Мартин Хенгель - Мартин Хенгель. Недооцененный Петр.

Я должен прямо возразить Луцу, который пишет, что «Петр стал основной фигурой послеапостольского христианства в первую очередь не в силу собственного богословия», но его влияние основывалось будто бы на том, что он «постоянно играл в церкви посредническую роль как миссионер к Израилю, а позднее к язычникам» {105}. Здесь недооценка Петра становится еще сильнее. Без мощной, «исполненной духа» проповеди {106} в весьма рискованной ситуации первых дней после казни Иисуса Петр не стал бы руководителем Иерусалимской церкви, достигшей заметных миссионерских успехов {107}, и «человеком-скалой». В его распоряжении была не только вся полнота традиции об Иисусе, но он, очевидно, был среди тех, кто оказал в качестве первого свидетеля воскресения важнейшее влияние на возникновение христологии и сотериологии еще до Павла {108}, в период, непосредственно следовавший за Пасхой, с внушенным через Духа энтузиазмом этого времени. Приблизительно то же относится, вероятно, и к формированию первохристианских эсхатологических чаяний, которые мы встречаем как элемент допавловой традиции в 1 Фес 4:14–17; 5:2 сл. и синоптических апокалипсисах. Проповеди Петра, дошедшие до нас в Деяниях Апостолов, написаны Лукой, но в своей христологии, производящей впечатление «древности» по сравнению с Павлом, они не лишены ценности как исторический источник {109}. По меньшей мере, они показывают выдающийся авторитет того, кто выступает от лица «Двенадцати». То обстоятельство, что другие иерусалимские апостолы в Деяниях, Евангелиях, но и в текстах о Кифе-Петре из Павловых посланий столь явно отступают по сравнению с ним на задний план {110}, определенно связано в том числе и с его особой богословской компетентностью, которой нельзя отрицать, пусть он и не был таким образованным книжником, как Павел. Почему бывший гонитель Савл-Павел, после «трех лет» в набатейской Аравии и в Дамаске посетил в Иерусалиме только его, а не других апостолов? {111} Без авторитета Петра и влияния его богословия не было бы и «партии Кифы» в Коринфе, а Павлу не пришлось бы с такой обидой высказываться по поводу посланцев Петровой миссии в 2 Кор 10 ― 12 {112}. Односторонность дошедших до нас источников не должна побуждать нас самих к исторически и богословски односторонним суждениям. «Человек-скала» определенно не занимал среднюю, примирительную позицию в богословии. Как и Павел, он был уникален в своих действиях и достижениях. Ввиду этой их уникальности о них обоих вспоминали потом вместе ― несмотря на все временные противоречия между ними {113}. Нельзя отказать Петру и в том, что он «основал школу» (если только не считать само выражение «школа Петра» неуместным для обозначения его ― особенного ― влияния), ведь многочисленные (быть может, почти все) общины от Иерусалима до Рима различными способами «учились в школе» (по меньшей мере, в частности) у него, о чем свидетельствуют в первую очередь Евангелия. Весьма интенсивное исследование (относительно) различных «образов Петра» в разных новозаветных писаниях не должно заслонять от нас того факта, что между этими образами существует неразрывная связь ― от 1 Кор и Гал через Мк до Мф, 1 Пет и позднейших, примечательно часто встречающихся апокрифов II века. Эту связь между разными текстами можно описать одним словом: «авторитет». Даже Павел вынужден говорить о нем (он делает это отчасти в весьма критических тонах), причем со всей той страстностью, какая была присуща его собственной уникальной личности и его сознанию богословской истины. Мф 16:17–19, текст, который мы рассматривали в начале, свидетельствует именно об этом авторитете. Условия для его возникновения создал сам Иисус, когда позвал Симона за собой и дал ему имя . Поэтому я предпочел бы считать первоначальным значением этого имени «скала». Нам следует самокритично пересмотреть распространенную в протестантизме и вызванную трудной ситуацией с источниками богословскую недооценку апостола Петра.

