Мортимер Адлер - Шесть великих идей

В следующих двух частях я постараюсь, не вдаваясь в глубинный анализ описываемых понятий и не увлекаясь поисками тонких аргументов, предоставить читателю, вооруженному собственным здравым смыслом, полную свободу размышлять и делать соответствующие выводы. Тема вечных идей практически безгранична. Великие мысли всегда поднимают самые сложные вопросы, а большие философские вопросы, в свою очередь, всегда затрагивают вечные идеи.

Решения этих вопросов требуют серьезного проникновения в суть проблем и детального их объяснения — на что, разумеется, не претендует короткое предисловие. Надо сказать, что нахождением ответов, как правило, занимаются люди, всю свою жизнь посвящающие поиску философской мысли. Я надеюсь, что кто-то из вас все-таки захочет глубже вникнуть в суть изложенного на страницах этой книги. Специально для таких, как вы, написана четвертая часть. В эпилоге я поднимаю некоторые вопросы, заставляющие задуматься любого человека, а также описываю ряд проблем, по поводу которых читатель может попробовать либо принять одно из существующих мнений, либо выработать собственную точку зрения, либо воздержаться от каких-либо выводов.

Можно быть или лжецом, или скептиком, но нельзя быть одновременно и тем и другим. Безусловно, наиболее предпочтительный вариант — не быть ни лжецом и ни скептиком.

Человек, утверждающий, что ничего не знает, потому что ничто нельзя познать, или заявляющий, что ни одно утверждение не может быть истинным или ложным, изолирует себя от лжи. Крайний скептицизм[16] отгораживает такого человека от мира, в котором, по его мнению, подавляющее большинство обитателей пребывает в иллюзии, что в состоянии отличать истинные утверждения от ложных.

Иллюзия или нет, но лжец, когда сознательно обманывает кого-то, по крайней мере думает, будто знает разницу между враньем и правдой. Вряд ли у него получалось бы так лгать, находись он в полном неведении или имея серьезные сомнения.

Рассмотрим в качестве примера нечестного ювелира, убеждающего клиента купить кольцо с бриллиантом высокого качества, при этом продавцу, естественно, известно, что вместо подлинного камня он подсовывает грошовую подделку. Ювелир солгал преднамеренно — чего просто не смог бы сделать, если думал бы, подобно скептику, что его заявление: «Камень в этом кольце — чистый бриллиант» — не является ни правдой, ни враньем, поскольку нет ничего истинного или ложного.

Однако есть один момент, когда скептик способен соврать. Будучи убежденным приверженцем скептицизма, он может пойти на обман окружающих, делая вид, что не является скептиком. Вместо того чтобы честно признать свои взгляды, он во всеуслышание заявляет прямо противоположное: будто он считает некоторые утверждения правдивыми, а другие — ложными. Хотя на самом деле думает он совсем иначе.

Вероятность такого обмана полностью раскрывает его суть, заключающуюся в том, чтобы выражать словами нечто прямо противоположное или собственным принципам, или реальным фактам. Если хозяин съемной квартиры говорит, что повышает арендную плату, потому что она слишком низкая, то он откровенно врет. Разумеется, ложь должна быть осознанной и заранее продуманной, с четко поставленной целью: ради собственной выгоды ввести людей в заблуждение, не считаясь с ущербом, который понесет обманутый.

Осуждение лжи как морально неправильного или неправедного деяния предполагает, что обман наносит вред. Так называемая ложь во спасение, или святая ложь, обычно не осуждается, а оправдывается, поскольку она в этом случае не наносит никакого вреда обманутому человеку и даже в отдельных случаях будет для него полезна. Но независимо от того, приносит ли ложное утверждение вред или пользу, оно все равно остается неправдой, потому что произносимое не совпадает с тем, что думает говорящий.

Таким образом, правдивость высказанных утверждений зависит от того, насколько эти утверждения соответствуют тому, что говорит или думает говорящий. Высказанное утверждение будет ложным в том случае, если оно противоречит тому, что человек думает или говорит себе, как в том случае, например, когда я сообщаю вам, что у меня болит зуб, хотя на самом деле это не так.

