Анна Фенько - Люди и деньги

Что тому виной — ограниченные финансовые возможности большинства населения (и в первую очередь самих идеологов) или какие-то фундаментальные архетипы российского сознания, на протяжении столетий мешающие создать в нашей стране пригодную для жизни материальную среду?

Человек упорядочивает мир вокруг себя и конструирует собственную идентичность посредством вещей — создавая их и взаимодействуя с ними. Вот что пишет, например, Ханна Арендт, вовсе не являющаяся сторонницей идеологии консумеризма, в своей книге «Vita activia, или О деятельной жизни»:

«Вещи мира имеют задачу стабилизировать человеческую жизнь; их «объективность» заключается в том, что всесметающей изменчивости естественной жизни… они придают человеческую тождественность, идентичность, следующую из того, что тот же самый стул и тот же самый стол с неизменной надежностью встречают вечно меняющегося человека. Иными словами, то, что противостоит субъективности человека, есть объективность, предметность созданного им же самим мира, а не возвышенное равнодушие природы… Без воздвижения такого мира между человеком и природой царила бы вечная подвижность, но не было бы ни предметности, ни объективности» (Арендт, 2000).

Таким образом, вещи, которые нас окружают, — это не просто инструменты, которые мы используем, а затем бросаем по своей прихоти. Они составляют каркас нашего опыта, упорядочивают наше «Я», которое без них осталось бы бесформенным.

Вещи вносят свой вклад в культивирование души, они помогают упорядочить сознание как отдельного человека, так и социальных групп и культурных сообществ. Материальная среда, окружающая нас, никогда не бывает нейтральной: она либо помогает силам хаоса сделать жизнь случайной и неорганизованной, либо, наоборот, способствует тому, чтобы жизнь обрела смысл и направление.

В США уже не первое столетие идет дискуссия о распространении огнестрельного оружия. Лозунг, популярный среди сторонников свободного владения оружием, гласит: «Убивают не ружья, а люди». Исследование роли вещей приводит к прямо противоположному выводу: не существует просто «людей»; люди определяются тем, что они ценят, чем обладают и что используют. Человек, который хранит дома оружие, отличается от человека, у которого оружия нет. Точно так же человек, выросший в собственном доме, отличается от жителя коммуналки, а автомобилист отличается от пассажира общественного транспорта.

Большинству жителей бывшего СССР, до недавнего времени официально не владевших практически никакой собственностью, признание этого факта дается довольно болезненно. Тем не менее, воля к организации жизненного пространства, проявляемая нашими соотечественниками, увлеченно занятыми «евроремонтом» квартир и стрижкой английского газона на своих шести сотках, доказывает, что поиск идентичности через обладание собственностью отнюдь не чужд российской ментальности.

Еще в конце XIX века Уильям Джеймс дал следующее определение личности:

«В самом широком смысле личность человека составляет общая сумма всего того, что он может назвать своим: не только его физические и душевные качества, но также его платье, дом, жена, дети, предки и друзья, его репутация и труды, его имение, лошади, его яхта и капиталы» (Джеймс, 1991).

Если обозначать имущество как вещи, которые мы называем своими, то, согласно Джеймсу, мы являемся суммой нашего имущества. Американский исследователь Рассел Белк определяет «расширенное Я» как личность плюс ее имущество, включая не только материальные объекты, но и (вслед за Джеймсом) других людей, места, коллективное имущество, а также части тела и внутренние органы (Belk, 1988).

Доказать, что имущество действительно воспринимается как часть личности, можно достаточно наглядно, лишив человека его личных вещей. Это регулярно происходит в больницах, тюрьмах, домах престарелых, школах-интернатах, монастырях, казармах и концлагерях.

Во всех этих учреждениях у людей, как правило, первым делом отбирают их деньги, одежду, а иногда даже их имя. Взамен им обычно выдается стандартная форменная одежда и столь же стандартные предметы гигиены. Их тела также подвергаются некоторой стандартизации — например, короткой стрижке, санобработке. Целью всех этих процедур является разрушение старой идентичности, чувства собственной уникальности и индивидуального самосознания и формирование новой идентичности — чувства принадлежности к группе точно так же одетых и подстриженных людей.

Другим примером потери имущества являются кража или стихийное бедствие. Жертвы квартирных краж оплакивают свое имущество почти так же, как другие оплакивают смерть близкого человека (Rosenblatt et all., 1976). То, что утрачивается в обоих случаях, — это часть собственной личности. Например, студент, у которого украли велосипед, говорит: «Мне больно думать, что кто-то продает то, что для меня важнее денег… Каждый владелец велосипеда может рассказать множество историй, связанных с ним. Это не просто железяка, это часть моей жизни… И у меня ее украли, украли мои воспоминания…»

В исследовании самого Белка жертвы квартирных краж рассказывали о том, что их первым чувством были гнев и бешенство, а вторым — переживание насилия и вторжения в их жизнь. Переживания женщин, ставших жертвами ограбления, были очень похожи на то, как если бы их изнасиловали: они чувствовали себя грязными, оскорбленными.

Похожие чувства испытывают и люди, лишившиеся имущества из-за стихийного бедствия. Независимая журналистка Бет МакЛеод сообщает (McLeod, 1984), что те, кто потерял свои дома и имущество в результате оползня, проходят через те же стадии горя, что и люди, потерявшие близких (отрицание, гнев, депрессия и, наконец, принятие утраты). Интервью с жертвами наводнения показали, что даже через шесть недель после стихийного бедствия они все еще находились на первой стадии горя, отказываясь говорить о своей потере или переходя на слезы.

В большинстве традиционных культур принято хоронить покойников вместе с принадлежащим им имуществом, что само по себе доказывает общее убеждение представителей всех этих культур, что принадлежащие человеку вещи являются продолжением его «Я». Кстати, сравнение имущества, найденного в захоронениях мужчин и женщин на протяжении последних 60 тыс. лет, показало, что дифференциация их социального статуса (отразившегося в меньшем количестве вещей, принадлежащих женщинам) наблюдается лишь начиная с третьего тысячелетия до н. э. (Alekshin, 1983).

Даже в современной культуре носить одежду покойника и пользоваться его личными вещами не принято. Это табу отражает веру в то, что право собственности распространяется за пределы человеческой жизни. Крайним выражением этого убеждения был индийский обычай хоронить жену в качестве имущества мужа, запрещенный всего лишь 100 лет назад. Мистическая связь человека с принадлежащими ему вещами используется в магических ритуалах многих народов (гадание, привораживание, наведение порчи и т. п. с помощью одежды, волос, ногтей и т. п. — объектов магической манипуляции).

Наконец, акты вандализма, обычно сопровождающие свержение правителей и уничтожение врагов (разрушение домов, порча и сжигание личных вещей), демонстрируют эмоциональную связь личности и ее имущества, существующую не только в сознании владельца этого имущества, но и в сознании его врагов. Именно поэтому погром, устроенный булгаковской Маргаритой в квартире ненавистного ей критика Латунского, вполне удовлетворил ее жажду мести.

На разных этапах человеческой жизни личные вещи и иное имущество играют разные психологические роли. Только что родившийся младенец еще не способен различать внутреннее и внешнее, свое тело и окружающую среду. В ходе развития двигательных навыков и кинестетических ощущений те объекты, которые малыш может контролировать, начинают восприниматься как часть себя, а остальные — как внешняя среда. Возможно, первым объектом, который воспринимается как «не-Я», является мать ребенка, которая не всегда оказывается рядом, чтобы удовлетворить его потребности.

Психоаналитики утверждают, что переносить временное отсутствие матери ребенку помогают «переходные объекты» — любые предметы, тряпочки или игрушки, которые эмоционально связываются с образом матери и символизируют ее заботу и тепло (Winnicott, 1953). Британский психоаналитик Джон Боулби полагает, что такие переходные объекты помогают в формировании идентичности ребенка, так как с их помощью он осознает свою отделенность и независимость от матери (Bowlby, 1969).

На следующей стадии развития (6–12 месяцев) младенец учится активно манипулировать с предметами (разбирать и собирать кубики, пирамидки и т. п.). В развитии личности манипулятивная деятельность с предметами играет огромную роль, так как способствует формированию у ребенка чувства собственной компетентности, мастерства, самостоятельности.