Евгений Федосов - Полвека в авиации: записки академика

Так вот, начало моей практической работы и пришлось на рождение ракет класса «воздух — воздух».

НИИ-2 был организован сразу после окончания войны в 1946 году как институт авиационного вооружения. Его название как бы перекликается с НИИ-1 — ракетным институтом, образованным в 30-е годы. НИИ-1 в основном занимался ракетными двигателями, и более всего жидкостными. В настоящее время это научный центр им. Келдыша. Необходимость рождения НИИ-2 была вызвана несколькими факторами.

Во-первых, та группа специалистов авиационной промышленности, которая изучала опыт немцев, наработанный ими во Второй мировой войне, засвидетельствовала, что в Германии существовал институт авиационного вооружения, где изучалась совместимость оружия и самолета. Это действительно одна из сложнейших проблем, потому что самолет является подвижной платформой, имеющей шесть степеней свободы, и стрельба из пушек и сброс бомб — а в середине XX века другого оружия практически еще не было — с такой платформы являлись довольно сложными задачами, как с позиций механики, так и других наук. В их числе — воздействие пушечной стрельбы на работу двигателя самолета, поскольку при выходе снаряда из пушки возникает ударная волна, нарушающая устойчивость воздушного потока на входе в сопло реактивного двигателя. Еще пример: при выходе бомбы из отсека или отделения ее из-под крыла возникает сложное явление аэродинамической интерференции, которое воздействует и на бомбу — бывали случаи ее «прилипания» к конструкциям самолета или удара по ним, и так далее. Конечно, этими вопросами занимались не только немцы, не обошли их стороной и наши конструкторы.

У нас в стране проблемы авиационного вооружения начинал решать еще Н. Е. Жуковский со своей группой инженеров (в которую входил и А. Н. Туполев), сформированной на базе еще императорского МВТУ. Это училище обладало самой большой по тому времени аэродинамической трубой. В то время И. С. Сикорский создал первый в мире четырехмоторный тяжелый бомбардировщик «Илья Муромец», на котором уже подвешивались бомбы весом в сотни килограммов. До этого использовались бомбы весом до нескольких десятков килограммов, и сбрасывались они из кабины пилота или летнаба. Этот коллектив из студентов МВТУ и изучал проблему отделения бомбы от самолета. Жуковский даже опубликовал одну из своих работ, связанных с падением бомбы, где впервые определялись ее баллистические свойства, которые требовалось учитывать при сбросе, а также решались проблемы ее аэродинамической стабилизации…

В советское время, после организации ЦАГИ, исследования в этой области были продолжены. Изучались, в частности, вопросы баллистики бомб, точности бомбометания, технического рассеивания их, вопросы прочности стрелковых установок и т. д. В 1939 году коллектив вооруженцев из ЦАГИ перешел в только что организованный летно-исследовательский институт, который сейчас мы знаем как знаменитый ЛИИ им. М. М. Громова. НИИ-2, по сути дела, образовывался из этого коллектива, часть специалистов пришла также из НИИ-1, который занимался неуправляемыми авиационными реактивными снарядами. Кстати, авиационные реактивные снаряды были созданы в нашей стране именно в НИИ-1 и впервые применены в 1939 году в боях на Халхин-Голе, в военном конфликте с Японией, где показали весьма высокую эффективность. На базе именно этого 57-мм снаряда потом были созданы знаменитые «Катюши».

В общем, весьма солидный запас знаний в области авиационных вооружений, прежде всего в области баллистики, теории бомбометания, воздушной стрельбы, прочности стрелково-пушечных установок, совместимости оружия и самолета, у нас в стране уже имелся. Этим мы были обязаны в основном коллективам ЦАГИ и ЛИИ, а также Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского, где велись интереснейшие работы на кафедре бомбометания, которой руководил академик Н. Г. Бруевич; исследованием вопросов воздушного боя занимался профессор (впоследствии академик) В. С. Пугачев…

Во-вторых, создание НИИ-2 вызвано было и тем, что руководство страны, авиапрома, Наркомата обороны стало все лучше понимать: боевая эффективность самолета определяется не только его летно-техническими характеристиками, маневренностью или искусством летчика. Это, конечно, важные факторы, особенно когда стрелковое оружие было жестко «привязано» к конструкции самолета, и чтобы прицелиться по воздушному противнику или наземному объекту, нужно было в совершенстве владеть самолетом. Воздушный бой выигрывал тот, кто лучше пилотировал.

