Ирина Воронцова - Русская религиозно-философская мысль в начале ХХ века

В его письмах «триумвират» постоянно упрекается в бездействии, бегстве в свое уютное гнездо, тогда как на месте, в России, необходимо уже как-то практически проявиться и вести широкую пропаганду НРС: «Вы по преимуществу призваны быть… сильными в слове», но «говорите… как аскеты из кельи… словно великие князья, извращенные дворцовой жизнью и не знающие органической, кровной связи с человечеством; движетесь в какой-то пустоте»[97]. И сами Д. Мережковский, 3. Гиппиус и Д. Философов не ощущали желаемого метафизического «единства»: «Дело в том, что я не верю в нас, – писала 3. Гиппиус Д. Философову в 1905 году. – В корне не верю, что мы, нашим соединением, сделаем что-нибудь. …Всякое старо-человеческое ближе нашего, плотнее, реальнее[98]. А мы не способны ни на старое, ни на новое»[99]. 3. Гиппиус предпринимала попытки поддерживать хотя бы впечатление религиозного единства: «Мне кажется, мы большую… ошибку делаем, – писала она Философову, – что в это переходное время мало бываем со внешними[100] вместе… Кое-что мы могли бы… кое-что могло бы получиться, что нам послужило бы впоследствии»[101].

В это время В. Эрн и В. Свенцицкий разворачивают полемику вокруг религиозных реформ в журнале «Век», критикуя кружок Д. Мережковского. Журнал аккуратно посылается А. Карташевым в Париж, где «триумвират» следит за происходящим в России, направляя А. Карташева на участие в новом РФО. По поводу последнего он замечает им в письме: «Не толкайте меня на „деятельность в Религиозно-Философских Собраниях“. Вы издали ничего не понимаете»[102]. Наконец они решают вернуться.

Есть упоминания исследователей о том, что из этой эмиграции Мережковские возвращаются уже масонами. Е. Иванова, автор статьи «Об исключении В. В. Розанова из Религиозно-философского общества», предваряющей публикацию архивного материала «Доклад и прения по вопросу об отношении Общества к деятельности В. В. Розанова», сообщает о том, что Мережковские входили в список масонской ложи «Великий Восток народов России», и высказывает предположение, что РФО предреволюционной поры являлось скрытой формой существования ложи в России[103].

К началу ПРФО 1907–1917 гг. Д. Мережковский пишет ряд статей[104], где высказывается о том, что он считает «истинным» христианством, какова роль русской интеллигенции в истории всемирного богочеловеческого процесса, и пытается обосновать историческую необходимость «нового религиозного сознания» и его связь с грядущей революцией в России.

Патриотический подъем 1914 г. выделяет мессианский аспект в теоретических построениях Мережковского: место «нового Израиля» должен заступить революционный народ как могущий осуществить в обществе «новое религиозное сознание».

В 1917 г. Мережковские попытались организовать митинг солидарности представителей «нового религиозного сознания» с революционным народом (неизвестно, состоялся ли он), афиша которого имела два предположительных названия «Бог и я» и «Бог или я».

Сделав краткое историческое вступление, перейдем к изложению общей доктрины «нового религиозного сознания» Д. Мережковского. Она представляла собой учение о том, как и в каких пунктах нужно модернизировать существующее «историческое» православие (мы говорим «православие», ибо реформистские устремления «неохристиан» были исторически направлены на обновление христианства в православной России).

В рассуждения Д. Мережковского о необходимых религиозных реформах вошли пять главных положений. Первое определил тезис НРС о том, что религия представляет собой совокупность национального духа и культуры народа (с вытекающими отсюда выводами о месте культуры в системе церковных религиозных ценностей). Второе связано с метафизической проблемой «плоти» и «духа» (по этому пункту сталкиваются взгляды на «плоть» Д. Мережковского и Н. Бердяева, Д. Мережковского и В. Розанова) и «новыми откровениями» о человеке. Третье рассматривает Церковь как общественный институт, всегда определяемый историческим периодом развития человечества (в данном случае «наступающей» эпохой Святого Духа) и долженствующий участвовать в современности в полной мере. Четвертое говорит об отношениях Церкви и государства и определяет роль государственности в следующем «зоне». Пятое стоит особняком, как своеобразный итог, – это сакральное рождение новой Церкви с новым религиозным единством – социальным.

