Елена Кабанова - Взрослые дети, или Инструкция для родителей

Если бы мы сумели, объединив представления обоих поколений, создать «среднее психологическое», оно, вероятно, более соответствовало бы реальности, чем категоричные выводы, содержащиеся в обоих «слагаемых». Это обычная реакция на кризис идей. Начнем с той самой конфликтогенной ситуации, которая заставляет детей и родителей по–разному смотреть на одни и те же действия «противоположной стороны»: родители считают свои методы своевременными и разумными, а поведение детей разрушительным; дети – наоборот. Младшие, как правило, защищают свое право на самостоятельный выбор, а старшие тревожатся за «прямой и побочный эффект» от этого выбора. Поэтому родители требуют подчинения, дети – свободы.

Где находится та грань, за которую старшим заходить не стоит – хотя бы ради сохранения авторитета и хороших отношений с младшими? Этой гранью должна стать цель воспитания. Там, где благо ребенка оказывается несущественно, а цель заменяется благом родителя – там следует задержаться и проанализировать свои намерения и потребности. И не впадать в пафосно–ритуальное восприятие себя как Родителя Самоотверженного и Безупречного.

Припомните, не доводилось ли вам наблюдать, как некоторые родители не на жизнь, а на смерть боролись за свой имидж? И весьма своеобразным методом. Например, с помощью истерических или агрессивных выбросов, направленных на достижение «статусного благоговения», «суперуважительного отношения». И притом не желая понять простую вещь: в силу исторических, а также ментальных перемен, семье уже не нужен ни патриарх, ни матриарх, ни фюрер вообще. Нужен партнер, равноправный и правомочный.

Главная задача человека, достигшего «среднего родительского возраста» (скажем, от тридцати пяти и выше), состоит именно в том, чтобы осознать: «эпические (или, если хотите, примитивно–героические) времена» прошли, и прошли безвозвратно. Выживание в форме добывания пищи, крова, тепла уже не носит повального характера. В нем, конечно, бывает нужда – в отдельные моменты, в отдельных регионах. В экстремальных условиях. А в целом по стране берет свое обычный… посттравматический синдром. Его еще называют кризисом. То есть до сих пор страна поэтапно переживала катаклизм, инкубационный период, переломный период, ремиссию, а теперь наступил этот синдром. С которым тоже надо учиться жить.

Это, надо признать, проблема не из легких: на посттравматической стадии и у индивида, и у социума обостряются все хвори, раньше прятавшиеся, потому что всем было не до них. Бесконечная череда мелких изматывающих недомоганий изрядно мешает жить. Реальность преподносит одно за другим путаные, неприятные «уравнения», ответ на каждое из которых приходится искать самому. Вот почему люди неустанно ищут «релаксанты» — подходящие способы «забыться и заснуть», отрешившись от действительности, назойливой и вредной, будто самая нелюбимая училка. Отсюда и распространенное увлечение мистицизмом. Кто–то прибегает к помощи православия, другие следуют путями йоги, фэн–шуя или вовсе какого–нибудь зороастризма.

Но дело не в выборе вероучения и не в мистицизме как таковом. Другой формой (или просто другой сферой) ухода от докучливого окружающего мира становится создание воображаемого образцово–показательного «Я».

Созерцание «облагороженного себя» повышает самооценку, а подтверждение сходства внутреннего идеала с реальной личностью – тем более.

В сочетании с социальной дезадаптацией погружение в мир фантазии может стать верным симптомом упомянутой выше серьезной патологии — аутизма. И тогда уж, конечно, ни о каком разумном руководстве речи нет: ни над поведением своих детей, ни над собственной личностью «человек дождя» не властен. Словом, не увлекайтесь «релаксантами», повышающими вашу самооценку путем отрыва от грешной земли. Полеты духа не должны вредить адекватному мышлению. Полетайте и возвращайтесь. Особенно если вас ждут родные и близкие.

Между тем есть у мистицизма еще одна сторона: любое явление можно идеализировать, а можно инфернализировать. Или, если хотите, демонизировать. И тогда самые рядовые события и самые обычные люди покажутся выходцами из преисподней. Навязчивые страхи, регулярно посещающие родителей – главным образом матерей – нередко берут начало в подобных «видениях». Отсюда также рождается боязнь, что «дитя–ангелочек», как только спустится с небес в большой мир, так сразу же наберется там плохого. Скорее всего, подобные страхи связаны с неверием в жизнеспособность «позитивных ценностей» в реальном мире. У обеспокоенного родителя возникает стойкое ощущение, что нельзя оставаться «положительным и чистым», соприкасаясь с «этим безумным миром». А значит, сохранить свои лучшие черты можно, лишь пребывая на цепи.

И вдобавок «хранитель ангельской чистоты» своего подросшего дитяти чаще всего не верит в собственные силы. Будь его самооценка достаточно высока, симптомы аутизма не посещали бы его психику. Неудивительно, что в этом состоянии родитель оказывается неспособен внедрить «высшие ценности» в сознание своего ребенка. Вполне вероятно, не хватит убежденности в голосе. Ведь наставник и сам думает: словеса все это. Трепотня про непомерное благородство души и святую девственность помыслов. Да кого, спрашивается, подобное сочетание добродетелей до смерти не угробит? А для долгой и счастливой жизни совсем другое надо. «Но это, но это, но это секрет для ребят!», как в песенке из фильма «Король–олень» поется. Ну кто захочет хранить верность «норме и догме», когда они — всего–навсего реквизит, бутафория, гипс под мрамор и марля под шелк? Не столь уж редкое явление, если говорить откровенно.

Присмотревшись, понимаешь, что «бутафорская мораль» сама себя компрометирует: ребенок еще не знает вкус «плохого», но уже мечтает его «познать и упиться». Ведь «плохое», по крайней мере, является оппозицией тошнотворно–приторному «хорошему», которое (не без фальшивых интонаций) без устали проповедуют мамочка–папочка.

«Проповедники» нередко выступают в роли «провокаторов».

Хороший эффект от нравоучительных бесед с подрастающим поколением! Во–первых, разочарование в целесообразности «положительных свойств натуры» как таковых; во–вторых, катастрофическое падение авторитета «многомудрых наставников»; в–третьих, неплодотворная ориентация характера[85]. В таком состоянии молодой человек готов «ломать себя» под обстоятельства и подделываться под окружение – вплоть до состояния автоматического конформизма. Этот путь кажется ему куда более простым и удобным, нежели реализация собственного потенциала.

Очередной проблемой может стать явление «психологического роста», называемое акцентуацией[86]. Психика выделяет определенное свойство натуры, и личность, словно весы, склоняется в сторону его «заострения». Например, акцентуации подвергается нарциссический компонент — и молодой человек становится болезненно самолюбивым. Или самовлюбленным.

Неблагоприятные изменения в психике зачастую берут начало в детском возрасте, когда сознание наиболее пластично. Но и подростки тяжело переживают психотравмы и разочарования. Притом, что ничего нет ужасного в прямом признании родителя: дитя мое, я не всемогущ и многого не понимаю. И тебе придется самому разобраться, как устроен этот мир. Потому что это и твой мир. Сделай это усилие – оно того стоит. К тому же ты не орден, чтобы вечно на мне висеть. Ты самостоятельная личность. Подобные высказывания дают неприятный эффект, если в доме имеет место быть культ мамы или папы. Реакция ребенка может напоминать поведение толпы фанатиков, крушащих старые храмы: «Мне отмщение, и аз воздам!» В общем, незачем возлагать на себя тогу непогрешимости и изображать из себя супермена. Разочарованный ребенок не простит Бэтмена, пролетевшего, как фанера над Парижем. Пока сам не станет родителем. А может, не простит никогда.

Нам довелось видеть семью, в которой мама считалась чрезвычайно умной женщиной. Хотя основными ее достоинствами были напор, категоричность и очень, очень громкий голос. К тому же страстно любила давать советы и делала это самозабвенно. У нее имелось собственное мнение на любую тему, несмотря на отсутствие образования и жизненного опыта. В беседе на «знающую даму» не действовало ничто – ни жесткие возражения, ни попытки сменить тему, ни прямые просьбы прекратить этот разговор. Ей было, в сущности, неважно, с кем она беседует и кому указывает – оппоненту или единомышленнику. Подобная манера общения действовала наподобие фильтра: только самые стойкие и малоподвижные знакомцы не растворялись бесследно через весьма краткое время. То был яркий пример того, как акцентуация приводит к нарциссизму.