Андрей Десницкий - Введение в библейскую экзегетику

Поэтому следует помнить, что Павел действительно говорил немного о другом — не о том, хорошо или плохо быть рабом, а о возможности освобождения во Христе для всякого человека вне зависимости от социального положения. Мы знаем по другим текстам, прежде всего по Посланию к Филимону, что Павел, да и первые христиане в целом считали для себя обязательным соблюдение всех юридических норм, но в то же время стремились к установлению новых братских отношений между теми, кто обладал статусом раба, и их господами.

Никаких ощутимых разночтений для этого места не существует (пара рукописей опускает союз και), конъектур тоже нет, поэтому текстологический анализ мы пропускаем, переходя к лингвистическому анализу.

Строго говоря, с точки зрения грамматики выражение μαλλον χρησαι действительно можно перевести как «лучше воспользуйся» (этой возможностью), или же «воспользуйся лучшим», или (с иным, достаточно редким значением того же глагола) «лучше потерпи».

Сравнительная степень μαλλον, скорее всего, должна пониматься здесь наречно, как "лучше", хотя есть и некоторая возможность увидеть в нем прямое дополнение при глаголе: (воспользуйся) "лучшим". Глагол χραομαι в медиальном залоге сам по себе может означать и "пользоваться", и "подчиняться". Правда, в стихах 9:12 и 9:15 этого Послания глагол явно употребляется в первом значении: «мы не пользовались сею властью» и «не пользовался ничем таковым». Это достаточно сильный аргумент в пользу именно такого значения.

Далее, глагол употреблен здесь в аористной форме χρησαι, которая указывает скорее на единократное событие («воспользуйся»), чем на длительный процесс. Если бы автор хотел сказать «потерпи», он бы, вероятно, воспользовался презентом, как он сделал в стихах 17 и 20 той же главы. Правда, мы уже говорили в разделе 3.2.3., что сама по себе форма аориста еще ничего не означает, так что этот аргумент довольно слаб.

Что касается синтаксиса, то противительный союз αλλα указывает на некоторый контраст: «Не смущайся, если ты раб, но...». В таком контексте действительно «освободительное» толкование выглядит убедительнее. Но, с другой стороны, мы не видим прямой синтаксической параллели с 7:28, что было бы естественно ожидать. Там этот союз отсутствует:εαν δε και γημης, «если и женишься...».

С точки зрения литературно-риторической, и то и другое толкование представляются вполне возможными. Можно высказать лишь очень осторожное предположение: краткость формулировки говорит скорее в пользу «освободительного» толкования. Если бы Павел хотел отговорить рабов от такого естественного шага, как законное освобождение, он, вероятно, сказал бы об этом несколько более подробно, не оставляя никакой, пусть даже невольной, двусмысленности в тексте. Ожидаемое обычно проговаривается кратко, буквально в двух словах (как здесь), а неожиданное требует ясного и полного высказывания. Для рабов ожидаемым было решение принять возможность освобождения, а не отказаться от нее.

Пожалуй, совокупность аргументов заставляет нас думать, что в своем изначальном контексте это высказывание понималось скорее в «освободительном» значении: рабы могут воспользоваться этой возможностью. В то лее время, «смиренное» толкование (христианину лучше оставаться рабом) тоже вполне возможно. Не исключен, хотя и маловероятен, и третий вариант, представленный в СП и, до некоторой степени, в НЗК: Павел намеренно уклоняется от общего решения и призывает каждого судить по его обстоятельствам, как лучше будет поступить.

Интересно отметить, что понимание этого выражения в огромной степени зависит от социального контекста читателя. В условиях, когда рабство было вполне привычным институтом (а именно в этих условиях писали раннехристианские толкователи), естественно было выбирать такое прочтение, которое позволяло рабам найти смысл в их нынешнем положении. Это, безусловно, было «смиренное» толкование. Но в наши дни, когда рабство однозначно воспринимается как жестокое варварство, более естественным выглядит «освободительное» понимание, если же выбирается «смиренное», то в переносном смысле, как призыв к бескорыстному служению.

В любом случае Павел не призывает здесь к ликвидации рабства, но и не говорит ничего в его оправдание. Он принимает этот общественный институт в том виде, в котором он существовал, и не дает ему никаких оценок. Гораздо важнее, что Павел указывает на равенство рабов и свободных в Церкви: становясь христианами, они освобождаются от рабства греху и одновременно принимают на себя благое и добровольное подчинение Богу.

