Чезаре Ломброзо - Политическая преступность

Но при учреждении вышеупомянутых кафедр придется иметь дело с теми же академическими кружками, от доброй или, лучше сказать, злой воли которых зависит и самое учреждение и назначение профессоров.

Для того чтобы устроить это затруднение, в некоторой степени следовало бы дать право избрания меньшинству, как это делается в политике, а для контроля обратиться к суду иностранных ученых.

Мы уже говорили, что школы лишают нас гениальных людей, угнетая гениальные способности тогда, когда они не успели еще окрепнуть, то есть в ранней молодости. Здесь, стало быть, борьба за существование идет обратно тому, что мы видим в природе: здесь слабые побеждают сильных или скорее мелкие – великих.

А хуже всего то, что против этого зла нет никаких лекарств: люди, стоящие у власти, не будучи сами гениальными, не захотят и не смогут создавать ничего, кроме посредственности.

Достаточно было бы добиться от них, чтобы они хоть преднамеренно не ставили препятствий гениальным людям. Зачем, например, требовать хорошего знания математики от людей, посвятивших себя изучению литературы, и наоборот; зачем требовать знания мелочных и пустопорожних грамматических правил, портящих эстетический вкус, именно от тех людей, которые этим вкусом в высокой степени обладают; зачем наши высшие школы музыки и скульптуры, находящиеся, конечно, в руках посредственности – прирожденных врагов гения и оригинальности, – развивают эстетический вкус своих питомцев по математическим формулам? Не лучше ли было бы превратить эти школы в чисто промышленные, так как с искусством они ничего общего не имеют.

23)  Магистратура. Одной из важнейших реформ является освобождение магистратуры от того лакейства, которое отнимает у нее престиж и парализует ее силы. Вот в Америке дело поставлено не так. Там судьи избираются народом и обладают такой независимостью, что могут не исполнять законов, считаемых ими несогласными с конституцией.

В одной недавней работе доказано, что эта система, исходящая прямо из английского Common Law , также хорошо охраняет права личности и штатов от произвола Конгресса, как и права Конгресса от покушений личностей и штатов.

Так, мы видели, что магистратура протестовала против исполнительной власти по поводу отмены Habeas corpus {75} и режима военных судов, а по отношению к законодательству обсуждала очень важные финансовые, политические и религиозные вопросы. Даже международные сношения – дипломатические трактаты – подвергались обсуждению, а иногда и отмене со стороны магистратуры.

А между тем со времени Гражданской войны никогда конгресс серьезно не покушался на независимость суда и не стеснял его юрисдикции.

Мы видели, что Древний Рим обязан был продолжительным внутренним миром учреждению трибуната; то же было и в Венеции благодаря ее относительно беспартийному суду. Если деспотические правительства, вроде австрийского или старого пьемонтского, подолгу жили без всяких серьезных потрясений, то этим они обязаны сохранению одинакового суда для всех, который благодаря адвокатам для бедных производился в сенате, имевшем право кассировать не согласные с законом декреты министров.

Теперь король в Италии отступил на второй план, но на его месте воцарилось по крайней мере 700 деспотов, гораздо более опасных, потому что они менее заметны. Эти деспоты, эти новоявленные короли пропитали несправедливостью все поры нации, до самых отдаленных уголков, обладающих счастьем иметь своего представителя. Власть их до такой степени сильна, что печать не смеет говорить о безобразиях, ими совершаемых, и сама магистратура молчит и покоряется.

Надо, стало быть, пожертвовать несменяемостью судей и поручить их назначение независимому органу, например кассационному суду. Что касается повышений, то их следует обусловить: во-первых – экзаменами; во-вторых – числом неотмененных приговоров; наконец, в-третьих, для судей низших инстанций и королевских прокуроров – числом дел, возбужденных по прямому вызову и не подвергавшихся апелляции, что может служить очень точным критерием хорошей работы и могучим побуждающим к ней средством. Статистика показывает, что у деятельного судьи прямые вызовы достигают пропорции, значительно превышающей ту, которая встречается в обыкновенных случаях.

Почему не воспользоваться средством, способным одновременно усовершенствовать суд и дать прочную основу для выбора судей?

Надо помнить, что теперь ведь у нас есть только одна аристократия заслуги и таланта, и если мы не сумеем ее выдвинуть надлежащим образом, то государственное здание лишится прочного фундамента.

