Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 2010 год

 — Что значит верхом? — интересуюсь я.

 — Пойдем по перевалам, — говорит Асылбек.

 — Внизу сейчас тяжело — грязь, болота, курумник. (Курумником здесь зовут каменные осыпи.)

Только три дня спустя мы в полной мере сможем оценить это решение. А пока оно кажется нам небесспорным. Идти верхом отнюдь не просто. От самого села начинается крутой затяжной подъем — на высоту более двух километров над уровнем моря. Правда, все трудности компенсируют потрясающие виды, ведь эти кручи — единственное место на Алтае, где одновременно можно увидеть все четыре главных алтайских хребта: Южно-Чуйский, Северо-Чуйский, Катунский, а также мощную гряду Южного Алтая, отделяющую Россию от Китая. В бинокль вглядываюсь в белое облако на горизонте. Это показались округлые вершины Табын-Богдо-Ола («Пять священных вершин»), за которыми Монголия и Синьцзян. 

Конный поход с препятствиями

Первые два дня мы идем по гребням гор. По пути нам попадается множество редких растений — родиола морозная, красные соцветия которой напоминают разломленный плод граната, вдоль ручьев — золотой корень. Так, почти под небесами, мы обходим топкие и каменистые берега низовьев главной реки Укока — Акалахи — и с большим трудом спускаемся почти по отвесному склону к ее полноводному притоку — Караалахе. Здесь мы осознаем, как важно доверять в высокогорной тайге лошадям. Часто только животное знает, как пройти опасное место. Видно, как лошадь напряженно всматривается в тропу и обдумывает каждый свой шаг, как шахматист решающий ход. К счастью, наши опытные кони почти не ошибались. Затем мы продолжаем путь вверх, вдоль Караалахи — к Алахинскому озеру (2061 метр над уровнем моря). За большим и глубоким озером высится хребет, позади которого — Казахстан. Стоянка здесь удобная — много сухих, просторных и прогретых солнцем полян, кострище расположено под высоким кедром, готовым укрыть от дождя и ветра. Вот только дров для костра нет. Весь сухостой в округе давно вырублен, как и крупные нижние ветки деревьев — летом на этом месте обычно стоит сезонный кордон российских пограничников.

Наутро переходим вброд Караалаху и идем на юг. Вскоре ручьи собираются в новую речку — Чиндагатуй, текущую в Казахстан — к Бухтарме. До середины XIX века, когда эти места отошли к России, здесь стоял китайский пограничный кордон.

 — А что за название такое? — интересуюсь я у Амантая.

 — Не знаю, но точно не казахское. «Гатуй» — это, наверное, от «Китай», а что такое «Чинда» — непонятно, — говорит Амантай.

Позднее, в Москве, я спросил об этом одного китайского друга. Он ответил не раздумывая: Чиндай, или Циндай, — это не что иное, как время правления последней императорской династии Китая (эпоха Цин), один из представителей которой и передал долины Чиндагатуя, плоскогорье Укок и другие районы Центрального Алтая России — по Чугучакскому договору 1864 года.

Посреди долины Чиндагатуя прямо в высокой траве на берегу ручья торчит огромный железный бочкообразный котел — остатки старой паровой электростанции. На нем я обнаружил табличку с надписью «ЛМЗ — 1937 г.» и заводским номером. А на другом берегу — полтора десятка черных полуразвалившихся срубов. Здесь в годы войны добывали молибденовую руду, которую потом везли в Казахстан — на переработку. По одним сведениям, на руднике работали вольнонаемные, по другим — заключенные ГУЛАГа. Мы осмотрели лагерь — давящее, неприятное ощущение. В один из домов меня буквально не впустила крупная гадюка — она лежала прямо на дверном косяке и пристально, не мигая, смотрела мне в глаза.

От лагеря вниз по течению когда-то была проложена проселочная дорога, которая и сейчас неплоха для машин с высокой проходимостью. Но бревенчатые мостики над многочисленными ручьями почти все сгнили и разрушились. Едем медленно, припекает. Пройдя озеро Кызылтас, поворачиваем на юго-восток и начинаем долгий подъем по ручью Мукыр — к перевалу Мукыр-Табаты (2590 метров), за которым наконец Укок. День клонится к концу, мы оставляем за спиной последние редкие деревья (значит, высота уже далеко за два километра) и начинаем подумывать о месте для ночлега. И тут мой безымённый коняга, державшийся молодцом, прошедший опасные курумники на подходах к Алахинскому озеру, одолев страшный спуск у слияния Караалахи и Акалахи, делает ошибку. Скажу в его оправдание, что в этом месте провалились три лошади из шести. Предотвратить опасность мы не могли — это единственная тропа вдоль ручья. К тому же до нас по ней уже лет пять как никто не ходил, и мы не имели никакого представления о ее состоянии. 

Болото было большое и неприятное. Лошади шли, проваливаясь по колено и глубже. Метров за сто до сухого бугра, где мы планировали заночевать, мой конь вдруг резко завалился на правый бок, глубоко вдавив мою правую ногу в ледяную зеленую воду и грязные, поросшие травой кочки. Я с трудом выбрался наверх, и конь рывками выдрал себя из черной бурлящей ямы. Затем увязли еще двое наших, в том числе и один из проводников, Амантай.

