Игорь Смирнов - Роман тайн «Доктор Живаго»

250

Живаго хотя и возражает Клинцову, но все же верит в его пророчество:

«Погоревших […] предсказывал гибельные потрясения […] Юрий Андреевич внутренне соглашался, что, может быть, они неотвратимы…»

Несмотря на спор, который ведут эти герои, они не слишком расходятся друг с другом. По ходу романа к проблеме разрушений обратится и Лара, которая сделает ответственной за распространение анархии российскую государственность, вовлекшую народ в войну:

«Я теперь уверена, что она (война — И. С.) была виною всего […] Смерть человека от руки другого человека была редкостью […] и вдруг этот скачок […] в […] повальное безумие и одичание каждодневного и ежечасного, узаконенного и восхваляемого смертоубийства […] Сразу все стало приходить в разрушение. Движение поездов, снабжение городов продовольствием, основы домашнего уклада, нравственные устои сознания […] Главной бедой […] была утрата веры в цену собственного мнения […] Стало расти владычество фразы, сначала монархической — потом революционной».

Ларина речь выросла из последней главы «Смысла жизни» (1918) Е. Н. Трубецкого:

«Война зажгла все, разрушила всякую государственность и общественность […] Меч государства, выпавший из его рук, обратился против него: народ, вооруженный государством, стал величайшею угрозою для самого его существования […] Как произошло это превращение могущественнейшего орудия государственности в орудие анархии? […] Все прониклись мыслью, что в интересах коллективных, национальных все дозволено. — И в результате […] мысль об убийстве перестала казаться страшной» [подчеркнуто (полужирный — прим. верст.) автором. — И. С.].

Б. Коробка, «Дух разрушающий есть в то же время и дух созидающий». — Анархия, 5 марта 1918, № 11, 2.

Robert L. Jackson, The Symbol of the Wild Duck in Dr. Zhivago. — Comparative Literature, 1963, Vol. XV, № 1, 39 ff. Изучение мотива охоты и уток у Пастернака было продолжено в: Vladimir Vishniak, Pasternak's «Roslyj strelok» and the Tradition of the Hunter and the Duck. — Irish Slavonic Studies, 1986, № 7, 53 ff.

Охотясь на уток и затем жертвуя селезня, Погоревших не только является намеком на «Дикую утку» Ибсена, но и в точности повторяет действия отрицательного персонажа из близкого анархистскому мировоззрению романа Арцыбашева «Санин» (этот персонаж, Юрий Сварожич, завершает жизнь случайным самоубийством во время игры в русскую рулетку):

Кузьма потрогал селезня под крыло.

— Жирен, — сказал он одобрительно, — ты бы мне парочку, Анатолий Петрович… куда тебе столько!

— Берите хоть все мои, — оживленно предложил Юрий и покраснел.

— Зачем все? […] А я парочку… чтоб никому не обидно!

Сварожич у Арцыбашева — соперник удачливого штирнерианца Санина. Пастернак компрометирует претекст тем, что передоверяет жест слабовольного Сварожича тому персонажу «Доктора Живаго», который соответствует анархистствуюшему Санину. Gendershift в пастернаковском романе амбивалентен, оказывается таковым только в проекции на пьесу Ибсена. Из других полемических откликов Пастернака на роман Арцыбашева стоит упомянуть сцену встречи Юрия с Ларой в юрятинской библиотеке. В библиотеке же сталкиваются друг с другом Санин и Карсавина. Если у Арцыбашева Санин затем насилует Карсавину и тем самым утверждает некнижность полового влечения, то у Пастернака, напротив, любовь Юрия и Лары есть продолжение чтения (мирового текста о любви). Действие «Санина» разыгрывается в провинции — ср. о ее радикализме там, где Пастернак характеризует Клинцова-Погоревших: «Все это напоминало что-то давно знакомое В духе такого радикализма говорили нигилисты прошлого века […] а потом совсем еще недавно их прямые продолжатели, то есть вся образованная русская провинция, часто идущая впереди столиц…» (3, 161–162).

О Пастернаке — стрелке и охотнике см: Лазарь Флейшман, Борис Пастернак в двадцатые годы, 55–56. Ср. выдержку из письма Е. В. и Е. Б. Пастернаков (от 6 апреля 1995 г.) автору этой статьи: «„Правда“ писала о его [Пастернака. — И. С.] успехах в стрельбе в цель, где он занял одно из первых мест среди писателей».

