Блюма Зейгарник - Хрестоматия по патопсихологии

Нам думается, что эта попытка в обоих наших случаях приводит нас к успеху. Мы видели, что эффективность, или динамическая сторона сознания, изменена у обоих больных не в какой-то своей части, а целиком и полностью, и притом в одном очень определенном направлении: у К. в смысле чрезмерной, патологической прочности и косности динамических систем, у З. в смысле патологической и чрезмерной лабильности, подвижности и текучести аффективных побуждений.

Далее мы нашли, что интеллектуальные функции обоих больных также подверглись патологическому изменению не в каких-то определенных границах, не отсюда и досюда, а также целиком и полностью как аффективно-динамические процессы, и притом снова в совершенно определенном направлении: у К. в сторону распада значения слова и исключительной связанности мыслей конкретной предметной ситуацией; у З. в смысле полной утраты предметной отнесенности слова и разрыва словесных значений с конкретной действительностью.

Оба эти момента показывают, что плюс- и минус-симптомы наших больных могут получить свое объяснение из одного и того же принципа. Одна и та же причина будет определять то, что К. окажется несостоятельным перед всякой задачей, требующей сколько-нибудь абстрактного и свободного отношения к ситуации, как и то, что его реакция окажется вполне адекватной везде, где задача требует осмысленного движения внутри определенной конкретной ситуации. Так же точно одна и та же причина определяет то, что З. окажется несостоятельным перед задачами, которые так или иначе будут связаны с реальной ситуацией, как и то, что она произведет впечатление большой сохранности там, где самостоятельное функционирование речи, направляемое аффективными побуждениями, выступает на первый план.

Вторая задача, встающая перед исследованием, заключается в умении представить все отдельные симптомы, к каким бы областям психологических функций они ни относились, как единое структурное целое, закономерно построенное и определяющее смысл и значение каждого отдельного симптома. Нам думается, что и эта задача может считаться в нашем случае решенной в каком-то самом первоначальном смысле.

Решающее значение в этом отношении имеет то, что проходит красной нитью через все наше экспериментальное исследование, именно единство аффективных и интеллектуальных расстройств у обоих больных. К признанию этого единства нас приводит не только то, что у обоих больных мы замечаем совершенно одинаковые аффективные расстройства как в области реального действия, так и в области мышления, но главным образом то, что эксперимент открывает внутреннее единство основного аффективного и основного интеллектуального расстройства каждого из больных. Оба расстройства у каждого из больных представляются как бы двумя сторонами единого целого.

В самом деле, К. обнаруживает, с одной стороны, патологическую косность, прочность и скованность аффективной динамики, а с другой стороны - утрату значения слова как такового и редуцирование его до уровня предметной отнесенности. Но то и другое означает в сущности одно и то же. Прочность и косность динамики, как мы знаем, свойственны поведению, не руководимому осмысленным восприятием ситуации. Динамика приобретает черты косности и прочности по мере того, как убывает участие мысли в реальном действии. Поэтому чрезмерная косность аффекта означает в то же самое время полную несамостоятельность мыслей, исключительное господство предметной отнесенности, и эта последняя означает в такой же мере косность и скованность аффективных динамических систем.

Равным образом текучесть и подвижность динамических систем есть, как мы знаем, отличительное свойство мышления. Поэтому мышление, оторвавшееся от действительности, необходимо должно обнаружить патологическую лабильность и подвижность аффективных побуждений. Утрата предметной отнесенности слова и отрыв словесного значения от действительности означают в то же самое время патологическую текучесть аффекта, так как эта последняя означает в то же время отлет мышления от действительности.

Таким образом, основное нарушение обоих больных представляется нам как патологическое изменение единой аффективно-интеллектуальной природы, изменение единой динамически-смысловой системы, а не как два параллельных, независимых друг от друга и случайно скомбинированных расстройства. Это приводит нас к пониманию того, что у обоих больных изменено в противоположном направлении их принципиальное отношение к реальной ситуации и является целостным и неразложимым выражением единства динамически-смысловых систем, которое мы сделали основным стержнем исследования, подвергая анализу связанность с полем больных. Это позволяет нам сделать первый шаг по пути перехода от феноменологического анализа клинической картины к каузальному и структурному ее объяснению. Все отдельные, относящиеся к разным областям плюс- и минус-симптомы обоих больных могут получить возможность своего объяснения из этого основного и единого расстройства аффективно-интеллектуальной природы.

