Уильям Мак-Нил - В погоне за мощью

Микропаразитический симбиоз также важен в области эпидемиологической экологии: как я отмечал в книге «Эпидемии и народы», при столкновении с неизвестной доселе инфекцией цивилизованные (иначе говоря, имеющие опыт эпидемий) популяции в сравнении с изолированными сообществами обладают преимуществом ценою в жизнь. Хорошо оснащенная и организованная вооруженная сила при контакте с менее подготовленным к войне обществом действует в основном так же, как клетки знакомых с эпидемиями социальных единиц, и слабейшая сторона обречена на тяжелые боевые потери. Еще чаще урон бывает обусловлен уязвимостью экономическим и эпидемическим вторжениям, которые становятся возможными ввиду военного превосходства более сильного народа. Однако какой бы ни была комбинация факторов, общество, неспособное силой защитить себя от назойливости внешних угроз, теряет самостоятельность и вполне может лишиться корпоративной идентичности.

Война и организованное применение насилия предполагают значительную степень противоречия. С одной стороны, проявления героизма, самопожертвования и профессионализма являются ярчайшими примерами социальной вовлеченности; дух солидарности бойцов силен как нигде. И вправду, человеческие склонности находят самое полное выражение: врага ненавидят, боятся и стремятся уничтожить, тогда как с соратниками разделяют все опасности и триумф кровавых схваток. В эру охотничьих общин наши далекие предки обьединялись таким же образом – только чаще против животных, нежели других людей. Тем не менее старые способности и навыки все еще сильны в нашем сознании и вполне подходят людям, оказавшимся на войне.

С другой стороны, организованное и преднамеренное уничтожение людей и материальных ценностей находится в прямом противоречии с современными взглядами – в особенности после квантового скачка 1945 года, ознаменовавшего появившуюся возможность убивать на удалении – массовым и надличностным способом. В самом деле, технология современной войны почти полностью исключает проявления героизма и первобытной свирепости, предполагавшие применение мускульных усилий в ближнем бою ранних времен. Индустриализация войны, начавшаяся немногим более ста лет назад, стерла старые реалии военной службы, не изменив унаследованную с незапамятных времен психическую способность к коллективному применению насилия. Это опасная нестабильность, и ключевым вопросом нашего времени является возможность дальнейшего сосуществования вооруженных сил, технологии вооружений и человеческого общества.

Изучение погони за мощью в прошлом, а также анализ изменений в балансе между технологией, вооруженными силами и обществом не способны разрешить современные проблемы; точно так же они не в состоянии показать нам перспективы на будущее. Они не могут также, как того требует осознание исторических процессов, отменить неизбежность принятия простых решений и полное отчаяние. Уделом всех прошлых поколений было искать выход из нагрянувшей катастрофической ситуации; по всей видимости, та же участь ждет и нас, и наших потомков. Тот факт, что нам ежедневно приходится принимать решения, возможно, поможет узнать хоть немного о том, как мы шли к приводящему в ужас положению дел современности.

«В погоне за мощью» является свидетельством скромной веры в полезность подобного знания, которое, очевидно, могло бы стать основой для более разумных действий. Даже если последнее неверно, то остается бледное, почти неосязаемое, но тем не менее подлинное удовлетворение от знания того, насколько иным было все раньше – и сколь стремительно прошлое перешло в нынешнее положение дел.

Стимулом к написанию данной книги, создававшейся в течение двух десятилетий, послужило замечание обозревателя моего труда «Восхождение Запада» о том, что при рассмотрении современности я необьяснимо упустил взаимосвязь военной технологии и политических структур, продемонстрированную на примере ранних веков. Таким образом, «В погоне за мощью» является запоздалой сноской к «Восхождению Запада».

Долгие годы мои знания в области технологий, вооруженных сил и общества совершенствовались благодаря долготерпению поколений студентов Чикагского университета – именно на них опробованы мои идеи; они же отвечали мне бодрящим душем интереса, энтузиазма, скептицизма и непонимания. Также я многим обязан докторским диссертациям, написанным в Чикагском университете Бартоном Хакером, Уолтером Мак-Дугаллом, Стивеном Робертсом, Говардом Розеном и Джоном Сумида – каждый не только поделился недоступными мне иным путем знаниями, но и помог избежать ошибок, просмотрев написанное мною.