К счастью, ни одна лошадь не провалилась всеми четырьмя ногами. В этом случае спасти животное очень сложно — надо просунуть под его брюхо веревки, постараться положить его на бок и вытянуть в сторону от ямы. Какой только не сделаешь крюк по перевалам, лишь бы обогнуть такое вот гиблое место! Больше всего меня поражал их безобидный, даже беззаботный вид — этакие зеленые лужайки с густым ковром маленьких ярко-желтых цветов.

На плоской вершине

К обеду пятого дня, перевалив Мукыр-Табаты, мы вступили наконец на Укок. И сразу почувствовали всю необычность этого удивительного плоскогорья. В спину нам бил шквальный холодный ветер. Назойливо преследовали огромные черные мухи. Но вид, открывшийся нам, был без преувеличения поразителен. Вниз медленно спускалась изумрудных оттенков равнина, на дальнем краю которой — в полусотне километров от нас на восток — сверкали белоснежные вершины массива Табын-Богдо-Ола (4374 метра). Слева внизу — два огромных темно-синих озера Кальджин-Куль и Кальджин-Куль-Бас. И главное, от горизонта до горизонта перед нами высилась величественная стена снежных вершин хребта Южный Алтай, которые можно увидеть только с плато Укок.

Название плато трактуют по-разному, но главным образом в ходу два объяснения. Первое — от монгольского слова «ухэг», плоская возвышенность (то же значение у киргизского «укок»). Второе — от тюркского «ук-кок», то есть «голубой, небесный род». По местным поверьям, это место — мистическое «небесное пастбище», пересечение земных и небесных путей. Испокон веков Укок использовался разными народами для зимних выпасов. Причина проста — когда внизу, в долинах, выпадает глубокий снег, продуваемое шквальными ветрами малоснежное плоскогорье остается покрыто питательными травами.

 — Когда скот в июне спускается с Укока в долины, в нем веса больше, чем в ноябре, когда его туда перегоняют, — говорит Асылбек.

Такова удивительная особенность Укока — место с исключительно суровыми природными условиями дарует жизнь и изобилие.

По краям глубокой и ровной, как стол, Бертекской котловины, на куполообразных возвышенностях виднеется несколько десятков пастушьих стойбищ с аккуратными пирамидами из кизяка. Летом стоянки пустуют, а с ноября по июнь в них живут семьи местных казахов и алтайцев, пасущих лошадей, коров, коз, овец, яков и верблюдов. Печки растапливают дровами, которые привозят с собой снизу, из долин (на Укоке леса нет — из-за высоты), а топят кизяком. Зимой в пятидесятиградусные морозы мертвенный ледяной воздух скатывается по склонам вниз, в котловину, и бездвижно стоит там, как прозрачный студень. В это время скот пасется выше, и никто — ни человек, ни зверь — не тревожит древние курганы, разбросанные по дну котловины.

Прямо у кургана «алтайской принцессы» мы сделали небольшой привал. Неизвестно, была ли эта женщина в самом деле принцессой, но место ее последнего упокоения было выбрано с большим тщанием. Если на всем Укоке днем и ночью дуют сильные западные ветры, от которых нет спасения (в последнюю ночевку на Укоке ветер без конца срывал нашу палатку, а к утру ее завалило снегом), то курган  «принцессы Укока» защищен от ветра естественной складкой холма. Солнце хорошо прогревает этот тихий склон, с которого открывается великолепная панорама всего плоскогорья, и даже отвратительные черные мухи отчего-то сюда не залетают. Потому-то мы долго лежим на сухой теплой земле, пьем чай и смотрим вниз — на широкую долину и древнюю дорогу, по которой вдалеке пылит «Урал» пограничников.

Много веков назад здесь проходил караванный путь — из монгольского Кобдо (Ховда) в нынешний Восточный Казахстан. Всесезонная дорога через Укок соединяла Монголию и Китай с Прииртышьем и степями Казахстана. В XIX веке в казахстанском селе Катон-Карагай проходила большая ежегодная ярмарка, на которую шли караваны с восточным товаром — через Укок. Фактически плато было важной транспортной артерией, частью Великого шелкового пути. А в советское время через Укок каждое лето перегоняли огромные стада скота из Монголии в Усть-Каменогорск — на мясо. Для современного приграничного населения, а это главным образом казахи, Укок также имеет особое, во многом трагическое значение. Когда во время коллективизации скот стали отбирать даже у кочевников и полукочевников, тысячи казахов стали уходить с имуществом и скотом в китайский Синьцзян. Толпы людей с повозками и домашними животными поднимались по Бухтарме на Укок и через перевалы Канас и Бетсу-Канас шли в Поднебесную. До 1936 года советская власть не препятствовала массовому исходу казахов, но в 1936м решено было его пресечь. И в один день на перевале Канас был расстрелян целый казахский род (несколько сотен человек). Старики в Джазаторе говорят, что воды Акалахи три дня были красными от крови. До сих пор в районе перевалов находят остатки повозок, обувь, посуду. Кстати, название перевала Канас по-казахски звучит как «кан-ас», то есть «кровавый перевал».