Цареградский оборотень - Сергей Анатольевич Смирнов

и принялись вразнобой горланить, взывая к своим мертвым богам. Как только от крутого берега отдалось первое эхо, волхвы сразу стали вплетать его в свой истошный крик поперечными нитями, скрепляя переправу, как ласточки скрепляют на стенах гнезда своей липкой слюною. Так, не успели хазарские кони напиться, как мост на другой, высокий берег был уже готов.

Перейдя реку, хазары двинулись к Турову граду той же ночью, потому что ночью они видят лучше, чем днем, а их кони чуят ночной запах дороги, похожий на запах начинающего скисать молока.

Им удалось бы без труда занять и разорить Туров град раньше, чем ветер донес бы до северской рати голос чужого нашествия, если бы не Перун-столп на Туровой земле и не молодой месяц на небесах, подаривший Перуну-столпу тень, едва приметную, молодую и потому острую, как осока или наточенный перед первой жатвой серп. Та тень Перуна-столпа обрезала ноги жеребцу хазарского кагана. И тогда хазары решили срубить столп, чтобы на обратном пути окрепший и потяжелевший месяц не снес тенью голову кагана.

Северцы услышали копытами своих коней стук хазарских топоров и поспешили домой, оборонять свой град, ведь посреди ночи и открытого поля вступать в битву с несметным войском самого кагана означало отдать свои жизни, хоть и дорого, зато град -- задаром.

Срубив Перуна-столпа, хазарское войско двинулось дальше наискосок, однако до самого рассвета проплутало среди столбов погоста, оставляя по щелям в стоячих бревнах лоскутья грив и хвостов. Так было, потому что не чуяли на погосте чужие кони никакой дороги, а кружили, как в глухой чаще и лезли во все щели.

Когда наконец подошли хазары к Турову граду, врата уже были заперты на три засова, сплетенных косою, северская рать стоя, как табун, вздремнула на стенах, притомившись ожидать врага, а прочая Турова родова, к бою негодная, была новым Туровым князем Коломиром давно отослана в лес и на межи не пускать на новую смерть или в новый полон младшего княжича. Молодой северский князь верно смекнул, что хазары не глупее радимичей и вятичей и тоже непрочь прибрать к рукам темную силу, принесенную из ромейского царства Стимаром, и опоздали к дележу только потому, что жили они дальше ближних северцам племен и ветер доносил до них слухи на день позже.

Посол кагана перекричал через стену, что северский град кагану не нужен -- некуда его в хазарском царстве ставить, все углы заняты,-- а нужен только младший брат князя, которому место оставлено и притом самое лучшее, за столом по правую руку кагана, ибо, по древнему пророчеству, северский княжич даст хазарам новую веру и приведет с собой на их земли новых, сильных богов.

Коломир отказал кагану, перебросив слова посла обратно, да еще и плюнув им вслед. "Не видать тебе моего брата! -- крикнул он со стены кагану.-- А богов сходи да купи себе на торжище в граде Корсуне*. Там, говорят, их по осени, переспелых, дешевле всего продают."

Теперь, когда княжич Стимар сидел на пороге безродного дома, хазары брали град приступом, не сомневаясь, что северцы прячут за крепкими стенами своего княжича, а Коломир только подзадоривал их, уверяя врагов со стены, что его младшего брата хазарам из града уже никогда достать, как и бранных северских слов из своих хазарских ушей.

-- Веди меня к Большому Дыму! -- сурово велел слобожанину Стимар, поднявшись с худого крыльца быстрее, чем оно успело затрещать и провалиться.-- Да так веди, чтобы из моих, Туровых, никто нас не приметил.

-- Доведу, княжич,-- покорно пообещал Брога, тайно радуясь, что без него побратим теперь и шагу ступить не может.-- Только коня и меч тебе придется здесь оставить. Коня на всякой дороге видно. С ним разглядят и тебя самого. А чужой меч на заговоренной тропе уже на седьмом шагу так отяжелеет, что восьмого шага не ступишь -- надорвешься.

Пришлось Стимару оставить коня и меч у Дома бродников и двинуться за Брогой налегке, но поначалу он об том не пожалел. Без труда просочились они вдвоем по заговореной малыми слободскими тропе мимо самых глазастых сестер княжича, поставленных на самом дальнем от града и сечи краю Туровых земель.

Чем ближе подходили они лесом к Большому Дыму, тем больше сыпалось им на головы сухих листьев и старых гнезд от звона мечей, разливавшегося от града во все стороны.

Когда оба вышли на то самое место, за раздвоенной березой, откуда Стимар тремя днями раньше увидел родной град, оставив за спиной еще девять лет цареградской жизни, -- тотчас княжич, как и третьего дня, затаил дыхание. Только теперь не от радости, а от беды.

Княжич увидел, что весь град стянут-сдавлен обручем хазарской ночи, которую хазары всегда возили с собой вместе со стуком копыт всех умерших и съеденных коней -- потому-то на слух их войско всегда казалось сильнее, чем на глаз -- и молитвами своих волхвов. Хазарским волхвам удалось сберечь-сохранить остатки той самой ночи, на исходе которой умерли их боги, и каган в походах никогда не расставался со той ночью, что за межами и пределами была единственной ему защитой от чужих слов и молитв.

Хазары обложили град, и не разглядеть бы в той тьме никакой сечи, не понять бы со стороны, чьи мечи куют смерть веселее и громче, если бы посреди чужой ночи, вокруг кремника, не пылали амбары, а в садах не горели бы лучинами оставшиеся пугала.

Увидел княжич, что дела у хазар плохи, потому как, сколько не потеть им и не проливать кровь, а все равно не найти им во граде свою добычу, очень плохи хазарские дела, да у северцев -- и того хуже: сумели хазары разбить врата кремника, развалить засовы -- и вот уже хазарская ночь хлынула внутрь и стала растекаться по кремнику, как вода в прохудившейся лодке.

-- Отца нет. Значит, ныне род не по его вине пропадет, а по моей,-- изрек княжич раньше, чем о том подумал.

Брога смолчал, как воин и молодший