Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн

Несмотря на все его добрые намерения, за преданность идее «всемирного парламента» Эйнштейна постоянно обвиняли в «безнадежном идеализме». И, возможно, не без оснований. Хотя кто-кто, а этот человек прекрасно понимал всю опасность национализма в принципе, и особенно – в ядерную эпоху. С его точки зрения, «безнадежность» как раз таилась в отрицании идеи глобального федерализма. Как заявил он журналистам сразу по окончании Второй мировой войны, «Единственное спасение для нашей цивилизации и человеческой расы – в создании мирового правительства».

Как леволиберальный демократ, живший в Германии, да к тому же еврей с мировым признанием, Эйнштейн находился в неизбежном противостоянии с Гитлером. Нацистский режим был для него квинтэссенцией всего, чем могли увенчаться немецкие традиции национализма и милитаризма, которых он так опасался. Откровенный антиинтеллектуализм правых он просто презирал. В 1930 году он выступил соавтором эссе «Наука и диктатура» в сборнике «Диктатура предстает перед судом», где, в частности, писал: «Диктатура означает повсеместную цензуру, и как следствие – деградацию. Наука способна процветать только в атмосфере свободы слова».

Даже в 1931 году Эйнштейн еще вроде бы верил, что Гитлер вот-вот сковырнется, что его политический капитал – всего лишь результат экономической неразберихи, возникшей после Первой мировой войны в результате Версальского договора, гиперинфляции и массовой безработицы. «Он живет (а точнее, сидит) на голодном брюхе Германии, – говорил Эйнштейн. – Но как только экономические условия улучшатся, он тут же перестанет что-либо значить». В этом контексте его, конечно, можно назвать политически наивным, однако не стоит забывать, что и куда более маститые политики недооценили опасность Гитлера в те времена.

Когда же нацистский лидер был «помазан» в канцлеры, Эйнштейн уже не питал насчет его звериной натуры ни малейших иллюзий. В 1935 году он писал: «Появился Гитлер – человек с ограниченными умственными способностями, не пригодный ни для какой полезной работы, исходящий желчью и завистью к любому, с кем обстоятельства и природа обошлись добрее, чем с ним». Уже через несколько месяцев после прихода Гитлера к власти, в 1933 году, Эйнштейн начал спрашивать: «Неужели мир не видит, что Гитлер стремится к войне?»

Как один из самых известных немецких евреев, он попал под самое пристальное наблюдение нацистской партии. Говорят, за его голову была назначена награда, а в национал-социалистских списках «врагов народа» появилась фотография Эйнштейна с хладнокровной припиской: «Еще не повешен». Когда Эйнштейн и Эльза отправлялись в краткосрочную, как они полагали, поездку в США, они еще не знали, что больше никогда не вернутся в Германию. Однако рассказывают, что, покидая их любимый летний домик в Капуте, в нескольких километрах к югу от Потстдама, Эйнштейн обернулся к жене и сказал: «Посмотри на этот дом хорошенько. Ты больше никогда не увидишь его». Нечего и удивляться, что уже через несколько месяцев нацисты перевернули это жилище вверх дном. А вслед за тем конфисковали всю собственность Эйнштейнов, включая яхту, хранившуюся на берегу.

Эйнштейн принял вызов – и отреагировал на это тем, что повторно отказался от немецкого гражданства и вышел из состава Прусской академии наук (успев сделать это до того, как его исключили бы «за еврейство»). В конце того же года он выступил с речью в Лондоне с атакой на варварский немецкий режим, заявив: «Если мы собираемся противостоять силам, которые грозят подавлением интеллектуальной и личной свобод, мы должны четко понимать, чем рискуем… Без этих свобод не появилось бы ни Шекспира, ни Гёте, ни Ньютона, ни Фарадея, ни Пастера, ни Листера».

Он пришел к убеждению, что Германия, веками погрязавшая в «рабской покорности, военной рутине и зверской жестокости», не собирается отступать от края пропасти. Наступив, пускай и временно, на горло собственному пацифизму, он заявил, что у других стран Европы нет иного выбора, кроме как готовиться к вооруженному ответу, ибо это будет меньшим злом для защиты от большего. Пока европейские дипломаты практиковали нейтралитет в злополучных поисках мира, Эйнштейн, как ни иронично, оставался одним из немногих, кто открыто и внятно призывал использовать против Гитлера силу чуть ли не с первых же дней прихода фюрера к власти. Кривой усмешкой политики тех лет выглядел факт, что в 1938 году – за год до начала войны – согласно результатам студенческого опроса в Принстоне, в качестве «величайшего из живущих людей на Земле» Эйнштейн был указан вторым после Гитлера.

