Xoce Антонио Марина - Поверженный разум. Теория и практика глупости

Предрассудки, догматизм и суеверия являются ложными, но, по крайней мере, сознательными убеждениями. Есть, однако, и другие убеждения, неявные, не сформулированные, которые представляются опасными прежде всего из-за их бессознательности. Мы могли бы сказать, что они бессознательны, хотя это выражение не совсем точно. Эти убеждения воздействуют на наши отношения, чувства, решения, но воздействуют скрытно. Ортега[11] с великой прозорливостью провел грань между мыслями и верованиями. Идеи человек обретает, верования и убеждения ему присущи.

Рассмотрим чувство стыда. Суть этого понятия отточена обычаями и временем. Не удержусь от цитирования определения, данного Домингесом[12] в его „Словаре“ (1848): „Стыд. Вид целомудренной сдержанности, робкого и скромного смущения, как бы потревоженной невинности. Чистая, застенчивая и непритворная скромность, осторожность, порядочность, особенно у женщины; держащийся, однако, на очень тонкой нити, с высокой степенью угрозы разрыва ее и наступления непоправимых последствий“. Разумеется, Домингес не прав. Физический стыд бывает мужским и женским, детским и взрослым. Он основан, вероятнее всего, на неких анатомических представлениях, происхождение которых нам неизвестно и которые меняются по мере развития человека от эпохи к эпохе, от одной формы общества к другой; поэтому я и завел о нем разговор. Стыд связан с понятием pudendus[13], с тем, что нельзя показывать, но это не объективная категория, а скорее культурная. Женщины племени яномами ходят полностью обнаженными, они только и носят что шнурок на талии, без него они бы чувствовали себя непристойно. Плиний утверждал, что женщины могли бы находиться обнаженными на стадионе, как и мужчины, но при этом они выглядели бы нелепо. Плиний приводит удивительный аргумент, подводя основу под свое утверждение о естественной природе женского стыда: тело утопленницы плавает лицом вниз, с тем чтобы скрыть ее половые органы, в то время как тело утопленника всегда плавает лицом вверх. Этот аргумент повторялся неоднократно вплоть до XVII века.

Некоторые верования оказывают мощное воздействие на формирование личности. В особенности те, что относятся к нам самим. Ребенок создает собственный образ, утверждая свое „я“. В пятнадцать месяцев он узнает себя в зеркале. Вероятно, что его собственная деятельность, чувство, что его собственные поступки оказывают влияние на действительность, служат основанием для его субъективного самоосознания. В два с половиной года дети — уже разумные существа, и, возможно, к четырем годам у них складывается представление о том, как функционирует разум. Ребенок начинает осознавать свое „я“, вырабатывать серию представлений о себе самом, которые со временем подвергаются пересмотру. Эти представления о себе включают оценку, положительную или отрицательную, уважение или неуважение к себе самому, которое вкупе с представлением о своей способности справляться с проблемами будет определять в значительной степени эмоциональную сторону его жизни.

Среди этих могущественных убеждений мы находим также социальные роли, то есть модели поведения, которые соответствуют, например, женщинам или мужчинам; своего рода сценарии, которым мы следуем в жизни. Мы держим в голове модель мира, и она нужна нам для того, чтобы переосмысливать информацию и оценивать то, что с нами происходит. На этом основываются наши чувства и наши ожидания. Американский антрополог Маргарет Мид описала две разные мыслительные модели. Одна относится к племени арапеш, вторая — к племени мунгудумор. Великая цель арапешей состояла в том, чтобы ямс и дети росли хорошо. Вся их социальная организация была подчинена достижению этих целей. Они считали, что мир должен быть радушным. Мунгудумор думали иначе. Мир — это опасное место, в котором можно выжить, только находясь в состоянии постоянной тревоги, будучи готовым отразить нападение. В детях воспитывалась агрессивность, которая считалась спасительной. Социальная организация племени целиком и полностью основывалась на подозрительности, силе и постоянной враждебности.