Наконец, третья и наитруднейшая из всех задач исследования заключается в возможности перехода от экспериментального анализа отдельных процессов и операций к пониманию основных образований в клинической картине, к пониманию личности и образа жизни обоих больных.

К. и З. представляют изменения динамически-смысловых систем, идущие в двух полярно противоположных направлениях: у К. мысль и аффект целиком связаны непосредственно с воспринимаемой ситуацией; у З. аффект приобрел неустойчивый текучий характер, определяемый его собственными автономными законами.

По классическому определению Ленина, всякое понятие, всякое значение слова, всякое обобщение есть не прямой, мертвый зеркальный слепок с действительности, а сложный, внутренне противоречивый зигзагообразный акт, включающий в себя кусочек фантазии, отлет от действительности и опасность отрыва от реальности, ухода в фантастику.

Распад самого первичного обобщения у обоих больных представляет как бы разлом этого зигзагообразного акта, из которого у З. сохранен только далее чрезмерно разрастающийся гиперболический «кусочек фантазии», отрыв от действительности, а у К. - первоначальная направленность слова на предмет, т. е. мертвый зеркальный слепок с действительности.

Отсюда открывается прямой путь к пониманию основных особенностей личности и образа жизни обоих больных. Мы можем, замыкая круг нашего исследования, вернуться к тому, с чего мы начали. К. лишен почти всякой внутренней жизни, внутренней активности, он живет интересами момента, он осмысленно и адекватно живет в маленьком мирке, тесно ограниченном в пространстве и во времени. Вся его прежняя жизнь целиком погибла для него. Его сознание есть мертвый зеркальный слепок с той действительности, которую он непосредственно переживает в каждый данный момент. З. полна внутренней активности, она живет исключительно в прошлом, вся во власти основных аффектов и комплексов своего прошлого. Она живет совершенно вне конкретного пространства и времени, она не замечает окружающих ее людей и предметов. Ее состояние может быть определено, как чистый и абсолютный аутизм. Поэтому, если с К. возможно, несмотря на его резко расстроенную речь, адекватное общение в пределах какой-либо конкретной ситуации, то с З., несмотря на ее богатую и прекрасно сохраненную речь, невозможно никакое общение. Так открывается возможность единого пути понимания и обобщения от узких локальных, очаговых расстройств, обнаруживаемых больными, до общих изменений личности, подробно обрисованных в клинической части нашего исследования.

Нам остается еще сказать только относительно основного теоретического вывода, к которому приводит нас исследование больных и который может иметь более широкое значение для понимания психологической природы деменции. Этот вывод заключается в том, что деменция представляется в свете нашего исследования не простым, хаотически построенным конгломератом отдельных исковерканных и утраченных функций, но определенной структурой, целостной, закономерно построенной картиной психической жизни, подчиненной общим психологическим закономерностям, приобретающим качественно-своеобразное выражение при данных конкретных патологических условиях. Как говорит Полоний у Шекспира, «в этом безумии есть система». Эта система, или структура, деменции не обнаруживает простого выпадения или простой утраты интеллектуальной деятельности; она представляется скорее патологически измененной деятельностью интеллекта. Даже деменция, как говорит Лешли, не полностью бессмысленна.

Самым существенным из всего, что мы нашли в нашем исследовании, для структуры деменции является единство аффективных и интеллектуальных расстройств, лежащее в основе всякой формы деменции и определяющее всякий раз ее психологическую природу, ее внутреннюю структуру. Признание единства аффекта и интеллекта приводит современную психологию как в области нормальной психической жизни, так и в области психопатологии к забытому и воскресшему на наших глазах учению Спинозы о природе аффекта.