж было восемь, а Перри – шесть, дедушка забирал нас из школы и отвозил на занятия по верховой езде. У меня была аллергия на лошадей, поэтому он завозил ребят на ферму, а потом забирал меня к себе домой на пару часов, после чего мы вместе заезжали за ними и возвращались домой.

У него дома мы вместе играли в игры. Дедушка был вдовцом, так что кроме нас в доме никого не было. Игры становились сложнее и постепенно стали сексуальными, но я была слишком мала, чтобы понимать, что он со мной делал. Так я подвергалась сексуальному насилию на протяжении почти трех лет.

Я открыла для себя один фокус. Я могла покидать свое тело, переносить свое сознание в другое место, пока дедушка делал то, что он со мной делал. Я поднималась к потолку, вылетала из окна и порой попадала в совершенно неземные места. Сейчас я понимаю, что это был единственный доступный мне способ защиты. Пусть он делал это с моим телом, но он ничего не делал со мной. Я была в другом месте.

Я не могла никому рассказать о происходящем. Наверное, я считала, что у меня нет права на защиту. Поэтому это длилось до тех пор, пока я не пошла в шестой класс. Тогда я записалась на спортивные занятия после уроков и стала ездить домой на автобусе. По стечению обстоятельств дедушка начал играть днем в карты и сказал маме, что больше не сможет возить Пейдж и Перри.

Как и большинство людей, прошедших через нечто подобное, я поместила все эти воспоминания в далекий темный угол, спрятала так, чтобы их невозможно было найти, и продолжала жить своей жизнью, которая по совершенно другим причинам давалась мне нелегко. Я хорошо училась, но в социальном плане никак не могла найти свое место. Мы жили в небольшом городке на побережье центральной Калифорнии, и дело было в пятидесятые годы, когда там еще было множество ферм и виноградников. Мексиканские рабочие батрачили на белых землевладельцев, и общество разделялось на классы и страты в основном по расовым признакам. Из-за моих приемных родителей я была слишком «белой» и слишком «среднеклассовой», чтобы общаться с латиноамериканцами, но при этом я была слишком «латиноамериканкой», чтобы меня воспринимали как свою светловолосые голубоглазые друзья сестры и брата. По крайней мере, в теннис я играла хорошо. Он занимал все мое свободное время и позволял мне хотя бы в какой-то степени почувствовать себя самой собой.

Наконец, я поступила в колледж. Едва покинув отчий дом, я стала сама себя содержать и никогда не оглядывалась в прошлое. Я получила степень по физическому воспитанию и нашла чудесную работу инструктором по теннису в средней школе. Возможно, я настолько любила свою работу потому, что даже спустя столько времени я чувствовала себя человеком, только когда занималась спортом.

И вот, одним дождливым воскресным вечером та жизнь кончилась. Я ехала домой из продуктового магазина, как вдруг другая машина въехала в меня сбоку на скорости семьдесят километров в час.

Когда скорая доставила меня в больницу, я была без сознания. Позже врачи из реанимационной бригады сказали мне, что уже подумали, будто я умерла. Несколько минут я не подавала признаков жизни, но они не сдавались, и я, наконец, очнулась.

Или точнее было бы сказать, я вернулась. Потому что я определенно покинула этот мир.

Я долго лежала в больнице, и одна из практиканток, интересовавшаяся околосмертными переживаниями (ОП), несколько раз заходила ко мне поговорить. Она знала, что я пережила клиническую смерть, которая длилась несколько минут, и хотела, чтобы я рассказала ей все, что помню о тех моментах. На самом деле, я помнила все, но очень долго не желала ни с кем это обсуждать. Случившееся было слишком особенным, слишком личным, слишком важным, чтобы кому-то об этом рассказывать. Даже просто облекая эти события в слова, я словно неким образом преуменьшала их значимость, а мне хотелось сохранить их в том виде, в котором я их помнила.