Анатолий Маркуша - НЕТ

Чувствуя, что у нее разбаливается голова, Анна Мироновна украдкой посмотрела на часы. Прошло полчаса, машинка за неплотно прикрытой дверью еще стучала.

"Терпи, – сказала себе Анна Мироновна, – может быть, Вите это действительно нужно".

А Нина Борисовна, все не убирая угрожающей улыбки с лица, продолжала добросовестно исполнять поручение мужа.

– Скажу по секрету, ваш Виктор совершенно неотразимый мужчина. Признаюсь, когда-то я была просто влюблена в него. Впрочем, в Виктора Михайловича влюблены, вероятно, все женщины. Мне так жаль его, так жаль, просто не нахожу слов…

Нина Борисовна говорила не умолкая. Машинка продолжала стучать.

Наконец в дверях появился хозяин дома, метнул взгляд в сторону женщин, чинно сидевших за круглым обеденным столом, улыбнулся и сказал:

– Ну вот, все готово. Надо полагать, что Ниночка не совсем вас заинформировала? Ничего, ничего, ничего, хотя с непривычки действительно тяжеловато…

Анна Мироновна преувеличенно радушно распрощалась, словно во сне, спустилась по лестнице, крепко сжимая в руке свернутую трубкой "программу". На улице она постояла с минуту: в ушах еще жил въедливый и беспокойный голос Нины Борисовны.

Окончательно Анна Мироновна пришла в себя только в такси. И сразу стала подсчитывать, что еще надо успеть. Ох, успеть надо было много: заехать в магазин технической книги, в библиотеку, повидать Бородина, уплатить за квартиру, хоть на полчаса заглянуть к Азе…

В книжном магазине Анна Мироновна разыскала знакомую Виктору продавщицу, передала привет от сына и не смогла уйти от разговора, который вести ей не хотелось до смерти.

– Что-то Виктора Михайловича давно не видно?

И Анне Мироновне не осталось ничего другого, как сказать:

– Нездоров…

– Наверное, грипп? Сейчас по весне все болеют.

Врать Анна Мироновна не любила и не умела, сказала, что Виктор повредил ногу и из-за этого не выходит… Знакомая продавщица всерьез расстроилась, и Анне Мироновне долго не удавалось повернуть разговор в нужное русло.

Из книг, которые просил купить Виктор Михайлович, в магазине почти ничего не оказалось, но любезная продавщица клятвенно заверила Анну Мироновну, что постарается достать или через экспедицию, или в крайнем случае через знакомых букинистов.

Поручение было выполнено не больше чем на четверть, а времени ушло тьма…

Вечерело, когда Анна Мироновна выбралась из магазина. Вспомнив, что уже кончается двадцать седьмое апреля, Анна Мироновна решила: завтра, в крайнем случае послезавтра рано утром уеду.

Она стояла на краю тротуара голодная, нагруженная и никак не могла сообразить, как побыстрее добраться до дому, когда ее окликнули:

– Анна Мироновна, здравствуйте.

Обернулась, увидела: узенькое, в талию, пальто, тоненькая светлая простоволосая девушка. На лице ожидание, тревога и чуть-чуть испуг…

– Вы не узнали меня? Я приходила к вам от Княгинина…

Из-за угла медленно выворачивало такси. Анна Мироновна взмахнула рукой. Машина остановилась.

– Вы – Марина? Марина Леонтьевна?

– Марина!

– Садитесь, – сказала Анна Мироновна, распахивая дверки такси. – У меня больше нет сил стоять.

Всю дорогу они промолчали. Анна Мироновна, измученная беготней, огорченная бесследно утекшим временем, просто не находила сил, чтобы сказать хоть какие-нибудь слова, Марина растерялась и не знала, как начать разговор и удобно ли ей начинать первой.

Так они доехали до самого хабаровского дома. Анна Мироновна расплатилась с шофером, жестом пригласила Марину следовать за собой, и та прошла молчаливой, легкой тенью за Анной Мироновной; неслышно разделась, незаметно примостилась на кухонной табуретке…

– Чего же вы все молчите, ни о чем не спрашиваете? – придя немного в себя, спросила Анна Мироновна. Она зажгла газ, поставила чайник на конфорку.

– Мне Виктор Михайлович прислал письмо. Все шутит, улыбается в письме, а я читала и… ревела…

– Вот те раз. И опять ревете?

– Реву.