Но наступали времена, когда само оружие начинало играть все более весомую роль в достижении конечной цели любой воздушной операции — поражение противника, завоевание господства в воздухе. К этому подводил и анализ всех крупных сражений Второй мировой войны. Он показал, что только при обеспечении полного господства в воздухе одной из воюющих сторон возможна была победа на земле. Так, разгром немцев под Москвой предопределился тем, что авиация ПВО столицы сумела обеспечить свое господство в воздухе над своей зоной. И позже все десять крупнейших сражений, или, как их называли, «десять сталинских ударов», сопровождались господством в небе нашей авиации. В то же время наши поражения в сорок первом — начале сорок второго года в определенной мере были обусловлены превосходством «люфтваффе».

«Люфтваффе» оказались очень серьезным противником, и перелом борьбы с ними в нашу пользу я считаю одним из величайших подвигов советских летчиков. К сожалению, о нем иногда забывают, когда говорят о сухопутных операциях. Да, победы в них являются конечным результатом непосредственного соприкосновения с противником, но без обеспечения господства в воздухе ни одна такая операция не выигрывалась.

Решающее значение этого фактора для победы позже подтвердилось и во всех так называемых локальных конфликтах. Тем самым окончательно оправдала себя доктрина итальянского генерала Джулио Дуэ, сформулированная в начале прошлого века, которая гласила, что в будущем авиация станет определяющим видом вооруженных сил и, практически, чисто воздушные операции обеспечат той или иной стране достижение политических целей, лежащих, как правило, в основе любого военного конфликта.

Итак, при использовании самолета в боевых действиях роль оружия становилась все более важной, что и продиктовало создание такого научного центра, как наш НИИ-2.

В то время, когда я начал в нем работать — в 1953 году, учась одновременно в аспирантуре МВТУ, — в институте насчитывалось менее тысячи специалистов, но это был уже сложившийся научный коллектив. После защиты кандидатской диссертации в 1956 году я работал здесь уже на постоянной основе и с тех пор ни разу институту не изменил.

Особых душевных метаний — оставаться ли на преподавательской и научной работе в МВТУ или уходить в НИИ-2 — у меня не было: я выбрал институт авиационного вооружения.

Решающим стимулом стало то, что в учебном вузе я не смог бы прорваться на передний край работ в области управляемого вооружения, в которой стал специализироваться. Она была секретной, и получить необходимые материалы можно было, лишь работая непосредственно по той или иной закрытой теме, связанной с выбранной профессией; там, собственно, и происходило формирование этой области знаний. Забегая вперед, скажу, что и от преподавательской работы мне уйти не удалось, ею я занимаюсь всю жизнь, но это уже «вторичное» занятие. Почему я не отказался от него? Уже будучи заведующим кафедрой Московского физико-технического института, я входил в его методический совет, который возглавлял Петр Леонидович Капица. А он всегда говорил:

— Очень важно для нас читать лекции студентам по самым передовым исследованиям в области новейших знаний. У них «свежее» восприятие науки, и студент может задать настолько неожиданный вопрос, что вам и в голову не придет, и это вас вынудит глубже вникнуть в тот предмет, то явление, о которых рассказываете. В сложившемся курсе знаний все рутинно. А когда курс базируется на самом передовом научном или техническом направлении, то наверняка вы сами еще не осмыслили его до конца, и вопросы студентов стимулируют вас к такому осмыслению, к систематизации потока знаний, получаемых в ходе вашей научной работы. Поэтому преподавание для научного работника очень важно, но только в том случае, если вы формируете какие-то новые области знаний, лежащие на самых передовых линиях научных исследований…

В этих словах Петра Леонидовича — смысл существования МФТИ — «Физтеха». Этот институт во многом скопировал «стиль» Кембриджского университета в Англии, к чему очень сильно «приложил руку» сам же П.Л.Капица — фактический основатель МФТИ. Кстати, коль уж зашла речь о Капице… В методический совет входил и один из его соратников Николай Николаевич Семенов. Он тоже был в группе специалистов, которых советское правительство в 20-х годах командировало в Кембридж к Резерфорду, на своеобразную стажировку. Вернувшись в СССР, они, собственно, и положили начало знаменитой школы теоретической и экспериментальной физики. Время шло, настал период бурного развития вычислительной математики, информатики, вычислительных машин, и, естественно, студенты должны были все это осваивать глубоко и прочно. Поэтому, обсуждая учебные планы «Физтеха», мы, молодые профессора, ратовали за увеличение объема занятий по математике. Но за счет чего? В течение первых трех курсов студенты получали фундаментальные знания, прежде всего, в области физики, математики, а также проходили историю КПСС, марксистско-ленинскую философию, политэкономию, научный коммунизм и изучали два иностранных языка. В спорах выяснилось — число учебных часов по общественным дисциплинам сокращать нельзя, по иностранному тоже, осталась физика. Только за ее счет можно расширить курс математики. Обычно на совете Петр Леонидович сидел на небольшом возвышении и дремал. А Семенов сидел с нами, в первом ряду. И вот Капица, разбуженный нашими горячими выступлениями в пользу математики, обращается к Семенову: