Лоренц Конрад - Так называемое зло

Итак, когда мы мужественно встаем на защиту того, что представляется нам высочайшей ценностью, наша нервная система использует такие же пути, что и при реакции социальной защиты у наших предков-антропоидов. Я воспринимаю это не как отрезвляющее напоминание, а как весьма серьезный призыв к осознанию природы наших чувств и действий. Человек, у которого такой реакции нет, – калека в отношении инстинктов, и мне не хотелось бы с ним дружить. Но тот, кто дает себя увлечь слепой рефлекторности этой реакции, представляет угрозу для человечества, ибо он – легкая добыча для демагогов, так же хорошо умеющих искусственно создавать ситуации, запускающие человеческую агрессивность, как мы, специалисты по физиологии поведения, умеем это делать с подопытными животными. Когда при звуках старой песни или даже марша по мне хочет пробежать священный трепет, я обороняюсь от искушения, говоря себе, что когда шимпанзе подстрекают друг друга к совместному нападению, они тоже производят ритмический шум. Подпевая, мы протягиваем палец дьяволу.

Воодушевление – это настоящий, автономный инстинкт человека, такой же, как, скажем, триумфальный крик серых гусей. Оно обладает своим собственным аппетентным поведением, своими собственными механизмами запуска и доставляет, как знает каждый по собственному опыту, столь сильное удовлетворение, что его соблазняющее воздействие почти непреодолимо. Подобно тому, как триумфальный крик существенно влияет на социальную структуру серых гусей и, более того, управляет ею, побуждение к воодушевленному вступлению в бой в весьма значительной степени определяет общественную и политическую структуру человечества. Человечество не потому воинственно и агрессивно, что разделено на враждебно противостоящие друг другу партии. Наоборот, оно структурировано таким образом именно потому, что это создает раздражающую ситуацию, необходимую для разрядки социальной агрессии. «Если бы какое-нибудь спасительное вероучение вдруг завоевало весь мир, – пишет Эрих фон Гольст, – оно тотчас же раскололось бы по меньшей мере на два резко враждебных течения (свое – истинное, другое – еретическое), и вражда и борьба пылали бы так же, как прежде; ибо человечество, увы, таково, каково оно есть».

Таков Двуликий Янус – человек: единственное существо, способное с воодушевлением посвящать себя служению высшим целям, нуждается для этого в организации физиологии поведения, звериные свойства которой несут в себе опасность, оно будет убивать своих братьев в убеждении, что обязано так поступать во имя тех самых высших целей. Ecce homo!

В отличие от Фауста я думаю, что мог бы преподать нечто такое, что исправило бы людей и наставило бы их на лучший путь. Это не кажется мне высокомерием; во всяком случае, в противоположном мнении, когда оно идет не от убеждения в своей неспособности учить, а от предположения, что «эти люди» не способны понять новое учение, высокомерия гораздо больше. Так бывает лишь в исключительных случаях, когда какой-нибудь гигант духа опережает свое время на века. Он остается непонятым и обрекает себя на мученическую смерть или по меньшей мере на гробовое молчание. Если современники кого-то слушают и даже читают его книги, можно с полной уверенностью утверждать, что это не гигант духа. В лучшем случае он может тешить себя мыслью, что ему есть что сказать – что-то такое, что сейчас «как раз ко времени». То, что автор может сказать, лучше всего действует тогда, когда он со своими новыми идеями лишь немного опережает читателей. Тогда они думают: «А ведь и правда! Как я сам не догадался!»

Поэтому я очень далек от высокомерия, будучи искренне убежден, что уже скоро для очень многих и, может быть, даже для большинства людей то, что говорится в этой книге о внутривидовой агрессии и об опасностях, навлекаемых на человечество нарушениями ее функций, станет самоочевидным и даже банальным.

Когда я буду выводить из содержания этой книги следствия и, подобно древнегреческим мудрецам, извлекать из них практические правила поведения, мне, несомненно, нужно будет больше опасаться упреков в банальности, нежели обоснованных возражений. После того, что было рассказано в предыдущей главе о современном положении человечества, меры, предлагаемые для защиты от опасностей, будут выглядеть слабыми. Однако это ничего не опровергает. Научные исследования редко приводит к драматическим переменам в ходе событий в мире - разве лишь к разрушительным, потому что силой легко злоупотребить. Но чтобы использовать результаты исследований творчески и благотворно, требуется, как правило, не меньшая острота ума и не меньше трудной кропотливой работы, чем для того, чтобы их получить.

