Иван Наживин - Круги времён

— А теперь желаем мы показать послам иноземным и народу нашему молодое войско наше, которое отправляется на перекопские укрепления… — сказал царь и сделал знак.

В стройном порядке, вооруженные копьями, щитами и короткими мечами, под простые, но воинственные звуки флейт и барабанов, из-за храма вышел отряд воинов под начальством Андрея, остановился пред царем и по знаку военачальника прогремел мужественно:

— Хвала великому государю!…

— Сегодня вы, воины, отправляетесь на охрану путей в нашу Светлую Тавриду, — поблагодарив их, сказал царь. — Один за всех, военачальник ваш принесет теперь клятву в верности нам, государю вашему, и вашей, счастливой вами, родине… Ваше святейшество…

— Подними руку и дай клятву в верности царю и родине… — сказал старый Мафусаил Андрею.

— Клянемся головами нашими, — мужественно начал Андрей, — клянемся жизнью и счастьем всех близких и дорогих нам во всем, на всяком месте, во всякое время быть до конца верными государю нашему, царю Борису I всея Тавриды, Черномории и Степей, и, если понадобится, положить за него и за родину жизнь нашу без сожаления.

— Аминь… — сказал Мафусаил и благословил склонившее колени войско и Андрея.

— Знамя!… — сказал царь и, когда подал ему офицер голубое знамя с вышитым на нем золотым солнцем, он сказал: — Вот вам ваше первое боевое знамя, солдаты, — голубое, как небо Светлой Тавриды нашей, и да взойдет скоро над родиной золотое солнце славы вашей… Возьми…

Андрей принял знамя.

— Стань на одно колено…

Андрей опустился на колено.

— За большие заслуги твои по устройству армии и за беззаветную храбрость, которую ты не раз показал в схватках с кочевниками, жалуем тебя княжеским достоинством Светлой Тавриды с присоединением к имени твоему прозвища Перекопский. — торжественно сказал царь и коснулся своим мечом плеча Андрея. — А теперь с Богом в поход…

Поцеловав царя в плечо, Андрей стал во главе отряда, отсалютовал царю мечом и под звуки музыки воины, со всех сторон осыпаемые цветами, под радостные клики народа удалились. Не радовалась только одна — Маруся: спрятавшись за старыми кипарисами, девушка горько плакала.

Реб Лейзер покачал своей белой головой и прошамкал про себя:

— И всходит солнце, и заходит солнце, и возвращается ветер на пути своя… О-хо-хо-хо…

В густой тени развесистых каштанов, за простым столом, в старинном кресле сидит в своем саду совсем постаревший Глеб. На столе стоит грубая чернильница, кипа бумаг и несколько гусиных перьев. По другую сторону стола, сгорбившись, сидит реб Лейзер, весь прозрачный от старости и тихий.

— Ну, спасибо, старый друг, что пришел навестить меня… — проговорил Глеб ласково. — Я очень доволен, что съездил перед смертью в родные места. Жить там теперь с моими ревматизмами трудно, — холодно, сыро, — но повидать родные места было мне очень, очень приятно. И на память привез я оттуда… да что же это они не несут его? Ма-руся!… — крикнул он.

— Несем, несем… — звонко отозвалась Маруся. Из-за угла вышла она с братом Львом. Они осторожно несли бюст старого сатира. Они его поотчистили немножко и он стал светлее, веселее. За ними шла совсем старенькая Ирмгард, приговаривая: «осторожнее, осторожнее, дети…» Они подошли к круглой клумбе, рядом со столом отца и осторожно поставили сатира на каменную тумбу среди цветов и залюбовались им.

— Все смеется, все смеется… — воскликнула Маруся и звонко расхохоталась.

— И тогда он смеялся… — задумчиво сказала Ирмгард.

— А лучше было бы, может быть, плакать…

— Кому плакать, кому смеяться… — прошамкал добродушно реб Лейзер. — И то нужно, и другое нужно… Все на своем месте…

— Это старый друг мой… — любовно проговорил Глеб.

— И тебе, реб, привез я подарок, и тебе, Лев, — целый ящик старых книг. Да, кстати: твой брат что-то очень недоволен тобой, Лев. Напрасно ты его так огорчаешь… Ты знаешь, сколько у него теперь трудов и забот…

— Чем же я его огорчаю? — возразил Лев. — Он хочет, чтобы я шел служить, помогать ему в делах управления, но как же буду я устраивать жизнь людей, когда я не знаю, что мне и с собой делать?

