Железные Лавры - Сергей Анатольевич Смирнов

- Меня вытащил ты? – вопросил вдруг великан, и взор его серо-синих, поистине сивых глаз, потёк на меня, как свет закатного зимнего неба из-под бровастых туч.

- Ответить не трудно, - вспомнил я манеру северного ответа на всякий, даже невозможный вопрос: - Кто я, разве Беовульф, чтобы вытащить такого грозного, в три бычьих веса (тут я загнул, лести ради, хоть и несильно) красавца из такой реки, что и трех быков унесет, как щепки? Бог был к тебе милостив, ты у Него на самом виду.

- Ты колдун? – будто не услышав про милость Бога, вопросил великан.

Слова «монах» можно было не произносить, он бы, верно, не понял, да и не знал я этого слова по-дански.

Ответ мой был:

- Жрец.

И вмиг от такого слова я возгордился куда выше собственного роста. Но Ты, Господи, так же в единый миг окоротил гордеца.

- Жрец… - усмехнулся великан. – Мелковат. А что дрожишь? Не вижу, чтобы ты волков страшился, иначе бы пятки твои отражались на облаках. А меня уже опоздал страшиться.

- Из пределов Второго Рима я, а здесь совсем не жарко, для нас так просто Тартар, - отвечал ему. – Вот не догадался взять в дорогу одежд потеплее.

То было истинной правдой примерно на одну треть, потому как мой подбитый верблюжьей шерстью плащ недавно стал добычей моря.

Вдруг весь чудесно преобразился предо мной великан, рот я раскрыл.

Нет, одежды его не стали белыми, как снег, уже грозивший валиться с зимних небес, а лицо не просияло небесным светом, ведь всяк человек ложь. Однако ж близко к тому – лицо великана всё озарилось таким небывалым для грозного воина добродушием, граничившим с беззаветной добротой городского дурачка, что даже округлилось, напоминая теплый хлеб из печи, а сивые глаза стали крупными сладкими изюминами, в него вдавленными. Я сглотнул голодную слюну от пришедшей на поэтическую сторону ума неуместной метафоры.

Внезапно догадался, что он ненамного старше меня. Мне в те уже далекие дни, с отдания Успения, пошел девятнадцатый год, а ему самое большее, с каких-то календ его народа, - двадцатый.

- И тут ответ нетруден, - совсем иным, голосом слегка подвыпившего близкого друга проговорил великан и показал такое здоровье небывало белых зубов, что можно бы смело пророчить ему сто лет жизни, если не полезет в чужую, подлую драку, где норовят бить со спины. – Есть чем отблагодарить жреца неведомого бога.

Он повернулся ко мне тылом, так одарив меня уже не медной, а серебряной монетой доверия, и двинулся навстречу волкам с такой весомой, спокойной и неторопливой решимостью, будто собрался расспросить их дотошно, где ближайшие селения, таверны, да и просто потолковать со зверьём по душам о здешней жизни. Я невольно пристроился следом, защитившись от всего мира его мощной спиною, и через два шага наткнулся, как на комель бревна, на его локоть.

- Стой тут, не шевелись, - твердо повелел дан. – А то станут меня обходить, как добычу, и как раз тебя, а не меня первым за задницу прихватят.

И усмехнулся, будто конь фыркнул.

Я повиновался, наклонился вбок и выглянул. Волки уже раздвинулись и пытались, насколько позволял узкий, каменистый берег, выстроиться обходной охотничьей дугою. Получалось нескладно, местность не подходила для охоты широким обходом. Трое втопили головы, а один – видно, вожак, – напротив, поднял свою крупную голову гордо. Вот они уже двинулись, вполсилы скалясь, будто улыбаясь приятному знакомству. Наконец, крайний справа, скользнув лапой и провалившись ею между камней, словно раздосадовал и ринулся наверх. Ему удалось, едва не скатившись, зацепиться лапами за кромку обрыва и он выскочил на простор большого обходного маневра. Данский великан и вовсе не удостоил вниманием ни его самого, ни его умный замысел.

Вот теперь, когда я оказался перед зверьем не один, а на пару с живым и грозным великаном, дело, наконец, увиделось мне опасным. Но лишь затаил дыхание и притворился столпом безгласным.

Великан, тем временем, будто вздумал на ходу почесать бедро, полез под кольчугу, потом еще куда-то глубже в одежду – и вдруг рука его появилась наружи, сжимая внушительный, хоть и тонкий кинжал. Этот фокус словно послужил сигналом к развязке. Дан грузно припал на одно колено, как раненый в ногу, - и волки поспешили.

Поразился стремительности движений великана. Были рык, хрип и прямо собачий визг. И вот стали судорожно биться на берегу большие клубки жизни, укутанные в серую шерсть.

Уже когда все стихло и замерло, кроме реки и великана, продолжавших двигаться властно, я восстановил по памяти и догадкам последовательность его первых молниеносных и точных ударов. Самый первый – под выставленную и потому помятую зубами руку в подъязычную мякоть вожака. Тот кинулся вперед на сытного врага, намереваясь сразу достать чуть сбоку прямо до шеи. Жало, верно, пронзило волчью голову до мозга. Стремительный второй удар с разворотом острия в пальцах – точно в шею другому зверю, попытавшемуся перехватить вооруженную руку за плечо. Молниеносный третий, с присядкой, - тоже в шею, сверху, меж позвонков волка, уже прихватившего сзади плотно одетую и перехваченную ремешками голень. Все три удара – как быстро три раза моргнуть глазом.

Столпом простоял я еще едва не половину часа, чуть не замерзнув насмерть. А самое бы время размять члены и разогреться, на смех дану погонявшись наверху за четвертым зверем, который, на поверку, оказался прозорливым и хитрым из всех! Но великан уже шел ко мне с тем же теплым, хлебным радушием на лице. Нес свежую шкуру, оставив позади два шерстяных серых кома и один голый багровый. Вожаку совсем не повезло.

- Еще тёплая, полоскать не стал, чтоб не холодела, - рёк великан, улыбаясь куда теплее шкуры. – Согрейся, жрец, пока не задубела. А то сам волком станешь, когда схватит и сомкнется, следи.

Так я стоял истуканом, и он накинул на меня шкуру. Шкура потянула меня к земле нежданной кровяной тяжестью и жаром. Дан надвинул на меня сверху голову вожака и уже не усмехнулся, а гулко хохотнул, будто немолодой жеребец заржал в гоне:

- Вот теперь прямо жрец. Прямо наш, - и