Таким фундаментом может быть только достоинство, а пробным камнем последнего служит экзамен. Поразительный пример этого мы видим в Китае, которому раздача всяких должностей, обусловленная экзаменами, придала такую необыкновенную устойчивость, что он победил не только внутренних и внешних врагов, но даже самое время.

24)  Адвокаты для бедных. Но рядом с этой аристократией заслуги полезно было бы учредить или, скорее, возобновить нечто вроде адвокатуры для бедных и слабых, независимой от министерства юстиции, избираемой коммунальными советами или выборщиками второй степени и предназначенной для того, чтобы к ее защите мог обращаться всякий, считающий себя обиженным властями – парламентом, министрами, двором. Адвокаты для бедных, несколько напоминающие античных трибунов, возьмут на себя священную миссию защищать угнетенных и потому в суде должны иметь преимущественное право на рассмотрение возбуждаемых ими дел, а также предавать гласности состоявшиеся по этим делам приговоры.

Члены этой корпорации, в число коих могут входить и рабочие, и студенты, вообще люди всяких профессий, должны быть избираемы на срок не очень долгий и сменяемы только по приговору кассационного суда. Они должны быть одновременно и трибунами, и цензорами нравов, и защитниками, борясь как с адвокатократией, так и с произволом власть предержащих или парламентских партий.

25)  Изменяемость законов. Прочность политического строя обусловливается его растяжимостью, способностью применяться к постоянно изменяющимся условиям жизни. Пример такой растяжимости мы видим в Швейцарии, где в течение пятидесяти лет (1830–1879) состоялось 115 пересмотров кантональных конституций и 3 пересмотра конституции федеральной, причем страна, несмотря на различие рас, ее населяющих, сохранила свое единство.

По мнению Гольцендорфа, изменение закона является не только необходимым, но и вполне законным в тех случаях, когда привилегированные классы не хотят добровольно отказаться от своих прерогатив, если эти прерогативы угрожают опасностью государству и если чувство равенства глубоко проникло в сознание народных масс.

Но, во всяком случае, эти изменения не должны быть внезапны и слишком резки; они должны, напротив того, служить незаметным переходом от старого к новому, мало-помалу отменяя то, что оказалось вредным или неудобным. Таким образом можно предупредить революцию и многое множество преступлений, обусловленных конфликтом между устарелыми законами и общественным сознанием.

Для того чтобы государственные учреждения были прочны, говорит Бенжамен Констан, они должны соответствовать нуждам и идеям народа. Частные столкновения, индивидуальные преступления, борьба партий будут возможны и тогда, но революция станет совершенно невозможной. А вот когда учреждения не согласованы с господствующими в народе идеями, то революция неизбежна.

Так, уничтожение крепостного права в России и Бразилии, так же как превращение древних абсолютных монархий в конституционные, сделалось исторической необходимостью. То же можно сказать и о секуляризации церковных имуществ в тех странах, где накопление их в руках духовенства и претензии последнего не платить поземельных налогов сделали невозможным всякий экономический и политический прогресс.

А между тем введение этих реформ не обошлось без крупных волнений, потому что при этом был забыт закон мизонеизма, не допускающий слишком быстрого перехода даже от зла к добру.

26)  Право инициативы и «referendum». Вот тут может оказаться очень полезным право инициативы, распространенное на всех граждан при условии поддержки со стороны нескольких избирателей, как делается в Швейцарии. Мы рекомендовали его как средство определять мнение страны относительно политических преступлений; в деле законодательства оно может успешно бороться с реакционными поползновениями правительства и парламента.

В свою очередь referendum , или обращение к народу, тоже принятое в Швейцарии, может показать, существует ли между народом и его представителями надлежащая общность идей и в какой степени. Говорят, правда, что referendum , волнуя страну, в то же время задерживает реформы, так как народ всегда бывает консервативнее своих законодателей; но не говоря уже про то, что реформы, не поддержанные большинством, являются преждевременными и ни к чему не ведут и что referendum именно служит к тому, чтобы узнать мнение большинства; все его неудобства исчезли бы, если бы он был факультативным или ограничивался только некоторыми, гарантирующими местную автономию, вопросами. Кроме того, как справедливо говорит Хилти, referendum является могущественным средством политического воспитания народа, так как приучает последний изучать законы, им правящие, и брать на себя ответственность за активное участие в политической жизни.