Эрих Фромм - Человек для себя

Если мы основываем нашу моральную оценку человека на его решении, а он не волен в его выборе, то никакая моральная оценка невозможна. Как можем мы знать, например, был ли человек от рождения наделен такой жизнеспособностью, какая позволила бы ему сопротивляться воздействию окружающей среды в детстве и в последующие годы; или у него отсутствовала такая жизнеспособность и это заставляло его подчиняться силам внешнего воздействия? Как можем мы знать, присутствовало ли в жизни человека такое событие, как контакт с добрым и любящим человеком, что могло бы направить развитие его характера в определенное русло, тогда как отсутствие такого опыта могло повлиять на него противоположным образом? Нет, мы не можем этого знать. Даже если в своей моральной оценке мы исходим из предпосылки, что человек мог поступать по-разному, факторы его конституции и среды, влияющие на развитие его характера, так многочисленны и сложны, что практически невозможно прийти к окончательной оценке, так как в любом случае он мог развиваться иначе.

Все, что мы можем сказать, это, что обстоятельства, как бы то ни было, привели к такому развитию, какое есть. Из этого следует, что если наша возможность оценивать человека зависит от нашего знания, что он мог бы действовать по-разному, мы, как исследователи характера, должны были бы признать поражение в вопросе об этических оценках.

Но такой вывод неоправдан, потому что он основывается на ложной предпосылке и на смешении понятий оценки. Оценка может означать две разных вещи. Оценить — значит выполнить мыслительные операции суждения или предсказания. Но "оценить" означает также исполнить роль "судьи", вынося оправдание или осуждение.

Моральная оценка второго вида основывается на идее авторитета, возвышающегося над человеком и дающего ему оценку. Этот авторитет обладает привилегией оправдать или осудить и покарать. Его повеления непреложны, поскольку он возвышается над человеком и облечен мудростью и силой, недоступными человеку. Даже к образу судьи, который в демократическом обществе избирается людьми и теоретически не должен возвышаться над ними, примешивается нечто от древнего понятия судящего Бога. Хотя его персона и не заключает в себе никакой сверхчеловеческой власти, эта власть заключена в его должности. (Формы почтения, оказываемого судье, представляют собой уцелевшие пережитки почтения, оказываемого сверхчеловеческой власти; оскорбление суда психологически тесно связано с lese-majeste [133]). Но многие люди, не занимающие пост судьи, берут на себя роль судьи, готовые осуждать или оправдывать, когда выносят моральные оценки. В их установке часто содержится большая доля садизма и деструктивности. Возможно, нет другого феномена, содержащего так много деструктивного чувства, как феномен "морального негодования", которое позволяет завидовать или ненавидеть, скрываясь под маской добродетели [134]. "Негодующая" особа на этот раз черпает удовлетворение в презрении к другому человеку и в отношении к нему как к существу "низкому", соединяя это с чувством собственного превосходства и праведности.

Гуманистическая оценка этических ценностей имеет ту же логическую природу, что и рациональная оценка вообще. Ею оцениваются факты, и тот, кто оценивает, не считает себя богоподобным, высшим и уполномоченным осуждать или даровать прощение. Оценка человека как деструктивного, алчного, ревнивого, завистливого не отличается от врачебного заключения о нарушении работы сердца или легких. Допустим, нам надо дать оценку убийце, который, как мы знаем, является патологическим субъектом. Если бы мы изучили все данные относительно его наследственности, среды, в которой прошло его детство и последующая жизнь, мы, вполне вероятно, пришли бы к заключению, что он целиком находился под влиянием условий, над которыми был не властен; но это не означает, что мы не должны дать оценку совершенному им злу. Мы можем понять, как и почему он стал тем, что он есть, но мы можем также дать оценку, каков он есть. Мы можем даже допустить, что мы стали бы такими же, как он, доведись нам жить при тех же обстоятельствах; но хотя такие соображения и не позволяют нам взять на себя роль бога, они не мешают дать моральную оценку. Проблема понимания и оценки характера не отличается от понимания и оценки любых других человеческих дел и качеств. Если мне надо оценить достоинства пары ботинок или произведения живописи, я оцениваю их в соответствии с определенными объективными нормами, применимыми к данным предметам. Оценивая ботинки и произведения живописи как вещи низкого качества, я не изменю о них своего суждения, если кто-то сообщит мне, что сапожник и художник очень старательно работали, но определенные условия не позволили им выполнить свою работу качественнее. Я могу испытывать симпатию или сочувствие к сапожнику и художнику, чувствовать искушение помочь им, но я не вправе сказать, что не могу оценить их работу из-за того, что понимаю, почему она так плоха.