— Не столько это его огорчает, сколько твои слишком смелые суждения в делах веры… — возразил отец. — Надо быть осторожнее, милый…

— О, тут я с собой ничего поделать не могу!.. — воскликнул Лев. — Дело не в том, чтобы без конца воздвигать храмы, украшать богов серебром и золотом, курить им фимиамом, а в том, чтобы с чистым сердцем отдать всего себя Богу и людям. Это я нашел в твоей старой Библии и от этого я не откажусь, пусть хоть сейчас казнят меня… Слепые вожди слепых ведут людей на погибель и я не могу, не могу молчать!.. А брат, вместо того, чтобы понять меня, помочь мне, стал на сторону жрецов… Ему некогда теперь вникать в это — он уже мечтает о восстановлении древней огромной России…

— А что же тут дурного?… — задумчиво и как-то особенно тепло сказал отец. — Россия это дом отцов наших и, если Господь увенчает его усилия успехом, я первый порадуюсь этому…

— И пусть… Это его дело… — сказал сын. — Но меня пусть он оставит моим книгам и моему одиночеству… Я ничего не ищу, кроме истины…

— Искать истину ничего… — прошамкал Лейзер, ласково усмехаясь. — Только — находить ее не надо… Опасная, опасная это вещь!.. О-хо-хо…

— Ну, мы успеем еще переговорить обо всем этом, — сказал Глеб. — А теперь пойдемте смотреть книги… Истинное чудо, что они уцелели там… Идем, Ирмгард, и тебе там есть подарок: весь Гёте на твоем родном языке…

— А кто это Гёте? — спросил Лев.

— Это был великий германский поэт, — сказала мать.

— Но я боюсь, что стара уж я для него стала, — теперь мне и молитвенника моего довольно.

— Идемте, идемте… — торопил Глеб.

— Идите, а я твоего старого друга приберу, как следует… — сказала Маруся.

— Прекрасно, спасибо… — отозвался отец, уходя. — Я очень, очень доволен. Если бы не ревматизмы, не поясница…

Они все скрылись за углом дома. Маруся разравнивает землю на клумбе, подвязывает цветы, сажает веточку плюща и обвивает ею пьедестал. Из-за дома выходит в блестящих доспехах военачальника Андрей, останавливается и любуется девушкой.

— Маруся!.. — тихо позвал он, наконец.

— Ай!.. Андрей!.. Милый!.. — взвизгнула она и бросилась к нему на шею. — Как же ты долго!.. Еще немного и я не знаю, что бы я с тобой сделала…

— А что, например? — целуя ее, смеялся Андрей. — Милая, да разве ты не знаешь, как я всегда тоскую вдали от тебя? Ведь, только около тебя, я и живу, радость моя… А эта разлука была особенно длинна. Как это было там, в твоей старой книге? «Уже покрылись горы цветами, и заворковали горлинки по лесам, — что же не идет возлюбленная моя?» Вот так и я там, на севере: уже пронеслись стаи журавлиные, уже покрылись цветами степи — что же нет со мной возлюбленной моей?

— Милый, милый… — лепетала Маруся, вся сияя.

А над счастливой парочкой — улыбающееся лицо старого сатира.

— Но теперь уже недолго и ты будешь моей… — продолжал Андрей. — Я хорошо потрудился для Родины. Авангарды наши подошли уже к лесам и, может быть, за лето мы продвинемся и до старой Москвы. Царь Волжский прекрасно понимает, что ему с его слабыми силами теперь с нами не бороться и идет на все уступки. Дела идут превосходно и, уезжая, я отдал приказ по сторожевой линии: пропуск — Россия!

— О, мой герой!.. — шептала восторженно Маруся. — Какое это счастье, какое счастье чувствовать себя твоей!…

— Я заслужил хорошей награды и государь даст мне ее… — продолжал Андрей. — Но я возвращу ему ее и скажу: мне ничего не надо, — отдай мне только сестру твою… А если он разгневается?.. Ведь тебя, говорят, просит уже за своего сына царь Волжский…

— Очень мне нужен твой царь Волжский!.. — воскликнула девушка. — Пусть только брат попробует… Возьмем и убежим — разве мало места на земле? И царь, и Россия, все это хорошо, ну, а только сперва ты, а потом уже и это все…

— Ш-ш-ш-ш… — засмеялся Андрей. — Что ты болтаешь, дерзкая?.. Но Боже, Боже, как безмерно я счастлив!..

Глеб вышел из-за дома и остановился, умиленно любуясь молодой счастливой парочкой, но Андрей с Марусей, не замечая отца, обнявшись, пошли в глубину сада и Глеб подошел к своему столу.

— Вот: одни упиваются словами любви, а другие старыми книгами… — подумал он и, почему-то вздохнув, крикнул к дому: — Лева, что же ты?

— Иду, иду… — отозвался сын, выходя на террасу.

— Давай, брат, часок попишем… — сказал отец. — Садись, милый… Давно не держал я в руках моей летописи, даже соскучился… — продолжал он, садясь вместе с сыном к столу. — Ну-с, это что? — говорил он, перебирая рукописи. — «Я, князь Глеб Суздальский, родился в 1918 г. среди бурь войн и революций.» — ага, это начало… А это? «Собрание старейшин Тавриды впервые было созвано мною в 1967 г…» Так, дальше… «Появление таинственных конных отрядов в степях взбудоражило все наше еще очень редкое население Тавриды.» Так. Это глава о прибытии первых судов и колонистов из Соединенных Штатов… Так. А теперь будем продолжать — всего лишь одно еще, последнее сказанье и летопись окончена моя… Ну, пиши, милый… «Вскоре после моего возвращения… из поездки в наше родовое гнездо… я узнал, что в голове государя… сына моего… — написал? — уже родилась великая мысль… о… восстановлении… древней… великой. России…»