Как я уже говорил, Петр является «основной апостольской фигурой» не только «для Мф», но также и для Лк и для Мк {114}. Поэтому О. Бехер справедливо подчеркивает: «В существенных чертах образ Петра у Матфея соответствует образу его у Марка» {115}, чей труд возник в Риме, за 20–30 лет до Мф и спустя лишь несколько лет после мученической смерти апостола в том же городе {116}. Правда, распространенный в экзегезе гиперкритический метод без каких-либо убедительных аргументов противится разумному объяснению данных об авторстве Евангелий {117} и предпочитает утопить их возникновение в непроглядном тумане, подобно тому как и к вопросам датировки Евангелий экзегеты относятся равнодушно (или вносят в них слишком много фантазии). Пренебрежение к возможно точному определению места текстов в пространстве и во времени дает возможность легче вносить в эти тексты собственные идеи. О том, что Мк пишет в Риме и в основном для христиан из язычников, любят забывать. Один из множества примеров такой исторически ложной критики ― широко распространенное «Введение в Новый Завет» Удо Шнелле. Он предполагает, что автором второго Евангелия был неизвестный языкохристианин, происходивший, однако, родом из Сирии, так как невозможно отрицать наличия в его произведении лингвистически однозначных лексических арамеизмов {118}. Единственное обстоятельство, которым обосновывается утверждение, ― то, что анонимный автор пишет по-гречески для христиан из язычников. Но ведь это делал несколько раньше и Павел, а позже будут делать авторы Мф и Ин, но это не значит, что все они языкохристиане. Шнелле решительно отвергает предание, передаваемое Папием и идущее от пресвитера Иоанна, о том, что евангелист Марк был переводчиком Петра, так как

«за Евангелием от Марка не обнаруживается (…) богословия Петра, а Петр (…) не играет в нем никакой роли, которая выходила бы за рамки известной автору традиции. Никто не мог бы предположить, что за самостоятельным богословием Евангелия от Марка стоит личность Петра, если бы не было этой информации Папия!» {119}

Можно сказать, что в таком обосновании сомнительно все. Откуда Шнелле так хорошо знает «богословие Петра», что он не может обнаружить его «за» Мк, и откуда он так хорошо знает «известную автору традицию», чтобы утверждать, что Петр не играет в нем никакой роли, «выходящей за рамки» этой традиции? Не говоря уже о том, что до Мк мы знаем только подлинные послания Павла и досиноптическую традицию логиев, следовало бы все же задаться вопросом: не была ли выдающаяся роль, какую играет Петр в древнейшем Евангелии, важнейшей предпосылкой этой самой традиции, устанавливающей личную связь между Евангелием и его автором с «человеком-скалой»? Не может ли быть так, что Петр в некоторых частях домарковой традиции играл еще бОльшую роль, нежели в самом Евангелии? Несмотря на непрекращающиеся споры о различении традиции и редакции у Марка, как правило, провести четкую границу между ними невозможно. Откуда же явились многочисленные упоминания Петра в важнейших местах книги, написанной спустя всего несколько лет после его мученической смерти? 25 упоминаний его имени во втором Евангелии ― это в сопоставлении с объемом произведения больше, чем у Лк, Мф и (если не считать добавочной главы) также у Ин {120}. При этом два более поздних синоптика как раз в предании о Петре зависят от «данных» Марка, а значит, и от того авторитета, который стоял за его Евангелием. Мф потому так близок к Мк, у которого он заимствует 80 процентов текста, что он сам признает высочайший авторитет «человека-скалы» и знает, что за Мк стоит традиция Петра, которого он так высоко ценит. Мк, наиболее ранний из евангелистов, спустя сорок лет после Пасхи так часто упоминает ученика, который по его книге был призван первым, потому, что этот ученик имеет для него основополагающее значение {121}. Та же тенденция (пусть и ограниченно) свойственна Евангелию от Иоанна, несколько критично относящемуся к Петру, в котором заметно влияние текстов Мк и Лк. И как можно с порога отвергать возможность «богословия Петра» у Мк, если мы знаем о нем так же мало, как и об источниках второго Евангелия вообще? Марк упоминает Петра в такие моменты, значение которых им сознательно подчеркнуто: сначала в сцене призвания Петра, затем в середине книги, когда говорится о его исповедании Иисуса Мессией, предсказании о страстях и преображении (перипетия) {122}, и в конце ― в Гефсиманской сцене и рассказе об отречении Петра от Иисуса; это три основных богословских момента в Мк {123}.