Тимоти Келлер - Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих

Возвращение Иисуса на землю – это радикально новая идея

В греческой философии, особенно в философии стоиков, одно убеждение гласило, что история – это бесконечно повторяющийся цикл. Время от времени вселенная перестает развиваться и сгорает в гигантской вспышке палингенеза, после чего история начинается заново, с чистого листа. Но в Мф 19:28 Иисус говорит о своем возвращении на землю как о том самом палингенезе. «Истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, – в пакибытии (греческое палингенезис), когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей…» Это радикально новая идея. Иисус утверждал, что вернется с такой властью, что сам материальный мир и вселенная очистятся от порчи и скверны. Все исцелится, все, что могло произойти, произойдет.

Вскоре после кульминации трилогии «Властелин колец» Сэм обнаруживает, что его друг Гэндальф не мертв, как он думал, а жив. Сэм Гэмджи восклицает: «Я думал – ты мертвый! Я думал – я и сам мертвый. Значит, все грустное, что Шло – это неправда?».[56] Ответ христианства на этот вопрос – «да». Все грустное оказывается неправдой и то, что некогда было разрушено и потеряно, каким-то образом становится чем-то большим.

Принятие христианских доктрин о воплощении и кресте служит глубоким утешением в страданиях. Учение о воскресении может вселить в нас неугасимую надежду. Нам обещают, что у нас будет жизнь, о которой мы мечтаем, но это будет бесконечно более прекрасный мир, чем если бы никогда не было необходимости в храбрости, стойкости, самопожертвовании и спасении[57].

Достоевский нашел идеальные слова, когда писал об этом:

Я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось[58].

К. С. Льюис выразил те же мысли более сжато:

О временном страдании говорят: «Этого не изгладит никакое вечное блаженство», – и не знают, что небеса, будучи достигнутыми, окажут обратное действие и превратят в славу даже агонию[59].

Это окончательное поражение зла и страданий. Им не только будет положен конец – они окажутся искорененными настолько радикально, что даже все уже случившееся послужит на благо бесконечного величия нашей будущей жизни и радости.

«Христиане верят, что им известна абсолютная истина, в которую должны верить все, иначе пусть пеняют на себя, – говорил Кит, молодой художник из Бруклина. – Такое отношение ставит под угрозу свободу людей».

«Да, – соглашалась Хлоя, еще одна молодая художница. – У подхода "одна истина для всех" слишком много ограничений. Христиане, с которыми я знакома, по-видимому, лишены свободы думать за себя. Я считаю, что каждый человек должен сам решать, что является для него истиной».

Действительно ли вера в абсолютную истину – враг свободы? Большинство людей, с которыми я встречался в Нью-Йорке, убеждено в этом. Христианство именует некоторые убеждения «ересью», а некоторые обычаи – «безнравственными». Оно изгоняет из своих сообществ тех, кто преступает его догматические и нравственные границы. Современные наблюдатели считают все это угрозой для гражданских свобод, поскольку подобные решения скорее разобщают, чем объединяют население. Кроме того, происходящее выглядит культурной ограниченностью, неспособностью признать, что для каждой культуры характерны свои представления о действительности. И наконец, подробные уточнения, во что именно должны верить христиане, напоминают их закрепощение или, по меньшей мере, инфантилизацию. М. Скотт Пек рассказывал о беседе с некой Шарлин, которая сказала о христианстве: «В нем мне нет места. Для меня это была бы смерть!.. Я не хочу жить ради Бога. И не буду. Я хочу жить… ради самой себя»[60]. Шарлин считала, что христианство подавило бы ее творчество и развитие. Того же мнения придерживалась и общественная деятельница начала XX века Эмма Голдмен, которая называла христианство «механизмом для выравнивания рода человеческого, для того, чтобы ломать волю человека, лишать его способности сметь и действовать… стальной решеткой, смирительной рубашкой, не позволяющей развиваться и расти»[61].

Подробные уточнения, во что именно должны верить христиане, как будто бы делаются для их закрепощения

В конце фильма «Я, робот» (2004) робот по имени Санни выполняет программу, заложенную его создателями. И понимает, что у него больше нет цели. Фильм заканчивается диалогом Санни с другим персонажем, детективом Спунером:

Санни: Я достиг своей цели И теперь не знаю, что делать дальше.

Детектив Спунер: Думаю, тебе придется найти свой путь, как делаем все мы, Санни… Это и значит быть свободным.

В данном случае под «свободой» подразумевается отсутствие главной цели, ради которой нас создали. Будь у нас такая цель, мы были бы обязаны стремиться к ней и достичь ее, и это ограничивало бы нашу свободу. Истинной является свобода самостоятельно придавать смысл своей жизни и выбирать цель. Верховный суд закрепил эту точку зрения в законе, когда заявил, что «суть свободы» – это «давать свое определение существованию, значению вселенной»[62]. Стивен Джей Гулд соглашается:

Мы существуем, потому что одна стайка рыб имела своеобразное строение плавников, впоследствии преобразившихся в ноги сухопутных существ, потому что кометы обрушились на землю, истребив динозавров и тем самым дали млекопитающим шанс, которого в противном случае могло и не представиться… Как бы мы ни мечтали о более «возвышенном» объяснении, его не существует. Но несмотря на то, что поначалу это объяснение расстраивает, оно не ужасает, а в итоге создает ощущение свободы и радует. Мы не можем пассивно улавливать смысл жизни в фактах природы. Объяснения нам приходится создавать самим…[63]

Христианство выглядит врагом сплоченности общества, культурной адаптивности и даже подлинной индивидуальности. Но эти доводы построены на ошибочных представлениях о природе истины, сообщества, христианства и самой свободы.

Французский философ Мишель Фуко писал: «Истина – атрибут этого мира. Она создается только благодаря многочисленным ограничениям, в том числе регулярному применению силы»[64]. Вдохновившись словами Фуко, многие скажут, что любые притязания на истинность – это борьба за власть. Претендуя на обладание истиной, мы пытаемся обрести власть над другими людьми и контролировать их. Фуко был учеником Ницше, и к чести обоих следует отметить, что с таких позиций они анализировали действия и левых, и правых. Если бы кто-нибудь заявил в присутствии Ницше, что «все должны проявлять справедливость по отношению к бедным», он задал бы вопрос, по какой причине это было сказано – из любви к справедливости и бедным или для того, чтобы поднять революцию и обеспечить себе контроль и власть.

Однако заявление о том, что любая истина – лишь оружие в борьбе за власть, не выдерживает критики по той же причине, что и заявление о культурной обусловленности любой истины. Пытаясь объяснить их все одной, другой или третьей причиной, неизбежно оказываешься в невыгодном положении. К. С. Льюис пишет в эссе «Человек отменяется»:

Но нельзя продолжать «объяснять и оправдывать» вечно: вскоре обнаружится, что придется искать объяснение самому объяснению. Нельзя продолжать «видеть насквозь» все, что есть вокруг. Сквозь что-то смотрят, лишь когда разглядывают нечто, находящееся за ним.

В прозрачности окна есть смысл потому, что улица и сад за ним непрозрачны. А если бы можно было смотреть И сквозь сад?.. Совершенно прозрачный мир невидим. «Видеть все насквозь» – значит ничего не видеть[65].

Если вы называете любые притязания на истинность борьбой за власть, значит, это относится и к вашему заявлению. Если вы, подобно Фрейду, утверждаете, что все притязания на истинность, касающиеся религии и Бога, – всего лишь психологические проекции, предназначенные для того, чтобы справиться с чувством вины и неуверенности, то же самое справедливо и для ваших слов. Видеть все насквозь – значит ничего не видеть.