Соответственно, ложь означает осознанную подмену говорящим онтологических утверждений. Говоря более простым языком, в ложном утверждении будет частица «не» там, где ее быть не должно, и наоборот. Нечестный ювелир утверждает: «Это настоящий бриллиант», в то время как должен был бы сказать: «Это не бриллиант», поскольку он знает, что этот камень никак не может быть бриллиантом.

Называя кого-то лжецом, мы тем самым осуждаем его моральный облик и обычно подразумеваем, что данный человек привык обманывать при каждом удобном случае, если это для него выгодно. Мы с настороженностью относимся к его словам, так как они, скорее всего, являются ложью и могут нанести вред другим людям.

Мы не считаем себя хроническими лжецами, но кто из нас, если быть до конца честным, будет утверждать, что никогда не врал — во спасение или просто так? Делая признание насчет собственной лжи, мы дистанцируемся от крайнего скептика, настаивающего на недопустимости лгать в принципе, за исключением, правда, той лжи, к которой он прибегает как к маскировке. В отличие от крайнего скептика мы не сомневаемся в очевидных вещах и не собираемся отрицать — с большей или меньшей уверенностью, — что одни утверждения бывают истинными, а другие ложными. Высказывания, которые мы расцениваем как истинные, не просто выражают то, что мы честно думаем о чем-либо, но и верно описывают фактическое положение вещей.

Отметим, что эти два положения тесно связаны друг с другом, но сейчас речь идет не о том, что человек думает о положении вещей, а о том, как все обстоит фактически. Когда я говорю: сущностно то, что существует, и не сущностно то, чего не существует, — мое утверждение истинно. Когда я говорю: сущностно то, чего не существует, и не сущностно то, что существует, — мое утверждение ложно.

Точно так же как правдивость устного сообщения состоит в согласованности или соответствии между тем, что человек говорит и что думает, так и истинность мысли зависит от того, что на самом деле бытует или не бытует в действительности, независимой от нашего сознания, и как человек ее воспринимает.

Такое определение истинности отвечает на вопрос: «Что есть истина?» — но в том, что касается мнений и верований, существующих в нашем сознании, оно не отвечает на вопрос: «Является ли это истиной?» На него ответить гораздо труднее даже для человека, согласного с определением истины как соответствия между разумом и реальностью. Для крайних скептиков, отвергающих это определение на основе того, что оно ошибочно предполагает существование такого состояния реальности, с которым разум может быть согласен или не согласен; второй вопрос не сложнее первого, но ответить на него невозможно.

Скептик обязательно скажет, что подобное определение истины оперирует ошибочным предположением. Но не подводит ли его здесь использование слова ошибочное? Не противоречит ли он сам себе, с одной стороны, декларируя, что ничто не может быть названо истинным или ложным, и, с другой стороны, утверждая, что это предположение ошибочно, то есть ложно?

Здесь мы используем вековое возражение, уличающее скептиков в том, что они отвергают собственные доводы. Нельзя говорить, будто не существует истинных и ложных утверждений, не впадая во внутреннее противоречие. Если утверждение, выражающее точку зрения скептика на истину, само является правдивым, то существует по меньшей мере одно истинное высказывание. Если оно ложно, то возможно существование множества других истинных или ложных высказываний. Если это утверждение не является ни истинным, ни ложным, то зачем вообще обращать на него внимание?

Таким образом, скептик либо противоречит сам себе, либо склоняет нас прекратить дальнейший разговор, так как он ни к чему не приведет. Нет смысла говорить с тем, кто на любой вопрос отвечает одновременно и да и нет.

Но поскольку крайний скептик не признает ограничений, связанных с элементарным правилом здравого смысла, что мы не должны противоречить самим себе в тех случаях, когда этого можно избежать, наше опровержение, как раз основанное на здравом смысле, не заставит его замолчать. Он не против того, чтобы быть непоследовательным. Мы можем опровергать его, к нашему собственному удовлетворению, но вряд ли добьемся, чтобы скептик согласился с чужим доводом и отказался от своего мировоззрения. Единственным следствием того, что мы осознали внутреннюю противоречивость его позиции, станет понимание бесполезности дальнейшего разговора с ним.