Гянджеви Низами - Лейли и Меджнун

Пришла пора избраннику-певцу
Свое сказанье подвести к концу.

Тот слезный урожай был столь высок
Зерном соленым он наполнил ток.

И небо, запуская жернова,
Глотало слезы, их смолов сперва.

А тот, который слезы проливал,
Так исхудал, что тенью тени стал.

Вздох еле тлел на сомкнутых устах,
И день его померкнул и зачах.

Изнеможенный, встал он над холмом,
Там, где спала невеста вечным сном.

Его ладью кружила водоверть,
Неотвратимо надвигалась смерть.

В предсмертной отрешенности, своей,
Раздавленный судьбою муравей.

Воздев с укором длани в небеса,
Разжав ладони и закрыв глаза,

Сквозь слезы, испустив чуть слышный вздет,
Три бейта прочитать с трудом он мог:

«Тебя я заклинаю, о аллах,
Величьем сил в надзвездных небесах.

Молю, от мук меня освободи,
К возлюбленной невесте приведи.

Избавь от жизни тягостной земной,
Дорогой трудной в мир веди иной!»

Промолвив тихо головой склонясь,
Могильный холм обнял в последний раз.

«Любимая!» — раздался тяжкий стон,
И с жизнью навсегда расстался он.

Покинул перекресток тех дорог,
Откуда мы уйдем в недолгий срок.

Стезею той, велением творца,
В небытие уходят все сердца.

Нет ран таких, чтоб их глухую боль
Не растравляла слез пролитых соль.

Ты — охромевший мельничный ишак,
Стал желт с лица, источник сил иссяк,

Беги отсюда, если плоть жива, —
Все равнодушно смелят жернова.

Оставь сей дом, переступи порог,
Поторопись, грядет, бурля, поток!

Седлай верблюда, собирайся в путь,
Мост должен рухнуть, это не забудь!

Когда Меджнун покинул мир земной,
Упреки и осуду взяв с собой,

Когда на холм невесты пав ничком,
Сомкнул глаза, заснув предвечным сном,

В чертоге чадном счастье не найдя,
Ушел, покой предвечный обретя.

Он на могиле милой, — слух идет, —
Лежал непогребенный целый год.

Кольцом сидели звери вкруг него,
На миг не оставляя одного.

Спал величаво он, как шахиншах,
А звери сторожили стылый прах,

Как со святыни не сводя очей —
Ни ясным днем, ни в темноте ночей.

И человек уйти спешил скорей,
Едва заслыша грозный рык зверей.

Казалось людям издали порой,
Что у могил кишит пчелиный рой.

И полагали, что Меджнун, как встарь,
Среди зверей царит как государь.

И нет почетней цели у зверья,
Чем охранять звериного царя!

Не знали, что царю пришел конец —
Вихрь разметал корону и венец…

Что в мертвых жилах капли крови нет,
Что бел, как жемчуг, высохший скелет.

От солнечных лучей распалась плоть,
Осталась праха бренная щепоть.

И перл созданья, светоч жизни сей —
Всего лишь связка высохших костей.

Но волки неусыпно стерегли
Надгробье над могилою Лейли,

Чтоб посетитель не вступил ногой
На скорбный прах могилы дорогой.

Друг друга люди защищать должны,
Не странно ли, что звери столь верны?

Но год прошел, и звери разбрелись,
И страхи постепенно улеглись.

Страж времени, стоящий возле врат,
Сорвав замок, открыл заветный клад.

И люди вскоре, смелость обретя,
На место заповедное придя,

Узрели, что средь высохшей травы
Белеют кости, пусты и мертвы.

И по наитью, внутренним чутьем
Меджнуна угадали в прахе том.

Молва по всей Аравии прошла,
И о влюбленных память ожила.

К святилищу проторена стезя,
Там собрались родные и друзья.

И, присмотревшись, стали причитать,
И на себе одежду разрывать.

Его останки в траурной тиши, —
Ракушку без жемчужины души,

Очистили, слезами оросив,
И мускусом, и амброй умастив.

Сам прах его благоуханным был,
Дыхание любви он затаил.

Все сокрушенно плакали о нем,
Слезами Кейс омыт был, как дождем.

Подняв благоговейно на руках,
Земному праху возвратили прах.

И рядом с той могилой погребли,
Где вечным сном спала его Лейли.

Исчезло осужденье навсегда, —
Им в мире спать до Страшного суда.

Покоиться в обители одной,
В тишайшей колыбели земляной.

А в память об ушедших, говорят,
Вокруг могил чудесный вырос сад.

Он расцветая в укор садам иным, —
Приют для тех, кто любит и любим.

И каждый, кто страданьем истомлен,
Придя сюда, был тотчас исцелен.

Касался он надгробных плит рукой —
И обретал отраду и покой.

Не покидал священный тот цветник
До исполненья чаяний своих.