Рукопись была также целиком или частично прочитана моими чикагскими коллегами Джоном Бойером, Пин-Ти Хо, Халилом Иналджиком и Эмметом Ларкин. Кроме того, Майкл Говард и Хартмут Погго фон Штрадманн (Оксфорд), Пол Кеннеди (Ист Англиа), Джон Гилмартин (ВВС США) и Денис Шоуолтер (Колледж Колорадо) щедро поделились со мной своим опытом. Я в долгу перед тремя студентами, специализировавшимися по истории Китая: Хью Скоги- ном и Джемсом Ли (Чикаго) и Стивеном Саги (Гавайи). Их интерес ко второй главе помог мне разобраться в хитросплетениях китайской историографии.

Наконец, к ласковым объятиям Чикагского университета присоединились Гавайский университет, для обсуждения материала этой книги приютивший меня зимой 1979 года в качестве приглашенного лектора, а также Оксфордский университет и Бэллиольский колледж, столь же гостеприимно принявшие меня в той же роли в 1980-81 гг.

Благодаря такой поддержке книга обрела свой окончательный вид. Излишне напоминать, что все оставшиеся огрехи и неточности лежат исключительно на моей совести, а их число было бы куда большим, если бы не сверка со стороны моей жены Элизабет и дочери Руфи. Самыми решительными мерами они добились того, чтобы я писал качественнее – т. е. говорил то, что думаю – и думал, что говорю.

28 ноября 1981 г.

В сущности, индустриализации войны почти столько же лет, сколько самой цивилизации, поскольку появление бронзовой металлургии сделало особо искусных ремесленников незаменимыми в деле изготовления оружия и доспехов. Бронзовые изделия встречались редко, стоили дорого, и только малое число наиболее привилегированных воинов могло позволить себе обладание полным комплектом вооружения. Отсюда следует, что профессиональные воины появились по соседству с профессиональными металлургами и обладали почти полной монополией на продукты производства последних – во всяком случае, в начальный период.

Однако определение «индустриализация войны» не вполне уместно в отношении к цивилизациям речных долин – будь то Месопотамия, Египет, Индия или Китай. Во-первых, жрецы не менее военачальников были заинтересованы в приобретении бронзовых и иных изделий; правители ранних времен, вероятнее всего, в основу своей власти ставили роль первосвященника, а не военачальника. Во вторых, подавляющее большинство населения этих обществ в поте лица своего добывало себе пропитание на полях. Излишки были скудными, и число правителей (как религиозных, так и военных) оставалось соразмерно скромным. Еще более незначительным внутри этой надстройки общества было число ремесленников – однажды выкованные оружие и доспехи использовались поколениями, а нанесенные в бою повреждения легко исправлялись с помощью молотка или точила. Таким образом, оружейники были немногочисленны.

Залежи меди и олова обычно не совпадают географически; олово встречается редко, запасы его скудны, и зачастую его приходится искать на значительном удалении. Отсюда следует вывод, что древние металлургия и военный потенциал зависели не столько от уровня производства, сколько от доступности этих металлов или их руд. Иными словами, торговцы и перевозчики значили больше, чем ремесленники, а в политике следовало учитывать отношения с потенциальными поставщиками металлов, проживавшими за пределами непосредственного административного контроля. Столь же важным (и зачастую трудновыполнимым) делом являлась охрана торговых путей от соперников и грабителей, тогда как наличие соответствующих традиций производства позволяло, при необходимости, набрать требуемое число ремесленников-металлургов.

Войны обычно велись наличествующим арсеналом оружия и доспехов; объем первого зависел от количества трофеев и потерь в ходе операций. В чем войска действительно нуждались, так это в провианте и фураже, и именно доступность последних являлась определяющим ограничителем боевых действий и количественного состава армий. Исключения вроде вспышки эпидемии могли резко изменить баланс сил-как, например, в случае провала ассирийского наступления на Иерусалим в 701 г. до н. э., засвидетельствованного в Библии как пример чуда( 1*) . Защита от эпидемий и иных проявлений божественного неблаговоления вменялась в обязанность жрецам, специализировавшимся в области религиозных ритуалов и молитв. Принятие мер по обеспечению своих войск провиантом и фуражом было делом правителей и их аппарата. Наиболее легким представлялось непосредственное применение силы – т. е. принудительное изъятие запасов продовольствия и домашних животных у местных крестьян, причем награбленное потреблялось незамедлительно, либо на малом удалении. Подобные меры быстро истощали местные ресурсы и армии следовало быстро сломить сопротивление и идти дальше, оставляя за собой разоренные земли. Лишенные припасов крестьяне были обречены на верный голод и отчаянный поиск посевных на следующий год; на преодоление последствий подобных кампаний требовались годы, если не десятилетия.