Иван Забелин - Расцвет русского могущества

Посланные воротились на требище и рассказали толпе речи варяга. Толпа в ярости прибежала к двору поругателя святыни и разнесла его ограду по бревнам. Варяг с сыном едва успели найти убежище на сенях, т. е. в верхней горнице своего дома. «Давай сына на жертву богам!» – кричала толпа. «Если это боги, – говорил варяг, – то пусть пошлют одного от себя бога и пусть возьмут моего сына, а вы для чего препятствуете им!» Толпа воскликнула великим криком, подсекла хоромы и в ярости изрубила варягов, так что никто и после не узнал, где подевались их останки. Церковь сохранила имя варяга-сына, он назывался Иоанном.

Г. Костомаров уверяет, что все событие есть вымысел позднейшего книжника и что кровавых человеческих жертв не существовало в русском язычестве. Но те доказательства, какие приводятся по этому случаю, так слабы и натянуты, что не могут поколебать истины события, которая заключается в одном голом показании, что некогда в Киеве два христианина погибли, воспротивившись пойти по требованию толпы на жертву языческим богам. Этот случай, более чем всякий другой, должен быль сохранить о себе память именно в церковных записях первых христиан Киева. Вот почему и летописец, как бы с сожалением, отмечает, что неизвестно куда девались останки мучеников. Самые обстоятельства события, рассказанные летописцем, не обнаруживают никакой задней мысли и по своей простоте тоже могут служить довольно верным отголоском народной памяти об этом кровавом деле. Остается вымыслом летописца одно только его размышление, которым он оканчивает свой рассказ. «Были тогда люди невежды и язычники, – говорит он, – и дьявол тому радовался, не ведая, что близко шла ему погибель. Такими делами он старался погубить род христианский, однако и в здешних, в наших Русских странах, тоже был прогнан честным крестом. “Здесь мое жилище, – думал он, – здесь апостолы не учили, пророки не пророчествовали!” Но если не были здесь апостолы, то их учение, как трубы, гласит по всей вселенной. Тем учением и здесь побеждаем врага, попираем его под ноги, как попрали его и эти отечники, отцы русского христианства, первые на Руси принявшие небесный венец со святыми мучениками и праведниками!» В этом размышлении летописец прямо свидетельствует, что мученичество варягов на самом деле послужило основным камнем для всенародного распространения Христовой веры.

Что касается кровавых жертв, свойственных вообще древнему язычеству, а следовательно, и русскому, то об этом весьма положительно свидетельствуют современники и самовидцы, писатели византийские и особенно арабы. О том же прямо говорит и первый митрополит русин, Иларион.

Вообще этот языческий случай должен был подействовать очень сильно на киевскую всенародную толпу. Отроки и девицы язычники, на которых упадал жребий кровавой жертвы, исполнены бывали языческого сознания не только в законности, но даже и в святости такой жертвы. Они шли к богам по требованию самих богов. Их насильная смерть оправдывалась всеми обычаями и порядками их же языческого быта. Но мученичество христиан, провозгласивших во всеуслышание неправду и бессмысленность такой жертвы, нигде и никогда не оставалось без особого впечатления. Христианская кровь неизменно вызывала и утверждала распространение святой Истины. Если не теми словами, какие перед толпой проповедовал варяг-отец, то теми самыми мыслями языческие боги были уже окончательно осуждены пред здравым смыслом всего народа. Сам Владимир очень памятовал это событие и когда принял христианство, то на месте разнесенного варяжского двора выстроил первую же и великую церковь в честь Богородицы, которая именовалась потом Десятинной, от десятины назначенных ей княжеских доходов[163].

Разговоры между испытующим и уверенным о Православии. СПб., 1815. С. 171. (В настоящем издании частично сохранены авторская орфография и оформление библиографичексих сносок. – Примеч. ред.)

Шлецер А. Нестор. Русские летописи, II. С. 51, 79, 81, 88.

Имя Саркела, по всему вероятию, сохраняется в теперешней речке Сакарке, текущей в Дон со стороны Волги и впадающей в него верст на 10 пониже Качалинской станицы, где некогда существовала так называемая Царицынская линия – земляной вал с крепостцами от набегов кубанских. Можно также полагать, что знаменитый в донской истории Паншин городок стоял у устья этой речки, быть может, на месте древнего Саркела, ибо река Сакарка именуется теперь и Паншинкой. В конце XII века еще существовали развалины этого города, называемого тогда Серклией.

