Ефим Грекулов - Нравы русского духовенства

Особенно резко и настойчиво обличает мужеложество у духовенства митрополит Даниил. У него редко встречается послание, где бы ни было совета «бежать от женщин и доброзрачных отроков».

Старцу, снедаемому «содомской пагубой», Даниил даёт совет: «Не только совокупляться, ниже беседовать с тем, на которого восходила душевная любовь, и паче же на едине хранитися иже не беседовавши с ним не токмо не нужных, но и мыслящихся благословных бесед»[3].

В царствование Иоанна Грозного содомская пагуба получает ещё большее распространение.

В одном послании, приписываемом ближайшему помощнику царя Иоанна, попу Сильвестру, так бичуется этот порок: «Велико некако беззаконие внезапу воссташе,— пишет Сильвестр,— и мнози помрачищися безумием и обнародеша пьянством и всякими грехи, и изнемогоша совестью, житие свинское улучиша, прелюбодеяние содомское постигоша, и таково прелюбодеяние, яко не во языцех именуетца».

Подверженных этому пороку Сильвестр называет опасными для государства.

Так же смотрел на мужеложества и Иоанн Грозный, который указывал в своей речи на Стоглавом соборе, что «за содомский блуд и за всякую нечистоту многие царства исчезоша». 

Отцы Стоглавого собора обратили внимание прежде всего на распространение содомской пагубы среди населения и постановили действовать на подверженных этому пороку поучением: «А содомские бы скверные дела в православных крестьянех… и всякая скверна никогда же не именовалося вашим священническим поучением и наказанием… и о тех о всех страшных и скверных и зазорных дел скаредных отцем духовным, священным протопопом и священником детей своих духовных на крепко испытывати и запрещати с великим истязанием духовным, чтобы никаких скверных и мерзких дел не творили и которые покаются и впредь обещаются, и вы бы их исправляли… а без епитемьи есте не прощали. А которые не исправятся, ни покаются, и вы бы их от всякие святыни отлучали и в церковь входу не давали, и приносу от них не принимали, дондеже покаются и престанут от зол своих»[4].

Обличая так содомский грех и пытаясь его искоренить мерами «кроткими», Стоглав не мог пройти молчанием развитие этого порока среди духовенства. Отмечая, что «ребята молодые, голоусые, живут по всем кельям невозбранно, и ездят с чернецами по селам и по миру без всякого зазрения»,— Стоглав выносит постановление о запрещении жить юношеству в монастыре. Если же монах по старости или болезни не мог обойтись без услуг послушника, то Стоглав рекомендует с этой целью приглашать «имеющего браду».

Не имея возможности полностью изгнать юношей из монастырей, так как некоторое количество школ всё же существовало,— Стоглав рекомендует, чтобы монахи «наиболее учеников своих берегли и хранили во всякой чистоте, и сохраняли бы их всякого плотского растления, а в особенности от содомского греха и рукоблудия». 

Говоря о недостатках духовенства, инок Вассиан отмечает: «А вот еще учинилось великое зло: некоторые (монахи), многим людям на соблазн и на смятение и погибель, скверное беззаконие творят — содомскую пагубу, за что от множества народов и от иноверных бывает поношение и укоризна вере».

Что постановления Стоглавого собора не дали никаких положительных результатов (как, впрочем, и все другие его постановления в области улучшения нравов духовенства), видно из того, что уже около 1575 года сам царь Иван IV так говорил на собрании церковных иерархов, обращаясь к этой своей политической агентуре: «Вы ведете жизнь самую дурную, утопаете в удовольствиях и наслаждениях, дозволяете себе ужаснейшие грехи, вымогательства, взяточничество и непомерные росты. Ваша жизнь изобилует кровавыми и вопиющими грехами: грабительством, содомским грехом, вы хуже, гораздо хуже скотов».

О росте содомской пагубы говорит также старец Филофей: «О третьей же (заповеди) пишу и плача горце глаголю, яко да искорениша из твоего православного царствия сий горкий плевел. Писано бо есть: преступает от своя жены разбирает плоть свою, а творяй содомская убивает сам плод чрева своего. Бог сотворил человека и семя на чадородие, мы же сами даем свои семена на убийство и в жертву дьяволу. Сия мерзость умнозишися не токмо в мирских, но и прочих, о них помолчу, чтый да разумеет». Легко понять, на кого намекает Филофей, говоря о «прочих»: это были монахи и даже высшие церковные чиновники, как, например, митрополит Зосима.