– Если вы хотите, чтобы я с вами разговаривала, немедленно перестаньте. Сейчас же! Вы знаете, как надо жить подле летчика, тем более летчика-испытателя? Каждый день ждать, мучиться неизвестностью, страхами, вымышленными и настоящими, видеть его запавшие от усталости глаза, вместе хоронить людей, которые, бывает, только вчера пили водку у тебя в доме и ржали, как застоявшиеся жеребцы, – и не реветь! Да что там не реветь – виду не подавать… – Анна Мироновна села на другой табурет и, подперев голову руками, не глядя на Марину, продолжала:

– Вы понимаете, что такое испытатель? Они совсем не гладиаторы и не тореадоры, какими их изображают в плохих очерках. Просто, просто это очень трудная работа. Такая работа, что ее нельзя ни с чем и ни с кем делить… Никто не знает нашей боли, наших бабских переживаний, этого нельзя выразить. Невозможно. Ходишь всю жизнь как по ножу и улыбаешься. А вы – реветь…

- Я не реву, – едва слышно сказала Марина. И только тут мать посмотрела ей в глаза.

– Вот хорошо. Молодец. Я тоже не плачу и, между прочим, не плакала, когда даже было от чего. Виктор Михайлович поправляется. Садится. Двигается понемногу. Пишет. К празднику Сурен Тигранович, возможно, попробует поставить его на ноги.

– Ему очень больно?

– Больно. Было – очень, теперь уже не так.

– А что он говорит?

– Как, что говорит? – не поняла мать.

– Ну вообще…

– Все говорит, он же не новорожденный, – и, сама того не заметив, перешла вдруг на "ты": – Лучше скажи мне, девочка, как тебя понимать? А? Приходила к нам по делу. Это я знаю. Тогда. А теперь ты что ж – жертва?

– Не знаю. Может быть, и жертва. Только я себя не жалею, мне его жалко…

– Он женат – знаешь?

– Да.

– У него сыну пять лет исполнилось – знаешь?

– Да.

Анна Мироновна долго молчала, открыто разглядывая Марину, думала о своем, ведомом ей одной. Успел закипеть чайник. Мать убавила огонь и начала накрывать на стол.

– Поедим здесь, ладно? Сил нет в комнату все тащить. Марина ничего не ответила, только согласно кивнула. Анна Мироновна разлила чай, пододвинула к Марине сахарницу, спросила:

– Ты можешь мне сказать, чего хочешь?

– Поехать хочу. К Виктору Михайловичу…

– А он?

– Он написал, что не хочет, потому что еще недостаточно красивый для встречи. Но мне все равно, какой он…

– Узнаю. Недостаточно красивый! Это на него похоже. Ох и жалко мне тебя, Мариночка. Молодая. А он… И что дальше будет, пока никто еще не знает…

– Анна Мироновна, скажите, только сразу: возьмете меня с собой?

– Вот думаю: брать или не брать. Я же все-таки мать. И бабушка его сыну…

– Понимаю. Если вам неудобно со мной появляться там… скажите, как доехать, я сама… Только скажите, – заторопилась Марина, по-своему поняв Анну Мироновну.

– Что? Неудобно? Кому – мне? Дуреха, разве я о себе думаю? О вас: о нем и о тебе…

Расстались они совсем поздно, договорившись созвониться завтра и все окончательно решить. И хотя Анна Мироновна твердо не обещала взять Марину с собой, та знала – возьмет.

Утром без всяких предварительных церемоний к Анне Мироновне приехал генерал Бородин.

Анна Мироновна не ждала визита и растерялась. А Бородин вел себя так, будто и прежде бывал в их доме частым и всегда желанным гостем.

– Добрый день, и держите, мама, пирог. Именно пирог, а не какой-нибудь пошлый торт с зайчиками из кондитерской. Супруга испекла. Лично Виктору Михайловичу к празднику. Вам-то небось некогда было домашностью заниматься? А это коньяк. Смотрите – армянский! Если Виктору Михайловичу нельзя, то Вартенесяну, я так понимаю, можно. Идем дальше – апельсины. Честно говоря, дрянь, хороших нет. Но раз в больницу полагается носить фрукты, будьте любезны. По части продовольственного обеспечения это все. Теперь держите письмо Виктору Михайловичу – разные пожелания, так сказать, в неофициальном плане. С вашего разрешения, целую ручку и откланиваюсь…

– Как откланиваетесь? Это же просто несерьезно, Евгений Николаевич! Чаю?

– Нет-нет, никакого чаю, никакого питания. Остерегаюсь.

– А я вам бумагу одну хотела показать…

– Бумагу? – мгновенно насторожился Бородин. – Какую еще бумагу?

Анна Мироновна коротко рассказала Евгению Николаевичу о встрече с Рабиновичем и протянула его листки. Бородин надел очки, начал читать.

Тем временем Анна Мироновна потихоньку поставила на стол вазу с яблоками, конфеты, вафли с медом, купленные специально для Вити: он не любил сладкого, но вафли с медом иногда ел. Анна Мироновна, очень довольная тем, что Евгений

Николаевич, занятый чтением, не обращает внимания на ее маневры, осторожно поднялась, чтобы выйти в кухню поставить чайник.