Почтенные историки г. Костомаров (Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. СПб.,1873) и за ним г. Иловайский (История России. М., 1876) период летописных преданий совсем отделяют от достоверной истории, которую г. Костомаров начинает с Владимира, а г. Иловайский – с Игоря. Нам кажется, что таким образом можно начинать рассказ или повесть русской истории откуда вздумается, ибо никак нельзя объяснить, почему история Владимира достовернее истории его отца Святослава или почему история Игоря достовернее истории Олега? Предания летописи и истинные события, твердо засвидетельствованные иностранными и притом современными писателями, пополняют и объясняют друг друга, ибо в нашей летописи нет ни одного предания, которое хоть сколько-нибудь противоречило бы общему ходу исторических дел первоначальной Руси. Все зависит от того, как смотреть на сами предания. Если допустить, что это народные сказки и песни, а о сказках и песнях будем рассуждать не более того как о произвольных и праздных вымыслах, совсем забывши, что сам же народ песню называет былью, то, конечно, мы легко смешаем и предания в одну кучу с книжными измышлениями и разными побасенками, сочиняемыми для удовольствия и забавы праздных слушателей. Каждое предание неизменно есть истина историческая, прошедшая только в устах народа поэтический путь мифотворения, как выражаются лингвисты и мифологи. Для раскрытия такой истины от мифической одежды недостаточно одних здравых суждений современной образованности, недостаточно одной, так сказать, литературной критики, какую главным образом представляет нам труд г. Костомарова («Предания первоначальной русской летописи» в «Вестнике Европы», 1873. Кн. 1, 2 и 3). Здесь необходимо устанавливать свою критику в кругу тех народных понятий и представлений, какие господствовали у народа в возрасте его мифотворения, и необходимо каждое предание испытывать началами этого мифотворения, но не началами литературного вымысла, причем и сами слова «вымысел», «вымышленные черты» могут только затемнять истинное значение предания, ибо предания народ не вымышляет; они нарождаются сами собой; их создает истина самой жизни.

Полное собрание русских летописей. Т. V. С. 88; Софийская летопись. Т. VII. С. 268; Воскресенская летопись.

Гедеонов С. Варяги и Русь. Ч. 2. С. 479.

Лекции по науке о языке Макса Мюллера. СПб.,1865. Его же: Сравнительная мифология в летописях русской литературы и древности, изд. Н. Тихонравовым. Т. V (Перев. И. Живаго); Краткий очерк доисторической жизни северо-восточного отдела индо-германских языков А. Шлейхера. Приложение к VIII тому «Записок Императорской академии наук»; Древний период русской литературы и образованности А. Пыпина в «Вестнике Европы»(1875, ноябрь, декабрь; 1876, июнь, сентябрь).

Гильфердинг А. Древнейший период истории славян // Вестник Европы. 1868, июль. С. 285.

Пыпин А. Древний период русской литературы // Вестник Европы. 1875, ноябрь. С. 118.

Воцель Я. Древнейшая бытовая история славян вообще и чехов в особенности. Киев, 1875.

Касторский М. Начертание славянской мифологии. СПб., 1841. С. 103.

Буслаев. О влиянии христианства на славянский язык. М., 1848. С. 163–166.

Ген В. Культурные растения и домашние животные. СПб., 1872. С. 328–330.

Это служит доказательством, что Винделикия была славянская земля.

Гильфердинг А. Древнейший период истории славян // Вестник Европы. 1868. С. 256.

Этрусков. (Примеч. ред.)

В первой части нашего труда, следуя прямым и точным показаниям Геродота, мы должны были указать местоположение страны вудинов, или будинов (Вавилон, или Бабилон, чтение Рейхлина или чтение Эразма, как кому угодно), к востоку и северу от Донского изворота вблизи Волги. Затем, следуя позднейшей этнографии, мы предположили, что остатками вудинов, вероятнее всего, могут быт финские племена мордвы, мещеры и т. д., которые отчасти и доселе живут на тех же местах. Мы не опровергали тех мнений, утвержденных и Шафариком, которые помещают вудинов на Волыни и на Припяти, ибо, имея в виду ясное показание Геродота, почитали эти мнения слишком произвольными. Однако за это самое мы получаем, впрочем, очень любезный упрек в «малом внимании к трудам предшественников», т. е., собственно, в несогласии с Шафариком. Почтенный рецензент нашей книги, г. Белов, которому, как и всем нашим рецензентам, приносим истинную признательность за внимание к нашему труду («Сборник государственных знаний». Т. V // Критика и библиография. С. 34–46), очень защищает упомянутые мнения и приводит между прочим свидетельство, что «в северной части Волынской губернии полесовщики до сих пор называются будинами» и что, стало быть, наши древляне ближе всего могут подходить к геродотовским вудинам, так как и очень многие имена мест в тамошней стороне имеют корень буд – Буда, Будники, Будищи и т. д. Но припомним к этому и муромский бдын (постройка над могилой), который прямо указывает на геродотовское место будинов (Котляревский И. Погребальные обычаи. С. 119–120). Буда значит вообще постройка, строение, в частности – в Западной России постройка для изготовления поташа, смолы, дегтя, называемая в восточной майданом. Великое множество таких имен существует, например, в Ковенской губернии к северу от Ковно (совр. г. Каунас. – Примеч. ред.) и к востоку от Россиен. Вот, стало быть, где жили будины. Подобные имена рассеяны повсюду по Русской равнине и потому представляют очень слабое доказательство для помещения будинов только в древлянских лесах. Сколь нам известно, первым поместил будинов поблизости к этим лесам, у Холма (совр. г. Хелм. – Примеч. ред.) и Бреста, вообще в болотах Припяти, старый академик Байер (Комментарии Академии наук на 1720 г. Ч. I. С. 158). Те исследователи славянской древности, которые стали присваивать вудинов славянскому племени, охотно последовали толкованию Байера. Шафарик этот вопрос сам по источникам не пожелал рассмотреть и положился во всем на польского ученого Оссолинского. Но так как согласовать показание Геродота с найденным славянским местом вудинов было невозможно, то ученые прибегли к самой легкой операции – они решили без малейших толкований и доказательств, что Геродот ошибся.