Владиимир Арсеньев - Звери = боги = люди

Только с формированием Homo Sapiens и появляется собственно «сознание», которое выступает поначалу скорее всего как рационализация чувственного опыта. На весьма развитом этапе процесса рационализации возникает магия, которая не столько синтетически, сколько нерасчленимо оперирует и образами, и мыслительными процессами, и чувствами, и познанием, соединяя таким путем «рациональное» и «иррациональное», «веру» и «знание», интуицию и практику.

Накопление положительных знаний, с одной стороны, и упоминавшаяся уже возросшая роль «идеологического» момента на этапе овладения человечеством рычагами управления своей второй природой — культурой — приводят к расчленению магии, от которой отпочковывается наука, с одной стороны, и религия — с другой. Причем долгое время они связаны теснейшими узами. Это, в частности, выражается и в том, что наука до поры до времени строится на некоторых мифологических посылках (например, аристотелевское учение о строении мира, в целом взгляды античной философии по этому вопросу) и, наоборот, на рационализации религиозной догмы (например, средневековая схоластика).

Архаическое сознание раздваивается на научное и религиозное. При этом для научного более характерно доминирование логического, левополушарного мышления, а для религии — образного, правополушарного. Именно с последним связано развитие искусств.

Однако в целом после крушения архаического сознания наблюдается тенденция к постоянному возрастанию рационализации человеческой культуры во всех аспектах, к возобладанию материального над духовным, знания над чувствами. Левополушарный тип мозговой деятельности становится основным алгоритмом реализации и воспроизводства культуры. Религия постепенно оттесняется в культуре на периферию, а правополушарный, образный тип мышления реализуется в оторвавшихся от религиозного содержания формах духовной деятельности (литература, музыка, живопись, архитектура и т. д.).

Но не во всех обществах этот общечеловеческий процесс шел одинаковыми темпами. Более того, можно даже говорить, что в один и тот же момент в разных обществах он был не только нетождествен, но и зачастую разнонаправлен, вследствие того, что некоторые общества, отставая, еще не вступили в те трансформационные процессы, которые для других уже стали реальностью.

Так заметное отставание темпов развития по сравнению с народами Северного Средиземноморья, а затем исторически и всей Европы в целом имелось в обществах всей полосы тропиков и субтропиков. На настоящий момент есть даже повод говорить о принципиально различных путях развития «западных» и «восточных» обществ (по крайней мере, у этой точки зрения сейчас много сторонников). Для первых свойственно развитие по экспоненте (условно говоря, линейно восходящее), для других — как бы топтание на месте — безвременье и бесконечность с исторической точки зрения (условно выражаемое циклической моделью с возвратом к исходной точке). Первые общества принято рассматривать как развивающиеся по пути технологического, материального прогресса, вторые — духовного, нравственного. Все эти проблемы так или иначе связаны с дискуссиями по азиатскому способу производства, занявшими большое место в марксистской науке второй половины XX века[24].

В силу уже рассмотренных обстоятельств «восточные» общества, как мне представляется, в большей мере, чем «западные», связаны с образным, правополушарным мышлением, что ставит их ближе к природе, поскольку создание искусственной среды в них шло более медленными темпами, а идеология стремилась согласовать деятельность людей с осознанным порядком воспроизводства самой природы. Соответственно, проявления архаического сознания на нынешнем этапе жизни человечества сохранились и могут наблюдаться преимущественно в этих обществах, которые можно в какой-то мере рассматривать как «природные». Народ же бамбара во многом и относится к таким «природным» обществам.

За века и даже тысячелетия до новой эры где-то в Малой Азии, населенной тогда людьми, совсем не похожими на нынешних ее обитателей, возник культ плодородия, в центре которого находился мифологизированный женский образ, связанный с деторождением и охотой. Он вполне вписывался в мировоззренческую традицию Древнего Востока, отождествлявшую воспроизводящие силы природы и самих людей с человекоподобным существом женского пола, стоящим и над природой, и над обществом. Такой образ прослеживается и в Древнем Египте, и в Древнем Шумере, Вавилоне, Ассирии, Хеттской державе и Финикии. Он связывается с именами Исиды, Иннины, Иштар, Астарты, Великой Матери — Ма, Реей, Ки-белой и др. Образ этот весьма древний и, судя по археологическим и сравнительным этнографическим данным, во многом выступает как универсальный для раннеземледельческих обществ эпохи верхнего палеолита, неолита и периода перехода к использованию металлов.

