Екатерина Мурашова - Дети-тюфяки и дети-катастрофы

– Когда началось это… непонимание?

– Очень давно. Практически сразу, как только появились признаки подростковости. 10–11 лет… Так, Володя? – женщина поймала взгляд мужа, тот согласно кивнул. – Дальше все нарастало лавинообразно…

– А до 10–11 лет? Все было нормально? Чем болела Надежда в раннем детстве?

– Она всегда была очень возбудимой, непоседливой, плохо спала. И сейчас плохо спит. Может до трех часов возиться у себя в комнате или, наоборот, заснуть в восемь, потом проснуться в четыре утра и лежать в наушниках. Вы понимаете, мы не разрешаем ей слушать эту музыку, когда все еще спят…

– Да, я понимаю, в четыре утра неуместно слушание любой музыки.

– Разумеется. Но в детстве мы как-то не обращали на это внимание. Один ребенок, к тому же поздний, нам не с чем было сравнивать, казалось, что ребенок и должен быть таким – шумным, подвижным, много бегать, играть, везде лазить. Да, вот еще. Она всегда терялась.

– ?!

– Стоило мне или Володе отвернуться на минуту, как она тут же куда-то исчезала. Буквально с двух лет. Все это было не нарочно. Она просто шла что-то посмотреть, потом что-то потрогать, потом еще что-то… а потом уже не помнила обратной дороги. Мы бегали, сходили с ума, объявляли по радио. Пару раз ее возвращали из отделения милиции. Отчитывали нас: надо, папаша с мамашей, получше смотреть за ребенком, небось, не молоденькие уже. Не ровен час что случится. Было очень неприятно. Но мы почти не ругали ее за эти исчезновения… Впрочем, она кажется и не чувствовала себя виноватой. Однажды, Наде было уже лет семь, Володя взял ее с собой на гастроли. Она убежала из каюты через окно, села на какой-то пароходик местных линий и уплыла в противоположном направлении, путешествовать, как она потом объясняла. Впоследствии выяснилось, что Надежда сочинила трогательную историю про то, как она случайно отстала от парохода, потеряла папу и маму, и какой-то разжалобившийся мужик даже купил ей билет до «деревни, в которой живет бабушка». Представляете себе, что пережил Володя?! Семилетний ребенок, не умеющий плавать, исчезает с парохода на большой реке… Именно тогда ему впервые стало плохо с сердцем…

– Марина, перестань! Не обо мне речь…

– Владимир, видимо, артист…

– Да, оригинального жанра.

– А вы?

– Я искусствовед.

– Вероятно, вы пытались как-то приобщить Надежду к своей системе ценностей…

– Да, с самого детства мы водили ее по театрам, музеям, выставкам, старались показать ей интересных людей, интересное общество. Летом – обязательно к морю. Пытались учить ее музыке, живописи.

– А она?

– Два года посещала цирковой кружок. Руководитель очень хвалил ее за успехи в акробатике. К сожалению, это все.

– А в школе?

– У нее была задержка развития речи, мы занимались с логопедом, и он предупредил нас, что в школе могут быть проблемы с русским языком. Так и получилось. У нее всегда был очень плохой почерк, много ошибок. Но при этом она рано начала читать. Первая учительница жаловалась на то, что Надя часто отвлекается и мешает другим детям. Но ей самой это не мешало усваивать программу. У нас богатая библиотека, мы с детства приучили ее пользоваться справочниками, энциклопедиями, она много читала, у нее хорошо развито логическое мышление. Так что в школе, если не брать русский язык, она была на хорошем счету. Но в прошлом году начались прогулы, а в этом году… мы как-то уже и не думаем об успеваемости…

– Что беспокоит вас сейчас в первую очередь?

– Доктор, мы упустили ее! – трагическим тоном сказал Володя. – Мы не справились!

– Я не доктор, а психолог. Так что значит – упустили? С чем вы не справились? Насколько я поняла, вы делали все, что могли…

– Доктор, вы должны знать, – Володя вопросительно обернулся к жене. Марина, помедлив, кивнула. – Надежда – наша приемная дочь. Мы усыновили ее в возрасте трех месяцев.

Вот оно! Из семи приемных детей, которых приводили ко мне на прием, пятеро были девочки. Из них четырех звали Надями, Надеждами.

– Вы что-нибудь знаете о ее биологических родителях?

– Да. Ее мать была сержантом. Двадцати лет отроду, вроде бы здоровая, без вредных привычек. Служила по контракту в военной части. Ребенок был ей ни к чему. Отец неизвестен, наверное, тоже кто-нибудь из солдат или офицеров. Мы подумали: вроде бы не самая плохая наследственность…

– Чем занимается Надя сейчас? Каковы ее собственные увлечения?