Таким образом никакие предписания не дружиться с «юными детьми» не помогали, и содомская пагуба процветала в монастырях. 

Во время Никона производилось следствие по делу совершения мужеложества архимандритом над дьячком в церкви во время богослужения.

Как развит был этот порок в древнерусском обществе, видно из любопытного чина исповеди, представляющего очень ценный исторический документ: «Се суть, отце, согрешения моя; и чрез естественная плотская беззакония согреших от юности моея, растлевая в детских растлениях содомским блудом». В этом чине исповеди содержится ряд вопросов о самых изощрённых формах разврата, с описанием таких подробностей, что мы не рискуем здесь их изложить, щадя скромность наших читателей.

Мы не собираемся, однако, доказывать, что русскому духовенству были свойственны какие-нибудь особые пороки, которых не знало современное ему общество. Напротив, недостатки духовенства были обычны для всего русского общества. Но тем важнее вскрыть эти недостатки, показать, что духовенство наше, страдая всеми недостатками своей эпохи, меньше всего могло претендовать на роль учителей и наставников общества.

Те особенности быта русского духовенства, которые изложены нами на предыдущих страницах, требовали, конечно, специальных средств, которые духовенство получало двояким путём: 1) путём эксплуатации населения, взимания за свои услуги, за магию, различных поборов, 2) путём эксплуатации церковного имущества, растраты его, обращения в личную собственность общецерковных богатств и т.д.

«На всякие свои потребы» духовенство, по выражению Вассиана, производило «кражу в собину», т.е. расхищало церковное имущество, обкрадывало свои церкви и монастыри. Церковь владела значительными богатствами, полученными как в результате вкладов при пострижении и на «поминок по душе», а также в результате ведения своего хозяйства на капиталистических началах.

Сребролюбие духовенства, стремление его к личному обогащению, бесцеремонное обращение с порученными ему церковными средствами «чтобы самим в отраде и всяком покое жить»,— эти особенности церковного быта не могли не обращать внимания современников. Стремление приобрести «стяжания всякие, стада скотские и всякие сладкие пищи» — свойственно было всем слоям церковного общества: и высшие церковные чиновники, эти, по выражению Иосифа Волоцкого, «сосуды сатаны и дьявола, предавшиеся чревоугодию, пьянству и содомству, открытые еретики», и монастырские игумены и старцы, и низшее духовенство,— все они по мере своих сил и возможностей растаскивали церковное добро на личные надобности. Памятники рассматриваемой нами эпохи сохранили много свидетельств о растратчиках из духовенства.

В 1606 году Василий Шуйский, узнав о различных беспорядках и злоупотреблениях, происходивших в Пермском Вознесенском монастыре, писал Пермскому воеводе, чтобы он «Черному попу, старцу Иосифу, велел быть в строителех, и от бесчиния старцев унимать»[1]. В 1609 году, во время осады Троицкой лавры, один из монахов её, Гурий Шишкин, ввиду определённых подозрений в растрате, произведённой монастырским казначеем, просил жившего тогда в Москве келаря лавры, Авраамия Палицина, произвести полную ревизию монастырской казны[2].

В 1630 году царь Михаил Фёдорович, узнав о злоупотреблениях «строителя» Чердынского Богословского монастыря, Трифона, писал Чердынскому воеводе, чтобы он «назначил на его место старца Герасима и велел произвести подробную опись всего монастырского имущества»[3].

В 1592 году митрополит Новгородский Варлаам, узнав, что в одном монастыре его епархии казначей Трофим и некоторые монахи распоряжаются монастырской казной самовольно и незаконно, написал грамоту, в которой предлагает монастырским властям «старца Трофима в монастырской казне счести»[4]. Отец Котошихина, бывший келарем в одном из московских монастырей, предан был суду за растрату; по решению суда дом и имущество, принадлежавшие Котошихину-сыну, были конфискованы в казну, об этом рассказывает сам Котошихин.

Игумен и старцы Новгородского Кириллова монастыря, как жалуется Мостицкий игумен Трифон, «государеву казну монастырскую учали давать по займам»[5].

Старцы Чердынского монастыря писали в 1632 году царю и патриарху, что «был… у них в богословском монастыре преже сего в строителех старец Трифон, и тот де, строитель… многие монастырские вотчины… воровством распродал, иные в заклад заложил, и монастырь опустошил»[6].