Анжела Варданян - Этюды по детскому психоанализу

– Я спущусь, а ты мне потом дашь куклу.

Я жду наверху, пока она спустится, но где-то посередине лестницы Анна вновь призывает маму:

– Мама, смотри, я сейчас буду прыгать, – и смело прыгает вниз, где ее ждет, раскрыв объятия, мама.

Анна вновь обрела свое тело и возраст, я ей была уже не нужна и могла заняться своим делом. Спустя некоторое время, когда они собрались уходить, Анна подошла ко мне и протянула свой рисунок.

– Это тебе.

Попрощавшись, они ушли, но у меня остался не только ее рисунок, но и переживания прожитого с Анной процесса ее возрождения – отрезок совместно прожитого времени, иллюстрирующий готовность психики человека к символической замене, восстановлению через нее отсутствующей, отколотой части целого.

Для того чтобы понять, что произошло с Анной, необходимо обратиться к основным положениям концепции Ф. Дольто о бессознательном образе тела, который она определяет следующей метафорой: «Образ тела – это живой синтез нашего эмоционального опыта: межличностного, повторно переживаемого, оживающего через избирательные эрогенные ощущения, архаические или актуальные».[22] Далее она уточняет, что «образ тела – это синтез трех образов в постоянном их становлении: базового, функционального и эрогенного», связанных между собой влечением к жизни и актуализирующихся для субъекта в том, что Ф. Дольто называет динамическим образом, понимая его как «желание быть, утверждаться в происходящем».[23]

Образ тела начинает формироваться уже в зародышевой жизни человеческого существа; в своем становлении три его составляющие: базовый, функциональный и эрогенный образ тела – проходят все стадии развития личности – оральную, анальную, генитальную, но целостность приобретает лишь к эдипову возрасту. В отличие от схемы тела заданный анатомически бессознательный образ тела – это образ целостного, «интегрированного» тела, составленного из фрагментов, – разрабатывается на всем протяжении развития ребенка и истории личности.

«Образ тела – всегда потенциальный образ из общения в фантазме».[24]

Ф. Дольто характеризует базовый образ тела как статичный, функциональный – стеничный. Остановимся на функциональном образе тела, так как он понадобится для анализа нашей ситуации: «Благодаря функциональному образу влечения к жизни, после того как они субъективируются в желании, могут нацеливаться на достижение удовольствия, объективироваться в общении с миром, с Другими».[25]

Потерю функционального образа тела Ф. Дольто иллюстрирует многочисленными примерами из своей практики, но один из них достоин особого внимания – о 5-летней девочке, потерявшей двигательные способности верхних конечностей и в течение 2 лет не пользовавшейся руками.

Ф. Дольто описывает консультацию, предваряя ее комментариями: «Частичные влечения к смерти отлучили верхние органы в функциональном образе тела. Когда ей (девочке. – прим. автора.) демонстрировали объект, она так складывала пальцы в предплечья, чтобы руками не прикасаться к объекту. Ела она с тарелки (ртом. – А. В.), если еда ей была по вкусу. Я (Ф. Дольто. – А. В.) протянула ей пластилин, сказав: „Ты можешь взять его ртом своей руки“. Немедленно пластилин был схвачен рукой ребенка и засунут в рот».[26]

Анализируя этот случай, Ф. Дольто указывает, что функциональный образ отторгается целиком или частично в случае, например, репрессивного физического вмешательства, вербальной кастрации, направленной против действий ребенка, и др.

Вернемся к Анне. Влившись в движение цепочки детских тел наверх, она фантазматически объединяется с ними в единое телодвижение. Здесь, наверху, она испытывает сильнейший эмоциональный подъем – ликование. Она такая огромная, ее так много – верх нарциссического наслаждения. Внезапно ее либидо-восторженное состояние пресекается ощущением «разрыва» процесса. Она уже не большое и целое, а осколочек. Она «поломалась» – осталась совсем одна и малюсенькая, отделенная от мамы лестницей-дырой. Она ли это?