«Погоревших был феноменально способным воспитанником школы Гартмана или Остроградского», — значится в романе (3, 162) А. Ф. Остроградский — известный директор училища глухонемых в конце XIX — начале XX в. Нам не удалось, однако, разыскать Гартмана среди тех, кто прославился в России борьбой с глухонемотой. Даже если в их числе и был некий Гартман, он не был столь популярен, как А. Ф. Остроградский. Какого Гартмана называет здесь Пастернак? Не своего ли марбургского учителя, философа Н. Гартмана? Это предположение не будет выглядеть безудержной фантазией, если обратиться к «Охранной грамоте». Мысль о разрыве с марбургской философией вызревает у героя этого текста в поезде, в котором он едет вместе с охотником, чиновником «лесного департамента с ягдташем через плечо и ружьем на дне вещевой сетки» (4, 183). Охотник в «Охранной грамоте» — alter ego студента: последний жертвует философией, первый приносит в жертву животных Оглядываясь на ранний автобиографический очерк Пастернака, мы получаем право сказать, что в «Докторе Живаго» воспроизводится двойничество разочаровавшегося в своем призвании философа, воспитанника Н. Гартмана, с охотником.

В Клинцах, кстати сказать, существовала сравнительно сильная анархистская ячейка.

Константин Локс, Повесть об одном десятилетии (1907–1917). Публикация Е. В. Пастернак и К. М. Поливанова. — В: Минувшее. Исторический альманах, 15, Москва, С.-Петербург 1994, 84, 86.

См., в первую очередь: Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 23, Москва, 1957, 343 и след. В уже цитированном письме Е. В. и Е. Б. Пастернаки указали нам на то, что в подготовительных материалах к «Доктору Живаго» отцов церкви прямо критикует Веденяпин (3,575). В окончательной редакции эту скептически-толстовскую точку зрения в скрытой форме унаследовал младший персонаж романа.

Novalis, Werke in einem Band, München, Wien, 1981, 460. В трактате «Царство Божие внутри вас» Толстой очень близок этой идее Новалиса и Маркса, но выражает ее иначе, чем они: он пишет о гипнотическом воздействии церкви на верующих.

Религиозность Юрия Живаго внецерковна. То же следует сказать, наверное, о религиозности самого Пастернака. Его предсмертные слова были проникнуты гностической неудовлетворенностью этим миром: «Я очень любил жизнь и тебя, — сказал он Зинаиде Николаевне, — но расстаюсь без всякой жалости: кругом слишком много пошлости не только у нас, но во всем мире. С этим я все равно не примирюсь» (З. Пастернак, Воспоминания. — В: Воспоминания о Борисе Пастернаке, составление Е. В. Пастернак, М. И. Фейнберг, Москва, 1993, 229). Вот еще одно близкородственное гностицизму суждение Пастернака (в письме жене, июнь 1948) о хаосе повседневной жизни, который страшнее, чем ее разрушение: «…это хуже войны, потому что война — это смертельная и быстро разрешающаяся катастрофа, а этот порядок — смертельная катастрофа, надолго затягивающаяся» (Письма Б. Л. Пастернака к жене 3. Н. Нейгауз-Пастернак, составление К. М. Поливанов, Москва, 1993, 159).

Ср.: J. F. С. Wright, Slava Bohu. The Story of the Dukhobors, New York, Toronto, 1940, 48.

Приобщенный авторскому началу в романе, Живаго оказывается в почти той же ситуации, что и рассказчик в «Бесах» Достоевского, один из «бесов», человек из кружка Верховенского-старшего, который бросается подбирать «портфельчик», нарочно уроненный Кармазиновым (= Тургеневым). Живаго спасает «видного политического деятеля» (3, 187), у которого бандиты украли портфель.

Пацифистскую полемику А. Ю. Ге с сочувствовавшим странам Антанты Кропоткиным см: Александр Ге, Путь к победе, Лозанна, 1917, passim.

Раннее утро, 9 июня (27 мая) 1918, № 103, 3.

Алексей Толстой, цит. соч., 527.

Называя Вдовиченко «столпом […] анархизма», Пастернак употребляет выражение А. Н. Толстого («столп анархии» (там же, 465)), примененное им в «Восемнадцатом годе» к Волину (Вс. М. Эйхенбауму). Волин тем самым также входит в число фактических прообразов Вдовиченко.