Главная жизненная задача человека — дать жизнь самому себе, стать тем, чем он является потенциально. Самый важный плод его усилий — его собственная личность. Можно дать объективную оценку тому, насколько успешно человек справился с этой задачей, в какой степени сумел он реализовать свои потенциальности. Если он с этой задачей не справился, можно признать его поражение и оценить его как то, чем оно и является, — как его моральное поражение. Даже если известно, что шансы на удачу у человека были ничтожны и любой в такой ситуации тоже потерпел бы поражение, все равно оценка остается прежней. Если кто-то полностью понимает все обстоятельства, сделавшие человека таким, каков он есть, он может испытывать сострадание к человеку, но это сострадание не отменяет справедливости оценки. Понять человека не значит простить непростительное; это значит лишь не обвинять человека как бы с позиций Бога или судьи, поставленного над человеком.

В самом деле, мы видим, что иногда какой-либо один объект действует на людей таким образом, что хотя он и не существует в наличности, однако они бывают уверены, что имеют его перед собой, и когда это случается с человеком бодрствующим, то мы говорим, что он сумасшествует или безумствует. Не менее безумными считаются и те, которые пылают любовью и дни и ночи мечтают только о своей любовнице или наложнице, так как они обыкновенно возбуждают смех. Но когда скупой ни о чем не думает, кроме наживы и денег, честолюбец — ни о чем, кроме славы и т. д., то мы не признаем их безумными, так они обыкновенно тягостны для нас и считаются достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т. д. составляют виды сумасшествий, хотя и не причисляются к болезням.

Рассмотрение абсолютной и относительной этики было в значительной мере слишком затруднено из-за некритичного употребления терминов "абсолютная" и "относительная". В данной главе будет предпринята попытка разграничить то, что подразумевается под каждым из них, и рассмотреть различные их значения по отдельности.

Первое значение, в каком употребляется "абсолютная" этика, состоит в том, что этические нормы неоспоримо и неизменно истинны, и их пересмотр недопустим и непозволителен. Такое понимание абсолютной этики имеет место в авторитарных системах и логически следует из предпосылки, что критерием истинности служит неоспоримая верховная и всеведущая власть авторитета. Сущность этой претензии на превосходство состоит в том, что авторитет не может ошибаться, и его повеления и запреты всегда истинны. Нам не потребуется много времени, чтобы расправиться с идеей, что этические нормы для того, чтобы быть истинными, должны быть "абсолютными". Эта концепция, основанная на теоретической предпосылке существования "абсолюта", т. е. совершенной власти, в сравнении с которой человек по необходимости "относителен", т. е. несовершенен, была отвергнута во всех других областях научной мысли, где вообще признано, что не существует абсолютной истины, но, тем не менее, существуют объективно истинные законы и принципы. Как уже ранее указывалось, научное, т. е. рационально обоснованное, утверждение означает, что сила разума применима ко всем наличным данным наблюдения, и при этом никакие из них не отвергаются и не фальсифицируются ради получения желаемого результата. История науки — это история недостаточных и неполных утверждений, и каждое новое понимание делает возможным признание недостаточности предшествующих положений и дает основания для создания более адекватной формулировки. История мысли — это история все большего приближения к истине. Научное знание не абсолютно, а "оптимально"; оно содержит оптимальный вариант истины, достижимый на данном историческом этапе. Разные культуры акцентировали разные истины, и чем больше культура человечества становится единой, тем больше эти различные аспекты будут интегрироваться в общую картину.