Функциональный образ тела Анны мгновенно отторгается. Свидетельствует об этом она сама графически – в рисунке, подаренном мне. Ибо именно свободному графическому изображению детей Ф. Дольто придает огромное значение в своей клинической и теоретической работе и заключает, что в них «за аллегорически представленными ситуациями стоит нечто иное, символическое. Это представление из прочувствованного таким, каким оно происходило для каждого: в личных условиях для его собственного тела в том виде, в каком этот образ каждый несет в себе и в своем бессознательном как символический субстрат своего существования независимо от актуализации в динамическом выражении».[27]

А теперь рассмотрим рисунок Анны (см. рис. 1): здесь крупным планом изображена голова. Голова, «потерявшая» свое тело. А лицо? Рот у головы – на лбу, нос – под ртом. Волосы торчат дыбом, но снизу. Все смешалось, все наоборот. Лишь огромные глаза остались на своем месте. Но! Каждый глаз – тело с руками, ногами и головой, которая имеет только открытый рот. Рот-глаза! Крик о переживаемом состоянии. Это и есть графическое выражение пережитого ею архаического страха исчезновения. Здесь лишь рот девочки, подобно голове, изображенной на рисунке, кричал глазами ужаса. Вспомним: «частичные влечения к смерти отлучили верхние органы...»[28] А у Анны в функциональном эмоциональном образе тела – и нижние.

Слова, которые я произнесла, встав на колени и таким образом сравнявшись с ней ростом, поддерживают ее влечение к жизни, интуитивное стремление к пренатальной защите. Призыв ее бессознательного «Обними меня» показывает, что она еще не способна действовать своими конечностями.

Исполнив ее желание, я становлюсь для нее транзициональным объектом, который Ф. Дольто остроумно сравнила с джокером в карточной игре, который «заменяет отсутствующую карту и особенно козырную»[29] (здесь Мать – «Все» – козырь для младенца).

Получив защиту в символическом лоне – «объятие-матка», она услышала мои слова: «Ты уже родилась, ты...» – и восстановила (вновь обрела) двигательные способности, функциональный и динамический образ тела, желание общаться.

Здесь уместно повторить высказывание В. Бараля: «Влечения всегда частичны. Ребенок может быть заблокирован в каком-то месте частичной пульсацией, и нужно идти за ним в это место, чтобы восстановить его образ целостного, интегрированного тела».[30]

Случай с Анной в очередной раз доказывает значение теории Ф. Дольто для детского психоанализа, более того, ее жизнеспособность в «Саду радуги». И еще, «Обними меня» может означать: «Дай мне тело свое, чтобы вновь породить мое».

Ника,[31] девочка-сероглазка, привлекла мое внимание жеманно-демонстративным поведением. Ее речь – довольно громкая, полуповелительная, сопровождаемая выразительными жестами и мимикой, назойливо-настойчиво, мастерски вовлекала присутствующих в разыгрываемый спектакль «общения с мамой».

Мама подзывала ее, просила подойти. Она, стоя поодаль, объясняла, что не может, занята! Затем, повернувшись к матери спиной, Ника пошла в сторону замка и продолжала, жеманно растягивая слова, объяснять, что сейчас она очень занята. Мать стала приближаться к дочери, мягко настаивая на своем. Дочь, не оборачиваясь, демонстративно «застревая» на каждой ступеньке, все громче и театральнее отказывалась и продолжала подниматься на верхний балкон замка. Разыгрывался очередной акт. Искусно отработанная игра – «просительница-мама», «мучительница-дочь». Действие казалось настолько отрепетированным, что присутствие «зрителей» нисколько не смущало партнеров. Монотонные диалоги продолжались в тех же интонациях. Обе периодически поглядывали то на меня, то на другую маму, сидящую неподалеку. Меня это «втягивание» в затянувшийся спектакль начало тяготить, и я переместилась в другой конец игровой комнаты.

Что-то смущало меня в этой паре. Что-то было не так. Но что?

Мне никак не удавалось уловить источник моего внутреннего напряжения. Размышляя над этим, я вскоре поймала себя на том, что вновь наблюдаю за ними. Я начала медленно приближаться к ним. Вроде, все нормально. Мама с дочкой играют. Но мое внутреннее напряжение возрастает. Вглядываюсь, вслушиваюсь. Да! Та же демонстративность, но уже в другом сценарии. Девочка играет послушную дочь любимой мамы, каждое слово которой закон! Они строят из кубиков дом – идиллия. Но есть что-то в этой игре неестественное, настораживающее. Беспомощность мамы? Скорее всего. Ибо это опять спектакль, в котором дочь – главное действующее лицо. Хотя по ролям наоборот: мама – строитель, а дочь – рабочий подносит материал. Но именно Ника – важная персона. В ее жестах и интонациях достоинство и уверенность, а у матери интонация и поведение прежние – просительницы. Есть и какая-то неуверенность.