Современные западные переводы поделились на две части. Одни (например, FC, GN, REB, RSV) предлагают «освободительный» вариант, другие (например, NJB, NRSV, ТОВ) — «смиренный». Повидимому, можно считать вполне приемлемым и то, и другое решение. Многие переводы дают альтернативный вариант в примечании, и в столь сомнительном случае так безусловно стоит поступить.

«Компромиссный» вариант, представленный в СП, все же выглядит несколько нечестным, если говорить о строгом экзегетическом анализе. Это тоже вариант прочтения оригинала, но наименее вероятный из всех трех. Впрочем, в его защиту можно сказать, что он оставляет открытым вопрос, для которого толкователь не решается выбрать однозначный ответ. Но все же можно порекомендовать привести в тексте один из вариантов, а второй обозначить в примечании.

СОДЕРЖАНИЕ

[153] Послание к Поликарпу, 4.3. [154] О единобрачии, 11.12. [155] Комментарий на Послание к Римлянам, 1.1. [156] Кураев 1993. [157] См., напр., Ellingworth — Hatton 1985:139-140. [158] Bartchy 1973. [159] Byron 2004. [160] На это, в особенности, обращает внимание Glancy 2002. [161] Bartchy 1973:71-85. [162] См. критику Barrett 1975. [163] Lyall 1984. [164] Aune 1987. [165] Patterson 1982. [166] Bradley 1987. [167] Harrill 1995:88-91. [168] Обзор всей дискуссии см. Byron 2004. [169] Braxton 2000.

СОДЕРЖАНИЕ

Книга закончена, и едва ли возможно повторить ее основное содержание в нескольких фразах. Не получится перечислить некие доказанные тезисы или полученные новые результаты, как принято делать в заключительных главах научных изданий, ведь эта книга скорее демонстрирует определенные методы, нежели доказывает тезисы или интерпретирует факты. Но стоит, пожалуй, напомнить о некоторых основных идеях, лежащих в основе этой книги которые, как я надеюсь, стали ближе и понятнее читателю.

Экзегетика не существует в безвоздушном пространстве, она теснейшим образом связана с общим развитием человеческой мысли, с представлениями и убеждениями каждого конкретного исследователя. Изучая текст, мы задаем к нему определенные вопросы, и предлагаемые ответы говорят о нас самих ничуть не меньше, нежели о тексте.

Тем не менее, экзегетика вовсе не является царством сплошных индивидуалистов. Во все времена существовали определенные модели истолкования текстов, существуют они и сегодня. Это не означает, что каждая такая модель разделяется абсолютно всеми толкователями, они скорее принадлежат определенным «интерпретационным сообществам». Изначально такими сообществами были общины верующих, в период развития позитивистской «библейской критики» им противопоставили себя научные кружки и группы. В наше время, которое нередко называют постмодернистским, существование разных интерпретационных сообществ, придерживающихся разных принципов, выглядит уже вполне привычно. Особенно сложный вопрос — согласование веры и науки; по моему мнению, оно вполне возможно, хотя далеко не всегда оно проходит гладко и почти никогда его результат не бывает бесспорным.

Но даже люди, принадлежащие к разным сообществам (например, христианские богословы и профессора-агностики) могут находить общий язык друг с другом, если они придерживаются герменевтических принципов, которые можно считать общепринятыми. Современная герменевтика воспринимает текст в его историко-культурном контексте и признает, что для читателя, находящегося в ином контексте, текст может получить иное значение. В этом она вполне сближается с традиционными толкованиями, которые нередко придавали тексту совершенно иной смысл, чем тот, который, насколько мы можем судить, находили в нем первые слушатели или читатели.

При этом основная задача экзегетики — это все-таки установление изначального смысла текста, хотя и последующие толкования представляют для нее немалый интерес. Особенно важно отличать экзегезу от эйсегезы, т. е. внесения в текст смысла, который никак не мог в нем содержаться, но который представляется желательным для толкования. Эйсегеза — это не всегда плохо; множество толкований относится именно к этому типу. Но эйсегеза — это всегда не то, что экзегеза. Среди традиционных эйсегетическими будут практически все аллегории (кроме тех, что явно предусмотрены автором текста), да и среди современных можно найти свои примеры, прежде всего из числа идеологических толкований.