Расцвет нацизма и развязывание Второй мировой войны доказали, что многолетние опасения Эйнштейна в отношении национализма и авторитаризма были не напрасны. Мысль о неспособности немецкой интеллигенции выступить против Гитлера (слишком многие из бывших коллег Эйнштейна активно сотрудничали с режимом и активно поддерживали его) не давала ученому покоя до конца жизни. Как гласит старая мудрость, когда хорошие люди бездействуют, зло торжествует…

Вытесненный со своей родины, Эйнштейн обрел новый дом в США – стране, которая радовала его в той же степени, что и бесила. Когда сенатор Джозеф Маккарти затеял свою печально известную «охоту на ведьм» 1950-х, Эйнштейн не мог не выступить против того, что счел очередной атакой государства на свободу личности. Некий Уильям Фрауэнгласс, учитель из Бруклина, которого пригласили давать показания в комиссии по расследованию «антиамериканской активности», обратился к ученому за советом, и тот посоветовал ему не сотрудничать со следствием – поскольку для ни в чем не виновного гражданина «позорно подчиниться подобной инквизиции».

На этот совет Маккарти отреагировал яростно: «Любой, – заявил он, – кто советует американцам скрывать информацию о шпионах и саботажниках, которой те могут располагать, является врагом Америки». Некоторые газеты тех лет клеймили Эйнштейна как «неблагодарного иммигранта» и «пособника врагов народа». Так, всю жизнь боровшийся за свободу Эйнштейн, даже оказавшись в «свободной стране», ощутил себя, как всегда, вызывающим подозрение аутсайдером.

В эпоху паранойи с поисками «красных под кроватью» Эйнштейну приходилось постоянно защищаться от обвинений в том, что он – якобы апологет всего худшего, что есть в сталинизме. И хотя такой эпитет, что говорить, был явно подобран с единственной целью – ужалить его побольнее, несомненно, он был продиктован именно деликатным отношением Эйнштейна к социализму, к которому стоит присмотреться внимательнее.

Эйнштейн чувствовал сходство своих позиций с социалистической моделью политики и экономики, испытывая глубочайшие сомнения в том, что бесконтрольный капитализм способен удовлетворить нужды человечества. В 1945 году он раскритиковал капитализм в эссе под названием «Есть место для свободы личности при социализме?», где, в частности, писал:

Что такое капиталистическое государство? Это государство, в котором основные средства производства – такие, как фермы, городская недвижимость, снабжение водой, газом и электричеством, общественный транспорт, а также крупные промышленные заводы – принадлежат меньшинству гражданского населения. Продуктивность направлена на извлечение прибыли для их владельцев, а вовсе не на стабильное предоставление населению жизненно важных товаров и услуг…

Еще в 1932 году он писал о своем убеждении в том, что «никакие материальные блага не помогут человечеству развиваться, даже если будут находиться в руках самого трудолюбивого работника на свете». Пятнадцать лет спустя он, для многих весьма неожиданно, начал высказываться о том, что технологический прогресс грозит обществу безработицей. Эйнштейн мечтал о стирании классовых противоречий – и социализм предлагал такую перспективу. Хотя в принципе нечто похожее предлагал и «бастион капитализма», Америка, где, как сам же Эйнштейн признавал, «никто не склоняет голову перед человеком другого класса или сословия».

И все же социализм как система, способная защитить свободу личности, всегда играл для Эйнштейна второстепенную роль. С этой точки зрения его отношение к социализму, и особенно – к той форме, какую он принял в России, было гораздо сложнее, чем это нередко воспринималось со стороны. Даже в самых дерзких своих фантазиях он никогда не выступал защитником системы управления Москвы. Даже когда большевики захватили власть в 1917-м, он говорил: «Все истинные демократы должны быть настороже, чтобы тирания нового класса левых не пришла на смену тирании старого класса правых».