Первое, самое очевидное правило содержится уже в «познай самого себя»: это требование глубже понять последовательности причин, движущих нашим поведением. Направления, в которых, по-видимому, будет развиваться прикладная этология, уже начинают определяться. Одно из них – объективное физиологическое исследование возможностей разрядки агрессии в ее первоначальной форме на замещающие предметы; и мы уже сейчас знаем лучшие предметы, чем пустая жестянка из-под карбида. Второе направление – исследование методами психоанализа так называемой сублимации. Можно надеяться, что эта специфически человеческая форма катарсиса также существенно поможет ослабить напряженные агрессивные побуждения.

Даже при своем нынешнем скромном уровне наши знания о природе агрессии не лишены практического значения. Если мы можем уверенно сказать, что не получится, это уже представляет практическую ценность. После всего, что мы узнали об инстинктах вообще и об агрессии в частности, два напрашивающихся способа борьбы с агрессией представляются совершенно безнадежными. Во-первых, ее заведомо невозможно выключить, избавив людей от раздражающих ситуаций; во-вторых, с ней невозможно справиться, наложив на нее морально мотивированный запрет. Обе эти стратегии так же хороши, как борьба с избыточным давлением пара в постоянно подогреваемом котле посредством затягивания предохранительного клапана.

Еще одна мера, которую я считаю теоретически возможной, но не посоветовал бы ее использовать, могла бы состоять в попытке избавиться от агрессивных побуждений с помощью направленной евгеники. Из предыдущей главы мы знаем, что внутривидовая агрессия участвует в человеческой реакции воодушевления, которая хотя и опасна, но тем не менее необходима для достижения наивысших целей человечества. Кроме того, мы знаем из главы о союзе, что у очень многих животных и, вероятно, также и у человека агрессия является необходимой составной частью личной дружбы. Наконец, в главе о Великом Парламенте Инстинктов было подробно рассказано о том, насколько сложно взаимодействие различных побуждений. Если бы одно из них – причем одно из сильнейших – полностью исчезло, последствия были бы непредсказуемы. Мы не знаем, сколько есть форм поведения человека, в которых агрессия участвует как мотивирующий фактор, и насколько они важны. Подозреваю, что их очень много. “Aggredi”[24] в самом первоначальном и самом широком смысле – это энергичный приступ (Anpaсken) к решению задачи, это самоуважение, без которого прекратилось бы едва ли не все, чем человек занят с утра до вечера, от ежедневного бритья до самого утонченного художественного и научного творчества; все движимое честолюбием, стремлением к общественному положению, и очень многое другое, столь же необходимое, – все это, вероятно, исчезло бы с исключением из человеческой жизни агрессивных побуждений. Исчезла бы, наверное, также и очень важная специфически человеческая способность – способность смеяться!

Перечню того, что заведомо не получится, я могу теперь противопоставить, к сожалению, лишь предложения, касающиеся таких мер, успех которых представляется мне вероятным.

С наибольшей уверенностью можно ожидать успеха того катарсиса, который создается разрядкой агрессивности на замещающий объект. Ведь этим путем, как было рассказано в главе «Союз», шли и Великие Конструкторы, когда нужно было предотвратить борьбу между определенными индивидами. Кроме того, здесь есть основания для оптимизма также и потому, что каждый человек, сколько-нибудь способный к самонаблюдению, в состоянии по своей воле переориентировать кипящую ключом агрессию на подходящий замещающий объект. Когда я в лагере для военнопленных - как было рассказано в главе о спонтанности агрессии - несмотря на тяжелейшую полярную болезнь, не ударил своего друга, а расплющил пустую жестянку из-под карбида, это произошло, несомненно, благодаря тому, что я знал симптомы накопления инстинктивных напряжений. А когда моя тетушка приходила к непоколебимому убеждению в глубочайшей испорченности своей бедной служанки (см. главу 7), она упорствовала в заблуждении лишь потому, что ничего не знала о связанных с этим физиологических процессах. Понимание причин нашего поведения может позволить нашему разуму и морали управлять такими ситуациями, в которых категорический императив, предоставленный самому себе, терпит полное крушение.