Таким образом, движение от желания к действию, проходящее через этап чувственной оценки, попадает под воздействие систем убеждений и верований, определенных моделей. Некоторые из них благоприятствуют дисфункциональному или деструктивному поведению. Я ненадолго задержусь на той системе убеждений, которая ведет к употреблению наркотиков. Безусловно, можно говорить о влиянии темперамента, например о потребности в новых эмоциях, импульсивности, неспособности переносить скуку. Другие склонности являются приобретенными — например чувство бессилия или беспомощности. Некоторые убеждения, похоже, присутствуют постоянно: „Я должен был быть совершенным. Я должен был быть сильным. Я всегда должен был добиваться того, чего хочу. В жизни не должно быть места боли, жизнь не должна требовать от меня никаких усилий. Я не в состоянии влиять на то, что меня окружает. Наркотик может дать мне силы, которых мне не хватает. Мир — дерьмо, и я тоже дерьмо“.

Американский психиатр Аарон Бек пытался обнаружить убеждения, называемые им патологическими; я, в свою очередь, предпочитаю именовать их токсичными. Он полагает, что у всех них есть следующие общие черты:

1) немотивированные суждения. Такие умозаключения ведут к очень резким выводам, которые, впрочем, не имеют очевидных подтверждений: „Меня должны ценить все, если я хорошая“, „Если я не заработаю много денег, я буду лузером“;

2) выборочное абстрагирование. В оценке опыта происходит концентрация на одной специфической детали, в то время как другие, подчас более значимые, игнорируются: „Я опять опоздал. Я все делаю неправильно“;

3) неоправданные обобщения. Когда следуют от частного случая к общим выводам: „Икс не позвонил мне. Никто никогда меня не полюбит“;

4) превозношение или принижение. Преувеличение значимости дурных событий и преуменьшение роли того, чем можно было бы гордиться: „Непростительно было бы не принести ему десерт, который он любит“, „В моей жизни нет ни одной радостной минуты“;

5) абсолютистский и дихотомический образ мышления. Стремление классифицировать любой опыт в рамках двух абсолютно противоположных категорий, при этом постоянно давая себе негативную оценку: „Я все делаю плохо“, „Я никому не нужен“, „Я недостойный человек“.

Эти убеждения являются на самом деле приобретенными привычками, действующими скрытно на уровне памяти; они вызывают серьезные искажения в области чувственной оценки. Выявить и изменить эти привычки — вот правильное решение.

Меня живо интересует, почему так мало внимания уделяется исследованию „доверчивости“, чрезмерной склонности верить во что бы то ни было. Полагаю, что человек по природе своей доверчив, то есть располагает эффективными и подсознательными механизмами формирования верований и убеждений. Верования и убеждения — это умственный навык, то, что усваивается в процессе неоднократного повторения, механизм усвоения унаследован нами от наших братьев — животных. Вспомните собаку Павлова. Павлов включал звонок незадолго до того, как собаке давали пищу, и слюноотделение у нее начиналось уже в момент звонка. В человеческом измерении собака твердо верила в то, что еда последует за звонком, и соответственно себя вела.

Верования и убеждения появляются автоматически. Я не могу поверить во что-либо по собственной воле. Многие хотели бы исповедовать или, напротив, перестать исповедовать какую-либо религию. Но ведь вера — совсем не то, что можно обрести произвольно, на самом деле обретение веры происходит в рамках совершенно определенных моделей, которые стоит знать для того, чтобы либо использовать их, либо, напротив, избегать. Человек склонен верить той информации, которая постоянно повторяется и приходит к нему из самых разных, но подтверждающих друг друга источников. Такой механизм становится спасительным в сфере опыта. Я вижу тень и не знаю, медведь это, скала или оптический обман. Я двигаюсь для того, чтобы понять, исчезнет ли она. Я приближаюсь. Спрашиваю своего спутника, видит ли он тень. Впечатление подтверждается, если я слышу рычание медведя, чую его запах или чувствую прикосновение его лапы на своей спине, — тут уже не приходится сомневаться в том, что медведь и на самом деле рядом. Устойчивость восприятия и взаимное подтверждение сигналов, получаемых по различным чувственным каналам, достойны доверия. Они являются эффективным механизмом для нашего приспосабливания к действительности.

Но с появлением языка многое меняется. Люди начинают верить не только тому, что они видят, но и тому, что им говорят. И это уже куда более опасно, потому что язык служит своего рода заменой опыта, но без всяких гарантий. Слово породило коммуникацию, а вместе с ней и ложь, и наши механизмы формирования убеждений могут быть легко обмануты. Средства массовой информации часто прибегают ко лжи, потому что могут таким образом создавать симулякры действительности.