Начало XX в. оказалось сопряжено с экстатическим подъемом в мироощущении и творчестве поэтов, художников, философов, в свою очередь, связанным с убежденностью в том, что все они принимают участие в духовном обновлении России. Значение культуры поднимается на неизмеримо высокую ступень, может быть, и не всегда соразмерную ее настоящей значимости. Не случайно этот период получит название Серебряного века русской культуры. Подъем в культуре России совпадает с возвратом интеллигенции к религиозному мироощущению. Рождение символистско-декадентского направления в культуре с его обращением к образам сакрального мира подводит Д. Мережковского к мысли о сакральном же ее назначении. Именно с вопроса об освящении культуры начинает писатель свою общественную «проповедь» о новом направлении христианства.

Оценивая значение культуры в данном контексте, Д. Мережковский поверяет творческую значимость поэта и писателя критерием религиозности: в творческой среде рождаются те одинокие личности – религиозные гении, «делатели» культуры, питающиеся из Божественного источника, а значит – двигающие вперед богочеловеческий процесс. Добровольным участием в богочеловеческом процессе эти деятели оправданы перед Богом. В работе «Мистическое движение нашего времени» он определяет культуру как взаимодействие поколений для достижения «цели мистической, религиозной». В этом смысле религия и культура становятся у Д. Мережковского дополняющими и взаимозаменяющими друг друга понятиями. Д. Мережковский заявляет, что культура заменит собой религию, займет ее место, т. е. сама станет религией, настолько сильна в ней сегодня мистическая составляющая.

Задачей культуры всегда было отражение жизни человеческого духа, культура была для Д. Мережковского той областью, где действовал «гений», являвшийся, по НРС, мировой скрепой процесса созидания богочеловечества, тот творец, гениальность которого, по Н. Бердяеву, должна была быть признана «святостью».

Д. Мережковский утверждал, что носителем религии культуры должен стать народ, а духовенство реакционно, если оно считает, что всякое участие в делах мирских есть компромисс, отход от религии в «безбожие». «Народ еще не дошел до неизбежной точки… еще вовсе не осознает, в кого и как верить… Нет, лучше народу прозреть и стать перед этим страшным раздвоением путей – жизни и религии… Лучше народу, подобно людям новым[105], ошибочно уклониться… в сторону безбожия… нежели охранять… не осознанную им веру»[106]. Таким образом, писатель поставил рядом с народом людей новых – еще не признанных деятелей, которые поняли, что религия не может существовать вне «дел мирских», что религия и культура – одно, и потому культура как «плоть мира» должна занять свое место в Церкви.

С такой установкой Д. Мережковский начинает рассуждать в той же статье о том, что «носитель культуры», веруя, и не подозревает, «какой мираж эти два пути» – мир, который «во зле лежит», и вера. «Неужели они не одно, как Отец и Сын – одно? А где Отец и Сын – там и Дух животворящий. Двух путей нет в действительности», но придерживающиеся их «раскалывают Единое… Духа животворящего нет ни на тех, ни на других». Победить же окружающее и наступающее на Россию «язычество и мещанство западной цивилизации, угрожающей России торжествующим Хамом», можно «лишь последней силой последней религии – религии Троицы, религии всеобъемлющей… принимающей в себя всю настоящую и будущую человеческую культуру, все откровения и знания, соединяющей в себе разум-волю-чувство, как соединены в человеке его дух-душа-плоть»[107].

Сформулировав связь культуры и религии, Д. Мережковский показал в общих чертах свою «религию Троицы»[108]. Долгое время в России, по Мережковскому, мы были лишены культуры как религии, т. к. взяли христианство из византийского «замутневшего источника». Византия, по заключению Д. Мережковского, и самого-то храма Святой Софии была лишена, т. к. не почитала Христа как Премудрость Божию, забыла Троицу, а знала только Сына и все связанное с Его жизнью. Она «остановилась на Христе», «не проходя… сквозь Него к Отцу и Духу», и потому «сделалась такой же косной и бессильной… как ныне еврейская и магометанская» веры, остановившиеся только на Одном – на Отце[109]. «Дух оставил этот народ», и язычники «оказались сильнее его»[110]. Та же судьба национальной гибели ждет Россию, если она не пройдет через преобразование культуры в религию и не примет религию «обновленной» веры в Святую Троицу «по-мережковски».