– Часами валяется на диване, слушает совершенно невозможную музыку. Я пробовал ее включать, когда Надежды не было дома. Мне кажется, что от регулярного прослушивания этого даже нормальный человек быстро становится агрессивным дебилом. Причем еще неизвестно, что тут хуже – музыка или текст. На свою беду, я неплохо знаю английский и понимаю французский. Впрочем, богатые знания языка тут не нужны. Потом, то, что они называют «тусовкой». Абсолютно бесцельное времяпрепровождение. Курят, пьют пиво, лениво обмениваются ничего не значащими репликами. Творческое и даже социальное начало практически отсутствуют. Я спрашивал ее: это твои друзья? Цедит презрительно, сквозь зубы: вот еще! Я спрашиваю: тогда почему же ты с ними? Она молчит или огрызается.

– Надежда знает, что она?..

– Нет! Нет! – оба, в один голос. – Мы так решили. Давно. Сразу.

– Что-нибудь еще об увлечениях?

– Однажды она попросила мотоцикл. Мы, естественно, отказали. И по финансовым соображениям, да и вообще…

– Личная жизнь?

– По-видимому, да. Во всяком случае, противозачаточные средства, которые я для нее покупаю, она забирает регулярно. Я понимаю, это ужасно, но как я еще могу поступить? Ведь проконтролировать ее у меня нет никакой возможности…

– В сложившихся обстоятельствах – вы поступаете единственно разумным образом. А постоянного кавалера у нее нет?

– Нет… кажется, нет. Впрочем, у них это вроде и не принято. Как-то она обронила: «Верка (подружка) давно встречается с этим козлом. Я бы на ее месте сто раз уже его бросила…» Я воспользовалась случаем и спросила: давно – это как? Она говорит: да уже больше месяца. Сами понимаете, при такой продолжительности отношений и глубина соответствующая…

– Ну, бывает же и любовь с первого взгляда…

– К сожалению, это явно не тот случай…

– Чего же вы ждете от меня?

– Мы хотели привести ее, – сказал муж, – чтобы вы с ней поговорили. Вы что-нибудь могли бы подсказать и нам. И ей… Но сейчас уже ясно, что она не придет. Так что, наверное, время принести вам наши извинения… Это наш крест, и мы…

Марина вдруг заговорила быстро и взволнованно:

– Понимаете, мы живем как в осаде! Рядом с нами чужой, абсолютно чужой человек, который нас не любит и ни в грош не ставит! И никто в этом не виноват. Мы заложники собственного поступка, и ничего не исправить! Никуда нам от нее не деться, и ей от нас тоже, хотя, я знаю, будь куда – она бы уже сто раз от нас сбежала, потому что ей сейчас тоже тяжело и плохо. Я уже сто раз прокляла тот день, когда мы взяли ее из Дома малютки. Поверьте – я никогда больше так не радовалась, как в тот день, когда я взяла ее на руки и поняла: она моя, и никто у меня ее не отнимет! Но как подумаешь, до чего мы разные…

– Чувствуешь себя безответственным негодяем… – мрачно закончил мысль жены Володя.

– И нам не у кого спросить: что же теперь делать? Потому что дальше так жить просто невозможно. Я уже на пределе, а у Володи больное сердце. Когда она выкидывает очередной фортель, он хватается за нитроглицерин. И я за него боюсь. Случись что – я просто не смогу жить… Мне страшно… Господи, да что же это такое?!.

– Простите нас, доктор… – Володя поднялся. – Мы пойдем…

– Никуда вы не пойдете. Теперь, когда недоговоренностей больше не осталось, наш разговор только начинается.

Уважаемые читатели этой книги! Перед вами четыре истории из жизни. Именно такими они предстали передо мной на первичном приеме в обычной детской поликлинике.

Четыре истории. На первый взгляд, все абсолютно разные. Разные семьи, разные дети, разные судьбы. Но кое-что все-таки их объединяет.

Разговаривая с родителями, я просматривала карточки детей. В первую очередь, меня, естественно, интересовали вердикты невропатолога. В трех случаях из четырех (кроме Нади) мне встретилось красивое слово энцефалопатия. Также в трех (кроме Марата) загадочная аббревиатура ММД. И опять же в трех (кроме Филиппа) – гипердинамический синдром. У Филиппа на том же самом месте красовался гиподинамический синдром. Даже совершенно неискушенный в медицине читатель догадается, что эти синдромы – родственники. Просто по названию.

Я сразу же поинтересовалась у всех родителей, что они знают об этих словах в карточках своих детей. Ответы могли бы поразить меня, если бы до этого (и после этого) я сотни раз не встречалась с похожими: