Дмитрий Узнадзе - Психология установки

Здесь, в этом контексте, нет необходимости со всех сторон рассматривать процесс усвоения языка: для нас достаточно увидеть, что в нем — в процессе усвоения языка — установка принимает значительное участие. Согласно этому, мы можем сказать, что у ребенка, в результате усвоения языка, выраба­тывается соответствующая языковая установка. Конкретно это означает, что в результате многократного воздействия форм и слов данного языка в нем происходит фиксация со­ответствующей установки и поэтому, когда у него возникает задача речи и он в той же или иной ситуации что-то должен сказать, у него, вместо, так сказать, первого возникновения соответствующей установки и ее проявления в каком-либо оригинальном слове или форме, возникает фиксированная установка, которая находит свою реализацию в использова­нии изученных слов и форм: субъект использует материал того языка, который он усвоил с детства.

Очень интересен и очень показателен анализ процесса по­нимания языка с точки зрения теории установки. Замеча­тельно, чрезвычайно глубоко и в то же время художественно определяет этот процесс тот же Гумбольдт: «Беседу никогда нельзя сравнивать с передачей какого-либо предмета. В слу­шателе, как и в говорящем, она должна развиться из соб­ственной внутренней силы, и то, что получает первый, явля­ется лишь гармонически звучащим возбуждением» этой силы. «Слыша то или иное слово, никто не мыслит именно то и точно то, что мыслит другой... Поэтому всякое понима­ние в то же время является и непониманием, всякое согласие в мыслях и чувствах в то же время является несогласием», — говорит Гумбольдт.

Как видим, он особо отмечает два момента: 1) беседуя друг с другом, мы посредством слова не передаем друг другу готовую мысль, а только возбуждаем в слушателе внутрен­нюю силу, которая создает соответствующее понятие; 2) это понятие всегда индивидуально: оно — не совсем то, что под­разумевает говорящий, хотя было бы ошибкой думать, что оно существенно отличается от него.

Это наблюдение Гумбольдта, как и многие другие, заслу­живает особого внимания. Мы видим, что он совершенно не согласен с утверждением ассоцианизма, будто бы слово яв­ляется знаком, представление которого вызывает репродук­цию связанного когда-то с ним представления, и что будто бы именно это является тем, что лежит в основе процесса пони­мания речи. Однако концепция Гумбольдта не идет дальше признания негативного значения этого наблюдения; она не может показать, чем в сущности и конкретно является эта «внутренняя сила», в которой слово в первую очередь вызы­вает изменения и которая, следовательно, подтверждает возможность коммуникации.

Поэтому остается непонятным и второе его наблюдение: будто бы значение слова всегда индивидуально, но в опреде­ленных границах, т. е. будто все по-своему понимают значе­ние каждого слова, но в то же время все же подразумевают одно и то же, т. е. будто бы значение слова и индивидуально, и в определенных границах общо. Первый член этого про­тиворечия — факт индивидуальности языка, как отмечено выше, Гумбольдт объясняет тем, что человек наименовывает не предмет, а свою концепцию об этом предмете, понятие, ко­торое у каждого индивида свое, специфическое. Однако люди никогда бы не поняли друг друга и речь была бы не воз­можна, «если бы в различии отдельных люден не было бы скрыто единство расщепленности человеческой природы на обособленные индивиды» (с. 284). Как видим, Гумбольдт объясняет слово как факт единства противоположностей двумя совершенно различными принципами, не имеющими между собой ничего общего. Взгляд Гумбольдта в этом слу­чае вкратце можно было бы передать так: каждый человек своеобразно воспринимает всякое слово, однако эта особен­ность не заходит далеко, поскольку все они — люди, а приро­да человека едина; поэтому-то слово лишь в определенных границах носит индивидуальный характер.

Конечно, было бы правильнее, если бы Гумбольдт нашел один принцип, которого было бы достаточно для объяснения этой двойственности природы языка — индивидуальности и общности, так же как и тех особенностей «механизма» пони­мания языка, которые даны в его нервом наблюдении. Дело в том, что в обоих случаях Гумбольдт отмечает существен­ные, т. е. вытекающие из сущности языка, его особенности. Ясно, что они должны быть выведены из одного принципа и объяснены одним принципом, Гумбольдт мог бы сказать, что в этом случае мы имеем дело с внутренней формой языка, что именно она делает понятным все отмеченные здесь особен­ности. Однако мы знаем, что внутренняя форма, как ее пони­мает Гумбольдт, совершенно бессильна выполнить ту роль, которую он отводит ей.

Когда человек выступает в роли слушателя, слово у него в первую очередь актуализирует установку, фиксированную у него в результате многократного воздействия этого же сло­ва в прошлом. На основе этой установки у него возникает соответствующее психическое содержание, которое он пе­реживает как значение слова. Это означает, что он понял слово.

Как видим, слово, в котором говорящий подразумевает определенное, конкретное содержание, передает слушателю это содержание не прямо, а в первую очередь пробуждает в нем (слушателе) определенную установку; и затем, на осно­ве этой установки, возникает определенное психическое со­держание, которое переживается в качестве значения услы­шанного слова. Следовательно, беседу действительно нельзя сравнить с передачей какого-либо предмета из одних рук в другие. Но если это так, т. е. если слово в слушателе в пер­вую очередь возбуждает не психическое содержание, а уста­новку, то тогда понятно, что «при слушании того или много слова никто не мыслит именно и точно то, что другой». Зна­чение слова, как определенное психическое содержание, яв­ляется реализацией установки, возбужденной посредством слова. Однако установка всегда является более или менее ге­нерализованным процессом[58]: ее реализация в психике и, воз­можно, в поведении в определенных границах различна; следовательно, становится само собой понятно, что слушатель никогда не мыслит именно и точно то, что говорящий, что по­нимание (по словам Гумбольдта) в то же время является и не­пониманием и «согласованность — несогласованностью». Таким образом, мы видим, что слово всегда индивидуально, поскольку оно является реализацией установки.

Однако понимание было бы невозможно, если бы слово в слушателе возбуждало совершенно другую установку, чем та, которая фиксирована в нем. Следовательно, то, что слово общо, что всеми понимается одинаково, — это тоже объясня­ется понятием установки.

Таким образом, если подразумевать, что слово возбужда­ет фиксированную установку, то станет ясным, во-первых, что посредством слова слушателю передается не определен­ная мысль, содержание, а в нем возникает какой-то процесс, который определяет переживание значения слова; и, во-вто­рых, что, с одной стороны, это значение у каждого субъекта своеобразно, но, с другой стороны, — все же общо с другими.

Отсюда становится понятным факт «единства противопо­ложностей» в слове.

Таков «механизм» человеческой речи как в случае языко­вого творчества, так и при разговоре на уже знакомом гото­вом языке. Мы видим, что установка здесь всюду играет большую роль. А это означает, что корни всех значительных особенностей языка мы должны искать в целостном модусе актуального бытия человека — в установке субъекта. Очевид­но, что если действительно где-то существует то, что Гум­больдт называл внутренней формой языка, как первичный фактор, который изнутри с самого же начала определяет все проявленные особенности языка, то его следует предпола­гать в установке говорящего субъекта. Однако мы должны помнить, что установка ни в коем случае не является чисто субъективным состоянием; наоборот, она представляет собой специфическое целостное отражение, именно некий процесс объективных обстоятельств ситуации, так сказать, голоток­сический процесс, в котором субъект впервые приходит в со­прикосновение с объектом и воспринимает его в его сущно­сти. В противном случае мы имели бы дело с чисто субъекти­вистским, идеалистическим понятием, которое оказалось бы совершенно беспомощным перед теми большими задачами, разрешение которых возложено на понятие внутренней фор­мы языка.

1. Однако если конкретное содержание внутренней фор­мы языка мы должны подразумевать в установке, то ясно, что понятие установки должно учитывать все те требования, ко­торые, как было отмечено выше, предъявляются правомер­ной концепции внутренней формы языка.

Понятие внутренней формы языка должно сделать понят­ной проблему Гумбольдта — проблему единства значения и звука в слове, проблему «единства единств», т. е. проблему «синтеза синтезов». Звук и значение — два гетерогенных со­держания. Каким образом возможен факт их встречи, объ­единения в слове? Как было отмечено выше, эта проблема не решена ни в концепции Гумбольдта, ни в концепциях Гуссер­ля или Вундта.