Крепость на дюнах - Герман Иванович Романов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «ДЕСЯТЬ ДНЕЙ» Глава 1

12–14 июня 1941 года

Либава, «Старый город»

Комендант 41-го укрепрайона

дивизионный комиссар Николаев

— Товарищ комиссар! Что с вами?!

— Серафим Петрович, вам плохо?!

Женские голоса продирались сквозь сознание, как голая рука через заросли жгучей крапивы — медленно, и еле слышно. Голова гудела растревоженным набатом, будто снова получил контузию, как в далеком двадцатом, когда его саперный взвод попал под обстрел бронепоезда врангелевцев, столкнувшись с ним посреди таврической степи.

— Помогите, товарищу дивизионному комиссару худо!

Теперь он вполне не только расслышал голос, но узнал его — то была Ольга Владимировна, жена начальника штаба артиллерийского полка из 67-й стрелковой дивизии. Сделав над собой усилие, Серафим Петрович раскрыл глаза — и через муть, что плясала волнами, разглядел встревоженное лицо молодой женщины. А еще ощутил, что сам лежит на чем-то твердом, и мучительно застонал от нахлынувшего воспоминания.

«Шел себе, посмотрел город. Сердце, словно тисками сдавило. И мозг расплющило — как невыносимо болит голова. Что со мною случилось?!»

— Возьмите товарища комиссара, — в голосе женщины прорезалась властность. — Отведите в автобус!

Чьи-то руки бережно, но сильно подхватили его под плечи и спину, и Николаев понял, что его подняли на ноги, и крепко придерживают. Вместе с этим мутная пелена перед глазами потихоньку стала рассеиваться, и он разглядел блестящий в солнечных лучах автобус, из которого высыпали детишки в белых рубашках и с повязанными красными пионерскими галстуками. А с ними трех женщин в разноцветных летних платьях, и двух краснофлотцев в белых форменках. Они и подняли его сейчас на ноги.

— Зачем в автобус… Вы куда-то едете…

Слова давались ему с трудом — Серафим Петрович плохо понимал что происходит, голова надрывно болела.

— Так детишек везем в Палангу, в летние лагеря на каникулы. И семьи комсостава с ними тоже отправляем — мы вот сопровождаем до места. Автобусы из горкома направили…

От последних слов женщины мужчина содрогнулся — будто ток прошелся по всему телу. Мельтешение мыслей прекратилось, и будто мозаика в детском калейдоскопе, в мозгу стали проявляться картины, словно прокручивая пленку кинохроники.

Он увидел другую площадь Роз, чем та, что была сейчас перед его глазами — разрушенные артиллерийским огнем здания, обгоревшие стены домов, и многочисленные тела погибших, что лежали на разбитом тротуаре и почерневшей траве небольшого, но сейчас ухоженного парка.

Словно наяву разглядел фигурки солдат в немецких касках, что осторожно шли по улице и стреляли из винтовок. А еще сгоревший германский броневик, застывший на гусеницах у гостиницы «Норд» — «но ведь это далеко отсюда» — пронеслась мысль.

«Кинопленка» продолжала идти в мозгу — добавлялись все новые и новые кадры, от которых замирало сердце в груди. А еще появился целый хоровод букв, что торопливо выстраивались в слова — как страшные по своему смыслу, так и удивительные. Он их торопливо читал мозгом, но никак не мог им поверить, такое просто в голове не укладывалось.

— Сейчас мы вернемся обратно, доставим вас в госпиталь. А потом поедем в Палангу. Вы совсем плохи, Серафим Петрович.

Участливый женский голос снова пробился через его сознание, что сейчас было переполнено непонятно откуда-то взявшимися чудовищными картинками будущего — теперь комиссар был в этом уверен. При упоминании литовского курортного городка мужчина вздрогнул — в эту секунду он осознал, что видит многих собравшихся возле него в последний раз. Всем им, и женщинам, и школьникам, и подошедшим в это солнечное утро горожанам, уже судьбой отведена горькая участь стать первыми жертвами войны, которая должна неизбежно разразиться.

— Какое сегодня число?!

Вопрос прозвучал невнятно, голос охрип. Но потому как охнули женщины, и дрогнули руки моряков, что его поддерживали, Николаев понял, что его слова услышали.

— Двенадцатое июня, товарищ дивизионный комиссар, — негромко ответил один из краснофлотцев. Только сейчас Николаев обратил внимание на мичманские нашивки на рукавах их форменок, и вспомнил, что в местное училище ПВО и на корабли базы в мае приехали на стажировку выпускники ВМУ из Ленинграда, Севастополя и Владивостока.

— У вас апоплексический удар, господин офицер, сомнений нет, — с легко узнаваемым латышским акцентом произнес склонившийся над ним пожилой горожанин в белой шляпе. — Инсульт, если вам знакомо это слово. От него память порой пациенты теряют. Так-так, позвольте вас осмотреть — я врач из клиники Брема. Вас в больницу нужно доставить. Покой и уединение — вот что потребуется, молодой человек.

— Отставить госпиталь — в штаб дивизии…

— У вас кровь носом пошла, в клинику нужно поторопиться.

— В штаб дивизии! Отвезите в военный городок, в Каросту!

Вокруг стали собираться прохожие, и это Николаеву сильно не понравилось. Его в городе не знают в лицо, но прекрасно видят ромбы в петлицах. Лишь немногие осведомлены, что четыре дня тому назад он получил назначение на должность коменданта нового 41-го укрепрайона, предназначенного для обороны Либавы — города и военно-морской базы.

— Не спорьте со стариком.

— Серафим Петрович, но нельзя же так…

— В штаб дивизии! Это приказ!

Слова приказа дались с трудом, но тон подействовал. Жены военных прекрасно знают подобные интонации в голосе своих мужей, и, уловив в