Надо сказать, что в духовной культуре разных раннеземледельческих народов могло происходить слияние образов различных женских сверхсуществ, а также почитаться одновременно целая группа женских сверхсуществ разного статуса и разной специализации в мифологии по аналогии с реальной человеческой жизнью. Вероятно, это был один из вариантов компромиссной взаимной увязки и согласования разнородных культурных элементов в рамках той или иной новой культурной системы.

Упомянутое «малоазийское божество» теснейшим образом связано с Артемидой, известной почти каждому древнегреческой богиней, покровительницей деторождения и охоты. Соотношение этих культов до сих пор остается не вполне ясным. Может быть, малоазийское женское божество и Артемида — один и тот же образ, только перенесенный на греческую почву. А возможно и обратное: перенос с греческой почвы на малоазийскую. Не исключено, что они лишь в чем-то подобные, но никак не связанные генетически, более или менее случайно совпавшие образы или что общая культурная почва создала представление об этих женщинах и вознесла их над обществом. Судить об этом сложно.

Почему потребовался столь пространный подступ к образу Артемиды? Какое вообще отношение она имеет к основному сюжету этого повествования — происхождению религий, архаическому сознанию и т. д.? При чем здесь охотничьи представления бамбара? Вот теперь самое время обратиться именно к этому.

Нет надобности говорить о той роли, которую сыграла Древняя Греция в становлении нашей цивилизации, привычной для нас системы культуры, уходящей корнями именно в античное прошлое. Артемида — одно из самых почитаемых божеств древнегреческого пантеона. И это при том, что в их иерархии она, несомненно, занимает далеко не самую высокую ступень. Артемида — не мать богов, титанов, героев. Она вообще сама, судя по мифологии, не родила никого. И более того, в мифологии закрепилось представление о ее девственности, непорочности, неприязненном отношении к мужчинам. И при этом она — покровительница рожениц! Но Артемида — и покровительница охоты, сама божественная охотница. Ее обязательный атрибут — лук и стрелы. Ее постоянная спутница в классической Греции и в эллинистическую эпоху — короткорогая быстроногая лань. Архаический же образ Артемиды связан с медведицей.

Обилие противоречий в образе Артемиды говорит о несомненном синкретизме образа богини-охотницы. В этих противоречиях можно разбираться специально и, в частности, выяснять, действительно ли малоазиатская Великая Мать оказалась объединенной с женщиной-медведицей, хозяйкой леса и его обитателей и входила ли Артемида вместе со своим братом Аполлоном в основную парадигму греческой мифологии или была искусственно включена в нее в качестве персонажа побочной линии при помощи мифологического хода, соединившего Зевса с богиней Лето, которая и родила божественную пару. Можно также выяснять мифологические отношения и их подоплеку как минимум в двух группах женских сверхсуществ: Гера — Деметра — Лето и Афродита — Афина — Артемида, — а также внутри каждой группы[*].

В этой второй группе две женщины — девы и воительницы: Афина и Артемида, то есть заняты они не женским — мужским — по сути своей делом. Может также быть поднят вопрос о реальном соответствии древнегреческой Артемиды и римской Дианы, об отождествлении их через установленное подобие мифологических образов и культовой практики. Но все это более относится к проблемам истории античной культуры и требует усилий соответствующих специалистов.

Для нас же важно подчеркнуть женскую плюс звериную ипостаси Артемиды — хранительницы леса, животных, регулятора охоты и одновременно покровительницы воспроизводства людей и животных у древних греков. Если понимать таким образом содержание, стоящее за представлениями эллинов об Артемиде, то вполне естественно предположить, что связь людей и животных здесь не случайна. Возможно, это самый архаичный пласт представлений об Артемиде или один из них. Это тот этап, когда животные — сродни людям, когда лес — родной дом и людей и животных, а двойственное по природе своей женское и звериное сверхсушество — хозяйка леса, покровительница и людей и животных, следящая за их благополучием, — арбитр в их отношениях между собой[*].